– Ну, если своими словами… – Наум хмурится, вспоминая «Виманику-шастру». – Вот под той плитой, у меня под ногами находится движитель. Это что-то вроде большого сотейника с крышкой. В сам движитель налита ртуть. А под ним стоит жаровня с углями и катушки с медной проволокой. Если в жаровне развести огонь, ртуть начинает двигаться по кругу все быстрее и быстрей пока не принимает форму бублика. Когда из жидкого состояния ртуть превращается в пар, в движителе образуется очень высокое разряжение. Весь доступный воздух закручивается в спираль и выбрасывается через сопло наружу. Именно этот воздушный поток толкает виман вперед. Но это еще не все… Вихрь в движителе вращается чрезвычайно стремительно, и наружный воздух затягивает через воздухозаборник так быстро, что над виманом образуется вакуум. Вот и получается, что подъемная сила возникает из-за колоссального перепада давления под виманом и над ним. Можно сказать, что это подъемная сила толкает воздушное судно вверх, а можно – что виман сам поднимается в вакуум.

Лия молчит. Она сидит, откинувшись в кресле, и смотрит на красную пустыню.

– Я не все поняла, – говорит, наконец, пилот. – Но, очень похоже, что так всё оно и устроено.

– Постой, родная, но ты же управляешь этой штукой? – недоверчиво спрашивает её Наум.

– Ну да. Только я не очень понимаю, как виман держится в воздухе. Видишь, тут всего два рычага. Вот этим рычагом я могу менять скорость полета. А этим – задаю высоту. Ну, а чтобы повернуть, просто кладешь виман на бок…

– Ясно, – Наум переступает с ноги на ногу и звякает кандальной цепочкой.

– Знаешь, первый раз я встречаю самца, который определенно умнее меня, – говорит задумчиво Лия. – И, если честно, мне это не нравится. Мне от этого делается неуютно.

Наум не успевает толком обдумать слова пилота, когда замечает, что впереди песчаные барханы странным образом обрываются в пустоту.

– А что это там такое?

– Тектонический разлом, – отвечает Лия. – Говорят, он тянется до самого Индийского океана… А вот и Ферма. Что скажешь, впечатляет?

Пригнув голову и прищурив глаза от солнечного блеска, Наум смотрит в иллюминатор. Больше всего здание Фермы напоминает ему раковину морского моллюска только немыслимого, циклопического размера. Темно-серая почти черная, эта «раковина» лежит на краю разлома, зарывшись в песок, и солнечные лучи тускло поблескивают на её закрученной логарифмической спиралью неровной, будто гофрированной поверхности.

Виман подлетает ближе, и Наум видит величественный, похожий на кошмарный сон тектонический разлом. Только дно разлома Наум так и не может разглядеть – острые, как иглы скалы уходят уступами вниз в синеватую мглу. А над этой бездной, словно половинка ажурного моста, висит посадочная площадка. Это изящная легкая конструкция крепится к каменной стене разлома изогнутыми тонкими опорами.

– Сейчас будем садиться, – предупреждает его Лия и ведет виман вниз, на посадочную полосу, висящую над бездной.

В гостиной за обеденным столом сидит Евдокия Павловна – средняя из сестер Брошель-Вышеславцевых и пьет крепкий черный кофе без сахара и сливок.

– Доброе утро, Софи, – говорит Евдокия Павловна, внимательно глядя, на младшую сестру.

– Доброе утро, – отвечает София Павловна тусклым голосом и, остановившись возле стола, наливает в высокий стеклянный стакан воды из графина. В графине плавает стебель сельдерея и гроздь калины.

Евдокия Павловна не торопясь курит папироску. Табачный дым вьется серой ленточкой и поднимается к потолку. За спиной у госпожи Брошель-Вышеславцевой, сложив на животе руки, стоит экономка – Татьяна Измаиловна. Гостиная залита ярким солнечным светом. Створка высокого окна, выходящего на балкон, приотворена, и виден круглый столик, пара кресел и беленый каменный парапет с балясинами.

У всех сестер Брошель-Вышеславцевых рыжие волосы, которые отличаются только оттенком. У Евдокии Павловны волосы заметно темнее, чем у Софии, и больше похожи на медь, чем на пламя костра. Евдокия носит каре с короткой челкой. У нее вытянутое длинное лицо, нос прямой и самую малость великоват. От крыльев носа к уголкам рта протянулись две глубокие складки.

– Татьяна Измаиловна мне сказала, что ты явилась домой среди ночи, – замечает как бы между прочим Евдокия Павловна. – И ты была пьяна.

Она затягивается папироской, и София слышит, как трещит, сгорая табак. На дубовой столешнице рядом с кофейной чашкой и блюдцем лежит серебряный портсигар Евдокии Павловны и просто невыносимо сверкает на солнце. На крышке портсигара – державный василиск со змеиным хвостом свернутым колечком.

– Полагаю, Татьяне Измаиловне показалось, – отвечает София.

Она выпивает до дна стакан прохладной воды. Внезапно залитая солнечным светом гостиная принимается раскачиваться из стороны в сторону. Глубоко вздохнув, София ставит стакан на стол и цепляется рукой за край столешницы.

– Будь добра, Софи, подойди ко мне, – просит её сестра.

– Это еще зачем?

– А впрочем, не стоит, – Евдокия брезгливо морщит длинный нос. – От тебя так разит перегаром, что с порога можно почуять.

У Софии Павловны нет сил, вступать с сестрой в перепалку.

Она идет к кухонному лифту. На дверцах лифта четыре ручки, вокруг каждой нарисован поделенный на сектора циферблат. Расположив стрелки в нужных секторах, можно составить меню на любой вкус. Софии Павловне хочется чего-то сладкого и необременительного для желудка. Чтобы выбрать десерт она вертит третий тумблер, пока не останавливается на творожной запеканке. С помощью четвертого тумблера барышня выбирает напиток, сегодня это клюквенный морс.

София Павловна нажимает клавишу, внутри шкафа звенит колокольчик, и ее заказ отправляется на фабрику-кухню расположенную в подвале стоящего по соседству дома.

– А вот, что ты обронила на лестнице, – продолжает сестра и стучит ложечкой по стеклу.

София Павловна оглядывается и, наконец, замечает стоящую на столе давешнюю квадратную бутыль.

– Тебе не хуже моего известно, что самогон в Тартарии запрещен. А знаешь почему?

– Знаю, – хмуро отвечает София. – Потому что это яд.

Барышня стоит возле кухонного лифта – худенькая, стройная, в голубом ситцевом халатике. Её рассыпанные по плечам рыжие волосы горят на солнце.

– Я беспокоюсь за тебя, Софи, – говорит Евдокия Павловна и не спускает взгляда с младшей сестры. – Кончится тем, что тебя пьяную остановят на улице жандармы. Тебя выпорют плетьми у позорного столба! Нет, это неслыханно! Чтобы девица из рода Брошель-Вышеславцевых, одного из старейших родов Великой Тартарии, оказалась у позорного столба?! Наша покойная матушка не пережила бы такого позора… Скажите, Татьяна Измаиловна, ну разве я не права?

– Ну, разумеется, вы правы, – соглашается экономка. – Опозорить такую фамилию, слыханное ли это дело?

– В Нижнем посаде живут опустившиеся, потерявшие человеческий облик самцы. Эти животные жить не могут без самогона. Каждый месяц мы устраиваем облавы, но все без толку.

Они раз за разом собирают перегонные кубы и снова гонят, и пьют этот яд… Я не хочу, чтобы ты не угодила в беду, Софи. Я боюсь за тебя.

В кухонном лифте звенит колокольчик, и тут же распахиваются дверцы. Татьяна Измаиловна проходит через гостиную и достает из лифта поднос. На подносе стоит стакан с брусничным морсом и тарелка с творожной запеканкой.

 Экономка относит поднос к столу.

– Столько работы по дому, верчусь весь день, как юла, – жалуется Татьяна Измаиловна, составляя тарелку и стакан на столешницу. – Хорошо бы купить смышленого раба.

– Ну, голубушка, – смеется Евдокия Павловна. – У нас уже был в услужении мальчишка. Так вы так его лупили, что он взял, да и убег.

София усаживается за стол и проводит тонким пальчиком по запотевшему стеклянному стакану. У неё совсем нет аппетита, даже напротив, слегка подташнивает.

– Видишь ли, Софи, я служу в жандармерии и не могу пройти мимо нарушения закона. Я должна составить рапорт. Но…