– Вот, взгляни, – говорит художница и протягивает Софии Павловне сложенный лист вощеной бумаги.

София разворачивает бумагу и видит карту городской застройки, нарисованную свинцовым карандашом.

– Это – Кремль, – говорит Варвара и тычет в карту длинным пальцем. – Вот Прямский взвоз… Вот Большая Ильинская, а здесь – Спасская…

– Если это Ильинская, то вот он – драматический театр. Значит, мы сейчас здесь… А эта что за метка?

Неподалеку от театра в переулке София Павловна видит нарисованной красной охрой треугольник. Цвет охры такой яркий, что ей кажется, будто треугольник светится на полупрозрачном листе вощеной бумаги.

– Это – то самое место.

– Не может быть, чтобы было так просто, – качает головой София Павловна.

– Здесь недалеко, – шепчет ей на ухо художница. – Сходим и сами посмотрим?

Покуда подруги смотрели спектакль, в Тоболе уже стемнело. Вдоль улицы стоят тонкие изогнутые столбы фонарей с пузатыми колбами. Неживой белый свет ложится на усыпанную палой листвой мостовую и бежит ручейком по трамвайным рельсам. Уличные фонари не соединены между собой проводами. Вместо этого на каждом столбе установлены U-образные навершия с горизонтально закрепленными реками. На рейках расположены конденсаторы эфирного поля – по форме и размеру схожие куриными яйцами, с запаянной внутри ртутной смесью и медным сердечникам. Нижний загиб U-образного элемента служит для того, чтобы само навершие не превратилось в короткозамкнутый виток в центре эфирного облака. Плотности такого облака достаточно, чтобы зажечь фонарную колбу с газом, которая крепится на единственном проводнике к столбу. Уличные фонари запитываются от ближайшей станции генерации. Возмущение эфирного облака с одной стороны цепи почти мгновенно передается на другой конец посредством продольных колебаний.

Барышни ходко идут вниз по Большой Ильинской, все дальше удаляясь от Кремля.

– Ты была самой настоящей сучкой. Маленькой дрянью, безумной и озлобленной на весь мир, – вспоминает Варвара. – Наверное, дня не проходило, чтобы тебе хорошенько не доставалось.

– Меня драли, как сидорову козу, – смеется София Павловна. – Знаешь, подруга, когда тебя стегают прутом, как-то забываешь, что все вокруг сплошная иллюзия. Мир становится чертовски реальным.

– Ты ведь не сдалась, Софи?

– Не думаю, что я сдалась.

В синем, украшенном вышивкой, сарафане, сложив за спиной руки, София Павловна молча шагает по мостовой. Свет фонаря выхватывает из темноты ее бледное усыпанное веснушками лицо.

Мимо подруг со стеклянным звоном проезжает поздний трамвай.

– Ты видишь кого-нибудь из наших?

– Я стараюсь видеться со всеми, – отвечает София Павловна. – И я замечаю, как понемногу мы все теряем надежду.

– Нынешней ночью всё изменится, – обещает художница. – Теперь мы знаем, где эта чертова дверь.

Она останавливается на углу и, не таясь, потому что час уже поздний и на улице ни души, достает из холщовой сумы бутылку и прикладывается к горлышку. Неподалеку, посреди маленькой треугольной площади стоит позорный столб с колодками, и София Павловна, глядя на него, зябко поводит плечами. Пьянство в Великой Тартарии вне закона. За пьянство публично порют плетьми. Но Варваре Альбрехт как будто нет до этого дела. А ведь в начале прошлого лета она стояла возле такого вот позорного столба, и плеть впивалась в ее худенькие плечи и гуляла по ее узкой белой спине.

 Художница вытирает ладонью губы и протягивает бутылку Софии Павловне.

– Ты что-то совсем раскисла, сестренка.

София Павловна воровато оглядывается по сторонам. Барышни остановились неподалеку от здания генерации атмосферного электричества, притулившегося промеж особняков. Похожие на огромные луковицы купола темнеют в усыпанном звездами небе. Низкий, едва слышный гул плывет по улице, а в узких, как бойницы окошках станции ярко горит свет. Вдоль по Большой Ильинской от здания к зданию бежит, опираясь на чугунные опоры, магистраль пневматической почты.

 София Павловна делает изрядный глоток самогона и возвращает бутылку художнице.

– Варенька, у тебя же выставка! – спохватывается София Павловна. – А я тебя даже не поздравила, не расспросила… Ты меня прости!

– Да мы как-то про другое говорили, – немного смущенно отвечает Варвара.

– Это на Кузнечной заставе, верно? – спрашивает София Павловна. – Я непременно приду. Пускай, я и не очень понимаю в живописи… Я так за тебя рада, Варя, если бы ты только знала!

– Да ну её, эту выставку, – хмурится Варвара. – Если бы не были нужны деньги до зарезу… Я сегодня закончила одну картину. Долго провозилась, стоит сказать… Знаешь, я подумала, это как-то несправедливо.

– Ты о чем?

– Ведь кроме нас есть и другие. Вот я и захотела, оставить им подсказку. След из хлебных кошек.

– Дельная мысль, – соглашается София Павловна.

– А как это сделать?

– Я уже все сделала, подруга. Я спрятала карту на самом виду, – смеется Варвара и София Павловна понимает, что художница пьянее, чем кажется. – Но не все так просто, им все же придется поломать голову… Есть такой старый фокус с зеркалами…

 София Павловна останавливается под фонарем и, прищурив глаза, всматривается в карту.

– Я не могу понять, где этот переулок…

Порыв ветра едва не вырывает у нее из рук лист вощеной бумаги. По мостовой летит рыжая опаль. Ветер раскачивает, стоящие вдоль улицы старые клены.

– Мы должны повернуть с Ильинской. Это где-то здесь… Вот только никакого переулка я не вижу.

Варвара, заглядывает подруге через плечо.

– Смотри, на карте обозначена станция генерации. А вот и переулок…

Барышни оборачиваются и смотрят, на стоящее неподалеку, увенчанное куполами здание станции, а потом снова на карту.

– Ничего, не понимаю, – признается, наконец, София Павловна.

Художница отбирает у подруги лист вощеной бумаги и решительно шагает по мостовой, мимо позорного столба с колодками, мимо будки сапожника. Свет в будке не горит, окошки закрыты ставнями, дверь заперта на замок. За будкой в полутьме виднеется деревянная решетка, увитая пожелтелым и пожухлым плющом. Решетка тянется от станции генерации до следующего дома, стоящего на Большой Ильинской.

Дойдя до этого самого дома, Варвара Альбрехт останавливается и задумчиво разглядывает лепные маски грифонов над темными окнами.

– Странно это, – замечает София Павловна. – Будто целый переулок пропал.

Художница с досадой смотрит на подругу, потом её взгляд скользит в сторону…

– Слепая дура, вот кто я такая – смеется Варвара, ее большие навыкате глаза возбужденно блестят.

Она проходит мимо ничего не понимающей Софии Павловны, мимо будки с опущенными ставнями, останавливается возле решетки и принимается срывать с деревянных реек высохший и пожелтелый плющ.

– Его спрятали, – говорит художница. – Спрятали целый переулок. Вот, посмотри сама.

София Павловна подходит ближе.

– Странное дело, я, наверное, сотню раз проходила по этому самому месту…

– Ты помнишь, много лет назад в Тоболе была эпидемию оспы?

– Матушка мне рассказывала. Я тогда была совсем маленькая.

– Говорят, от оспы много людей поумирало. Столица опустела. Улицы, на которых больше никто больше не жил называли карантинными. И проход на такие улицы закрывали. А уже потом на новых картах карантинные улицы перестали рисовать, словно их и не было вовсе.

Варвара идет вдоль решетки, покуда та не упирается в каменную стену здания.

– Подсоби-ка, сестренка! – просит она Софию Павловну.

Вдвоем барышни немного сдвигают в сторону, сколоченную из реек решетку, и бочком пролезают в образовавшийся проход.

В карантинном переулке темно. Сквозь облачную дымку, затянувшую небо, сочится лунный свет и худо-бедно освещает нежилые дома, стоящие по обеим сторонам. Гнутые фонарные столбы похожи на мертвые деревья, промеж булыжников мостовой там и сям торчат пучки пожелтелой травы. Софии Павловне кажется, что она попала в другой город. Ей сложно поверить, что стоит лишь шагнуть за решетку, и сразу попадешь в освещенную огнями столицу, где по улицам катят самодвижущие повозки и трамваи, и нарядные дамы, посмотрев вечерний спектакль в театре, расходятся по домам.