Принимать решения по судебным делам, в которых ребенку причинен вред, всегда сложно. Итоги могут показаться нелогичными, особенно если рассматривать их через призму прошлых действий, а не будущего риска, который должен быть главным фактором для тех, кто выносит приговор. Я понимала, почему Грейс и Маркусу удалось сохранить опеку над детьми несмотря на опасение местных властей. Это было сделано на строгих условиях, подразумевающих немедленное отстранение в случае, если возникнут новые подозрения. Но в то же время я задавалась вопросом, можно ли считать это примером невольных предубеждений, которые царили в системе. Интересно, был бы исход иным, если бы дело касалось пары, которая не относится к среднему классу и не умеет так четко формулировать мысли? Презумпция невиновности сыграла бы им на руку? Дали бы им такую же возможность показать, что они способны измениться?
Я продолжала работать с Грейс на индивидуальных сеансах после того, как она родила Джейсона. В течение первого года жизни малыша я наблюдала за тем, как состояние женщины постепенно, но уверенно меняется в лучшую сторону параллельно с семейными обстоятельствами. Во многом на это повлиял Маркус: он сократил рабочие часы, чтобы раз в неделю оставаться дома и сидеть с детьми. Так из отсутствующего родителя и супруга он превратился в более поддерживающего. Кроме того, Грейс стала свободнее и смогла устроиться на работу в благотворительный магазин на неполный день. Впервые за долгие годы у нее появились цель и новая роль, помимо матери и пациентки. Она смогла почувствовать себя нужной и значимой, не прибегая к панацее в виде медицинской помощи. Думаю, помогло и то, что второй ребенок – мальчик. Она воспринимала его не как Алиссу – нарциссическое продолжение самой себя и знакомый сосуд, с помощью которого можно воспроизвести переживания собственного детства. От новорожденного сына было легче отделиться.
На сеансах мы обсуждали, как рождение Джейсона изменило семью: какое значение забота о брате и игры с ним имели для Алиссы и как отцовство повлияло на Маркуса. Прежде Грейс видела людей и описывала их через призму имеющихся у них заболеваний. Теперь же она могла и хотела использовать более эмоциональную лексику в рассказах о себе и родных. Грейс все еще не признавала, что спровоцировала болезнь, чтобы получить внимание и заботу, но она согласилась, что вмешивалась в процесс в попытке вылечить Алиссу, следуя собственным «медицинским рекомендациям», которые почерпнула из интернета и телепередач. Она согласилась, что поступала неправильно. Ее концепция любви и заботы, которая так долго была сосредоточена на придумывании и решении проблем со здоровьем, в итоге переросла в необходимость регулярно оказывать эмоциональную поддержку. Раньше Грейс видела в дочери только организм, из-за которого нужно было сокрушаться. Теперь же она рассмотрела разум и личность, которую можно любить, не придумывая разные болезни. Результаты такой перемены отношения и подхода стали заметны в отчетах об успеваемости и записях социальных работников. Алисса больше не пользовалась инвалидным креслом, которое пыталась навязать ей мать, стала лучше общаться со сверстниками и не страдала от физического вмешательства и психологических мук из-за постоянных походов в больницу и медицинских осмотров. Другими словами, она стала обычным счастливым и здоровым ребенком, что раньше было невозможно из-за неуместной заботы со стороны матери.
Мне довелось работать со множеством женщин в разных обстоятельствах, которые страдали от других проблем, но укоренились они так же глубоко. Грейс, как и многие другие, воссоздавала тревожный опыт, пережитый в детстве. В то же время трудности, с которыми она сталкивалась, и насилие по отношению к дочери во имя любви были отражением простой и крайне распространенной проблемы – отсутствия поддержки. При знакомстве с пациентками вроде Грейс профессионалы зачастую стремятся определить, что с ними не так: выделить какую-то конкретную часть личности или ситуацию в прошлом, чтобы рационализировать действия, которые кажутся необъяснимыми. Однако специалисты уделяют недостаточно внимания тому, чего женщине не хватает. В случае с Грейс это отсутствие поддержки и развитие сфер жизни за пределами материнства. Вероятно, это помогло бы смягчить ее стремление к фабрикации заболеваний.
Вместе с этим осознанием приходит и другое: женщины вроде Грейс в силах изменить жизнь и выйти из отчаянной ситуации, найти безопасность и обрести комфорт. У Грейс это получилось благодаря изменению того, что она уже имела: супруга, которого почти не было дома, и чувства одиночества. Все это усиливало эхо детской потребности в любви и внимании.
Она стала надежным и заботливым родителем не через фундаментальную трансформацию характера, а через перемену в отношениях и самовосприятии. Пик кризисной ситуации, когда Грейс рисковала потерять все, положил конец опасной шараде. Другие родители, которые фабриковали или провоцировали заболевание у детей, говорили, что обнаружение их деструктивного поведения и встреча с правдой на самом деле приносят облегчение. Психотерапия помогла Грейс отказаться от игры в совершенство и навязчивого отношения к здоровью дочери. Грейс так и не признала, какой вред причинила Алиссе, но согласилась соблюдать строгие правила, установленные социальными службами. В соответствии с ними за медицинской помощью должен был обращаться Маркус, а ей запрещалось самостоятельно давать детям лекарства. Она отказалась от роли медсестры – неохотно, но окончательно. Когда супруги показали, что соблюдают все условия, социальные работники стали предоставлять им большую автономность. Угроза лишения родительских прав миновала, а уголовное дело в отношении Грейс из-за подозрений в жестоком обращении с детьми и неисполнении родительских обязанностей было прекращено.
Грейс отстранилась от лечения детей и в результате смогла осознать и проговорить собственную потребность в любви, заботе и внимании, не проецируя ее на дочь. Наконец она разглядела в Алиссе самостоятельную личность со своими потребностями и желаниями. В новой жизни было место как настоящей поддержке, так и ощущению статуса, признания и важности не только дома или в больнице, не только в роли матери и жены. Оставив в прошлом желание симулировать болезни, женщина почувствовала свободу и стала ценить и свое здоровье, и здоровье дочери. Брак Грейс прежде держался на представлениях о том, что она идеальная заботливая мать, а Маркус – надежный кормилец семьи, у которого нет эмоциональных потребностей. Теперь их союз опирался на реальность и стал крепче. Психотерапия помогла Маркусу и Грейс посмотреть друг на друга и на самих себя. Теперь Маркус был активным и внимательным отцом, другом и партнером Грейс, он мог проанализировать, как детство повлияло на его формирование и какие травмы оно принесло.
Я никогда не забываю о Грейс, которая преподала мне один из самых важных уроков за всю карьеру: вред иногда маскируется под заботу. Случай Грейс указал на важность близких отношений за пределами кабинета: это напоминание всем психотерапевтам, что жизнь каждого пациента включает в себя больше одного человека, которого мы видим напротив. Пациента необходимо рассматривать в социальном контексте и понимать, кто, помимо психотерапевта, для него важен. Человек – совокупность не только личности и опыта, но и его окружения, отношений с другими и жизненных обстоятельств. В процессе психотерапии поворотным моментом как для Грейс, так и для детей стало приглашение в кабинет Маркуса, а также более активное участие мужчины в жизни жены: вместе они построили более близкие отношения, в которых понимали друг друга и делили обязанности по воспитанию более равномерно. Это стало важным шагом к тому, что Грейс почувствовала любовь, уважение и, главное, безопасность: ей больше не требовалось прибегать к крайним мерам, чтобы получить то, что она хотела.
Грейс была не просто очередной пациенткой, которая разрушала табу на материнское насилие. Она показала мне, насколько эффективным может быть покров женственности, скрывающий акты насилия – настолько шокирующие, что для многих они кажутся немыслимыми. У меня часто возникают поводы вернуться к этому осознанию: по работе я имею дело с женщинами, которых мне поначалу трудно представить в роли преступниц. Снова и снова приходится преодолевать самую простую форму предвзятости – несоответствие между внешним видом человека и действиями, которые он совершил. Я редко чувствовала это расхождение так остро, как в деле Долорес – матери, за спокойствием которой скрывалось одно из самых ужасных преступлений, с которыми я сталкивалась.
