Медлить и ждать смысла не оставалось. Хотелось покончить с этим делом поскорее.
– Эй, ребятки! Мы знаем, что вы дома, – громко сказал я в одну из дверных щелей.
Внутри меня кольцами пружины начало сворачиваться нетерпение, однако прошло еще несколько минут, прежде чем до нас донесся тихий голос, похожий на вкрадчивое шипение рассерженной змейки.
– Чего вам здесь надобно?!
Голос доносился не из-за двери, а откуда-то сверху.
Лиан первым спрыгнул с крыльца и, запрокинув голову, помахал рукой маленькой хозяйке дома, которая недобро выглядывала из дыры под крышей. Наверное, раньше там, под стрехами, хранилось сено или еще какая утварь: по краям дыры остались заржавленные петли, державшие когда-то дверцу. Девчонка смотрела на нас оттуда злыми глазами, на дне которых я видел бескрайний омут страха. У нее были совсем коротко, как у мальчишки-подмастерья, остриженные волосы, торчащие уши и острые черты лица. Больше я ничего особо разглядеть не сумел: маленькая колдунья скрылась в тени.
– Здравствуй, – улыбнувшись, сказал ей Лиан и вытянул вперед пустые ладони, показывая, что не имеет в них ни оружия, ни камня. – Мы слыхали, здесь живет ведунья, которая умеет заговаривать боль и раны. Надеялись найти в этом доме добрые руки.
Девчонка снова немного высунулась, сощурила глаза, пристально вглядываясь в наши лица. Солнце высветило длинный уродливый шрам на ее подбородке. Я видел, как она колеблется, выбирая между страхом и… Нет, что было второе, мне никак не удавалось понять. Жажда доказать свою силу? Желание заработать? Или что-то еще?
– Нету здесь добрых рук! Не туда пришли! – бросила она в конце концов и пихнула голой пяткой комок птичьего помета, который упал прямо Лиану на голову.
К счастью, помет был старый и сухой. Он скатился себе наземь, а Лиан только хлопнул ресницами удивленно… и вдруг рассмеялся. Этот смех – звонкий, чистый, искренний – наполнил все пространство вокруг особым теплом и сиянием. Девчонка странно дернулась, снова попав в луч света. Я успел увидеть у нее на голове маленькую, размером с монетку, проплешину, ощутив при этом болезненный укол жалости.
А маленькая колдунья уже исчезла в сумраке. Словно ее и не было.
– Спускайся! – позвал Лиан. – Пожалуйста! Мы все равно не уйдем, пока не увидим тебя поближе!
Какое-то время ответом нам была глухая тишина, а потом вдруг распахнулась входная дверь, и хозяйка дома возникла на пороге – тощая, взъерошенная, полная решимости пустить в ход длинный кухонный нож, зажатый в кулаке. Старый, тупой и такой же темный, как душа этой девочки.
– Убирайтесь вон! – Она походила на дикую ласку с яростно ощеренными зубами и злым блеском в глазах. Удивительно, как девчонке удавалось противостоять тихой магии Лиана, который приложил все усилия, чтобы окутать детей ощущением доверия и безопасности.
Мне не хотелось вмешиваться, раз уж я дал ему слово, но тянуть дальше смысла не было: девочка боялась так сильно, что даже теплые потоки Силы воспринимала как угрозу. Мне было жаль ее. И, честно говоря, совсем не хотелось рисковать. Я медленно вдохнул и сосчитал до пяти, как учил дядя Пат, а потом посмотрел ей в глаза и открыл свое сердце.
2
Настоящие имена они скрывали. Девочку люди звали Ивой, а ее брат-близнец откликался на имя Вереск. Когда-то откликался. Теперь только улыбался в ответ на любые речи, беззвучно шевелил губами и снова уходил в свои невидимые миры.
В отличие от сестры, у Вереска были длинные, до плеч, волосы, прихваченные на лбу тонкой, но прочной веревочкой из трав – чтобы не падали на глаза, когда руки заняты работой. Волосы эти сияли пепельной белизной, да только они не всегда такими были: мальчик родился солнечно-серебряным, подобно сестре. Или золотым, как сказали бы в Феррестре и Герне.
До девяти лет они с Ивой жили, не зная бед, в большой деревне на берегу реки. А потом слухи про его умение делать обереги дошли до местного барона, который любого колдовства боялся пуще огня и демонов. Барон не стал мелочиться и отправил в деревню старшего сына с отрядом головорезов, считавшихся воинами и защитниками той местности. Головорезы без лишних предисловий подожгли дом, где жило «колдунское отродье», а мальчишку привязали к столбу у колодца, чтобы прилюдно казнить за темные связи с демонами. Баронский сын решил, что не след ему, будущему повелителю сих земель, марать свой меч грязной кровью «колдуна» и отдал приказ закидать того камнями. В ответ на ропот местных, которые потянулись за вилами, его люди напомнили, что всегда смогут вернуться с подкреплением и довершить дело, подпалив не один дом, а всю деревню. Родители близнецов к тому моменту уже лежали заколотыми, а Ива ничего и знать не знала, собирая с младшими сестрами грибы в ближайшем лесу. Когда девочки прибежали в деревню, увидав над ней столб дыма, на месте сгоревшего дома остался только черный остов из бревен, а баронский сын и его головорезы давно покинули деревню. У колодца Ива нашла забитого до полусмерти брата и завывающую бабку. Волосы у Вереска стали белыми как снег, а сердце стучало так тихо, что расслышать это смогла только она сама – люди барона, да и сами деревенские порешили, будто мальчишка мертв.
С той поры Вереск не говорил и ходить разучился. Бабка, разом постаревшая до полной дряхлости, отправила внуков подальше, в какую-то еще более глубокую глушь, к родичам, где никто не сыщет. Хотя, сказать по правде, вряд ли кто-то сумел бы узнать в увечном мальчишке того яркого паренька, который кому хочешь мог сплести из лозы игрушку, приносящую удачу. А про Иву в ту пору и вовсе никто не ведал, что ей тоже достался колдовской дар. Никто, кроме бабки.
Жуткую эту историю мы узнали не сразу. Ива оказалась не из тех, кого легко разговорить.
Увидев поток света, который я открыл для нее, она от изумления опустила руку с ножом. Любой другой человек на ее месте выронил бы его вовсе. Уж я-то знаю, как работает эта чистая первозданная магия – та, что исцеляет и собирает разрозненное воедино, отворяет запертые двери и возвращает утраченное. Но Ива уже давно и прочно возвела вокруг себя такие стены, что даже Сила, несущая любовь, разбивалась о них, как морская волна о скалы. Все, чего я добился, – это лишь кривая недобрая усмешка. Девчонка признала в нас равных себе. Именно равных, не старших. И не тех, кому можно доверять. По счастью, этого хватило, чтобы что-то сдвинулось в ее искалеченном сознании. Ива посторонилась и дала нам войти, коротко буркнув: «Давайте тут коротко, у меня времени мало».
Коротко, конечно, не вышло.
Долгое время говорил только Лиан: рассказывал о себе, о Солнечном Чертоге и Янтарном Утесе, о море и парусах, о том, как дядя Пат и Кайза помогли ему справиться с болью и страхом. Сам я внимал не дыша: прежде история моего наатха еще никогда не звучала вслух. Я знал ее осколки, обрывки, но даже и не думал лезть с расспросами, а Лиан не считал нужным говорить об этом со мной. Однако перед злой девочкой и ее безмолвным робким братом с улыбкой небесного посланника он почему-то вывернул наизнанку всю свою душу, заставляя мое сердце сжиматься от боли.
Ива слушала молча. Длинный тупой нож лежал перед ней на грубо сколоченном дощатом столе и тускло отражал свет, падающий из маленького оконца. Вереск сидел рядом на лавке, и пальцы его непрестанно двигались, выплетая какой-то невероятно сложный узор из тонких полосочек лыка. В единственной комнате этого дома всегда царил полумрак, но, когда глаза мои привыкли к нему, я наконец разглядел детей как следует.
Болезненно худые, белокожие и светлоголовые, они походили на двух призраков. И были очень похожи друг на друга. Только Вереск почти все время улыбался и черты его лица оставались еще по-мальчишески нежными, а Ива в этом сумрачном свете казалась настоящим подменышем – из тех, что рисуют в книжках про хитрых лесных духов, которые крадут младенцев из колыбели, а на их месте оставляют своих собственных отпрысков. Глядя на нее трудно было осознать, что это ребенок одиннадцати лет – слишком взрослая горечь сквозила в ее взгляде, не по-детски выглядели острые скулы и тонкие, упрямо стиснутые губы.
