С тех пор споры вокруг делегированного синдрома Мюнхгаузена и сфабрикованного или спровоцированного заболевания в медицинских кругах стали тише: их воспринимают как реальную, пусть и редкую форму жестокого обращения с детьми. При этом физическое насилие по отношению к ребенку встречается реже, чем фабрикация симптомов на словах. Однако та паутина, что окружает эти случаи, делает сложным не только выявление преступников, но и работу с ними. Судебный психолог вступает на незнакомую почву, изрезанную противоречиями и усеянную потенциальными ловушками, связанными с тем, чью сторону принять – матери или ребенка. Специалист сталкивается с особой формой отрицания: сам пациент убежден, что он проявлял лишь любовь и заботу по отношению к детям. Психологу необходимо понять, можно ли когда-нибудь вернуть ребенка под опеку человека, который в прошлом манипулировал врачами. Здесь особенно трудно определить, чему доверять: словам пациента или собственной оценке доказательств.
Существовали явные доказательства того, что Алисса не страдала ни от одного из заболеваний, о которых говорила Грейс. Но женщина продолжала настаивать, что она ничего не фабриковала. Она категорически отрицала, что когда-либо причиняла вред дочери, чтобы вызвать у нее симптомы. Поначалу она говорила, что использовала только подходящие лекарства. Подобная защитная позиция пациента – неотъемлемая часть моей работы, однако я чувствовала свою неопытность в делах такого рода. Вероятно, данные о сфабрикованных или спровоцированных заболеваниях занижены, но выявленные примеры исключительно редки: итальянское исследование десятилетней давности показало, что они стали причиной всего 0,53 % обращений к педиатру[22]. За свою карьеру я работала лишь с несколькими женщинами, которых подозревали в фабрикации болезней. При этом сотни моих пациенток считались потенциальной угрозой для детей из-за неисполнения родительских обязанностей, сексуального, эмоционального или физического насилия. Каждый случай уникален, но определенные сходства дают психотерапевту уверенность и создают ощущение, что он вступает на знакомую территорию. Напротив, относительная неопытность в ситуациях со сфабрикованными заболеваниями поначалу заставляла меня колебаться: я пыталась разглядеть причины и решение через туман отрицания и приверженности пациента своей версии событий.
В то же время я изо всех сил старалась сохранить профессиональный нейтралитет и противостоять чувству безнадежности, которое естественным образом сопровождало работу с женщиной, продолжавшей лгать перед лицом веских доказательств. Нельзя было также отождествлять себя с ребенком, который стал жертвой. Пока я слушала, как Грейс отрицает очевидное, мне казалось, что меня приглашают поучаствовать в обмане и сговоре, где насилие скрыто под маской заботы. Иногда ее нежелание признавать нанесенный вред и разыгрывание роли невинной жертвы вызывали у меня гнев, а иногда – смятение и замешательство. Справиться с этими чувствами мне, как это часто бывает, помог постулат судебной психотерапии: любой правонарушитель хочет быть пойманным, остановленным и наказанным[23]. Моя задача заключается не в том, чтобы наказать, а в том, чтобы разобраться: сказать преступнику правду без порицания. Я напомнила себе, что не могу позволить чувствам вмешиваться в психотерапевтическую работу с родителем, который, вероятно, жестоко обращался с ребенком, но при этом сам был болен и нуждался в лечении.
Я также понимала, что из-за болезни Грейс не полностью контролирует то, что думает и во что верит. Помимо соматизированного расстройства (состояния, вызванного чрезмерной сосредоточенностью на симптомах боли или болезни), у Грейс наблюдались признаки истерического и пограничного расстройства. Такое сочетание болезней придавало ей убежденность в собственной лжи, граничащую с бредом. Подобные расстройства нередко являются результатом травмирующих событий в детстве и отсутствия должного ухода. Как следствие, женщины чувствуют себя небезопасно и из-за недоверия к окружающим не позволяют им удовлетворять свои потребности. Как и другие девушки с соматизированным расстройством, Грейс верила в собственную ложь. Она часто проходила курсы лечения препаратами, которого так страстно желала, и не осознавала самообман.
Поскольку Грейс отождествляла медицинскую помощь и любовь, она считала противоречивой мысль о том, что ее обращение с Алиссой могло считаться насилием. Меня потрясло, что Грейс была готова подвергнуть здоровье дочери неограниченным рискам, начиная от диазепама, который она давала без назначения врача, до лактозы в микродозах, которая угрожала жизни девочки. Однако Грейс не понимала мир за пределами созданного ею пузыря: ее перемещения ограничивались дорогой от дома до больницы и обратно. Я поразилась тому, с какой уверенностью женщина перечисляла ряд предполагаемых заболеваний Алиссы, но при этом насколько расплывчато она описывала ее личность и характер. Грейс относилась к дочери не как к любимому ребенку, нуждающемуся в заботе, а как к пациентке: разум и тело девочки нужно менять до тех пор, пока они не будут соответствовать ложным представлениям о любви и заботе. Комфорт от внимания медиков и знакомая обстановка больницы были для Грейс единственным способом и показать любовь, и получить ее. Такая потребность зародилась в тот день, когда она, золотце и умница, спасла жизнь мамы. Но замкнутый и одинокий характер материнства возвел нужду в абсолют, сделав ее всепоглощающей частью жизни Грейс.
Было очевидно, что для Грейс одиночество – усугубляющий фактор. Поэтому я хотела использовать совместные сеансы с Маркусом, чтобы понять, какие проблемы есть в отношениях и как это повлияло на воспитание Алиссы. В процессе постепенно прояснились два момента. Первый: Маркус сам перенес эмоциональную травму, которая повлияла на его отношения как с женой, так и с дочкой. В детстве родители отправили его в школу-интернат, где он сформировал защитный механизм в виде преувеличенной независимости: мальчик стал полагаться только на себя и подавлял потребность в опоре на кого-то еще, а также почти не доверял окружающим. Чтобы справиться с одиночеством, Грейс обращалась за медицинской помощью, а Маркус – погружался в работу. В результате в их браке сложились неблагоприятные условия для воспитания ребенка: Грейс оказалась прикована к дому, где чувствовала себя одинокой, а Маркус часто отсутствовал и намеренно отстранялся от принятия решений, которые касались жизни Алиссы. Он считал, что жена больше знает о состоянии дочки и лучше разбирается в медицине. Маркус считал супругу очень грамотной и боялся спорить с ней по поводу здоровья ребенка. Грейс же завидовала «другой» жизни мужа: на ее взгляд, работа давала ему статус и роль, которой ей недоставало. Маркус явно боялся нарушить душевное спокойствие жены и был ей предан. В то же время он описывал ее как «женщину с высокими запросами», что свидетельствовало о его страхе перед проявлением эмоций с ее стороны и его склонности замыкаться в себе по мере того, как жена становилась все более встревоженной и огорченной.
Чтобы добиться прогресса, на совместных сессиях нужно было устранить физическую и эмоциональную дистанцию между супругами. Слышать рассказы друг о друге по-новому и с непривычной уязвимостью стало открытием для обоих. Прежде Маркус считал Грейс женщиной со сложным характером, но при этом очень способной и не страдающей от каких-либо проблем. Теперь же он понял природу ее страданий и оценил степень тревожности, которая плохо сказалась на воспитании их дочери. Он вспомнил о панике, которая охватывала Грейс, когда он уходил из дома, и узнал про чувство, будто в этот момент погружаешься в жуткую темноту. Грейс, в свою очередь, впервые услышала, как муж говорит об одиночестве и о беспокойстве. Она поняла, что его забота могла бы пойти ей на пользу, если бы она о ней попросила. Каждый из них стал видеть другого в более полном, истинном свете, который выявлял их недостатки и подчеркивал потребности. Самое главное, что в конечном счете начало нового этапа отношений послужило основой для сохранения опеки над Алиссой и Джейсоном, их новорожденным сыном. Семья находилась под надзором социальных служб, а также проходила регулярную оценку у меня, медицинских работников и специалистов из других учреждений в течение полутора лет после рождения малыша.
