Для Гитлера это было уже слишком: «Сталин умен и коварен. Он требует все больше. С точки зрения русской идеологии победа Германии недопустима. Решение: разгромить Россию как можно раньше. Через два года англичане могут иметь 40 дивизий. Это может побудить Россию к совместным действиям с Англией»[57]. Ответом на эти советские претензии стали подготовка и утверждение Гитлером 18 декабря директивы № 21 «План Барбаросса»[58], в котором предусматривалось напасть на Советский Союз 16 мая 1941 г. и молниеносно разгромить его.
Для советского руководства антагонизм устремлений двух набирающих мощь государств также был очевиден. С ноября 1940 г. Генштаб Красной Армии разрабатывал планы войны с Германией, исходя из доктрины «бить врага на его территории»[59]. Готовились исключительно наступательные операции. Войска целеустремленно отрабатывали наступательные планы, обучались ведению маневренных наступательных действий. Об оборонительных планах никто и не думал[60].
Видимо, Сталин слишком хорошо думал о Гитлере, полагая, что у того хватит ума не ввязываться в войну на два фронта – с Великобританией и СССР – и на Советский Союз он нападет только после того, как покончит с Англией. Но Великобритания и после поражения Франции не сдавалась. Все большую помощь ей оказывали США. Гитлер счел, что победить Британию он не в силах, пока у Черчилля есть надежда на помощь со стороны СССР и США: «Надежда Англии – Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии»[61].
Идея о молниеносной войне против Советского Союза во многом основывалась на ложном представлении о немощности Красной Армии. В этом Гитлера и его стратегов убеждали не только весьма неточные данные германской разведки, но и неудачные военные действия в начале «Зимней войны», когда Красная Армия долго не могла сломить сопротивление финнов, значительно уступавших ей и числом, и количеством вооружения.
Однако и советская разведка не смогла определить количественный и качественный состав сил вермахта, противостоящих Красной Армии, а также дату нападения Германии на СССР, во многом из-за масштабной операции спецслужб Германии по дезинформации советского руководства[62]. В этом вопросе Сталин верил Гитлеру больше, чем собственной разведке.
Глава 2
Истоки победы
§ 1. Мобилизация и Право катастроф
Участие, а тем более победа в мировой войне немыслимы без мобилизации всех ресурсов участвующего в ней государства. Имеется в виду не только резкое увеличение армии за счет дополнительного призыва, но и перевод экономики на военные рельсы с целью обеспечения армии вооружением, транспортными средствами и продовольствием, а также всемерное усиление пропаганды, нацеленной на подъем патриотических чувств и культивирование ненависти к врагу.
Понятно, что такой переход всегда приходится осуществлять в авральном порядке, так сказать, в режиме катастрофы. Заранее принять и подготовить соответствующие законодательные и нормативные акты невозможно. Поэтому управление мобилизацией осуществляется на основе директив, имеющих безусловный характер в том смысле, что они должны быть исполнены в любом случае, невзирая на обстоятельства.
Большевики имели огромный опыт мобилизационных мероприятий еще со времен военного коммунизма и Гражданской войны, когда основным инструментом принуждения граждан к «труду и обороне» выступали насилие и террор. В условиях революционного апокалипсиса у властей не было иного выбора, кроме как использовать директивные методы управления. В то же время директивы не всегда имели характер прямых указаний и приказов, а порой облекались в форму квазинормативных актов – постановлений партийных органов и декретов Советской власти. Этот гибрид администрирования с регулированием мы и назвали Правом катастроф. «Правом» – вследствие наличия элементов регулирования, «катастроф» – в силу области применения.
Новая экономическая политика и все возрастающая роль бюрократии в управлении страной потребовали создания системы законодательства, обеспечивающего устойчивое функционирование государственной машины и регулирование общественных отношений. В то же время острый социотехнический характер Советской власти (построение социализма, а затем и коммунизма в отдельно взятой стране) не позволял отказаться от директивных методов управления. Законодательство СССР создавалось в соответствии с безусловными директивами большевистского режима[63]. Его дальнейшее развитие также определялось партийными документами. В результате право в СССР представляло собой «матрешку», внешняя оболочка которой была представлена позитивным правом, а внутренняя, задающая тренд развитию законодательства, – Правом катастроф[64].
После смерти Ленина право принимать стратегические директивы перешло к Политбюро Центрального Комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) (ЦК ВКП (б)). Совет Народных Комиссаров (СНК) был низведен до уровня исполнителя решений высшего руководства коммунистической партии. Он либо конкретизировал эти директивы, либо воспроизводил их.
Стратегические директивы, определяющие проектное будущее страны, оформлялись в виде партийных программ и некоторых решений съездов. Остальные партийные документы носили оперативный характер.
Необычная структура советского права вызывала заметное смущение среди советских правоведов. На вопрос, что есть советское право, правоведы-революционеры отвечали, что это пролетарское право, а позитивное право – временное недоразумение. Правоведы-государственники настаивали, что советское право есть законодательство плюс судебная практика.
Точка в этом споре была поставлена, когда Верховный Совет СССР, учрежденный Конституцией 1936 г., в отличие от Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) оказался внешне похож на буржуазный парламент и стал законодательным органом. Так называемая социалистическая законность использовалась в том числе для преодоления издержек безудержного применения директивного метода управления, например в ходе Большого террора.
Документы, издаваемые ВС СССР, несомненно, были законами, то есть документами позитивного права. Также издавались указы Президиума ВС СССР, которые затем должны были утверждаться на сессиях Верховного Совета и таким образом тоже становиться законами. На практике это происходило не всегда, особенно в годы Великой Отечественной войны, когда Верховный Совет практически не собирался. Такие указы, по большому счету, можно считать нормативными гибридами: имея директивный характер, они в то же время изменяли законодательство.
В целом система законодательства СССР была сформирована в виде 7 кодексов еще во времена НЭПа, после чего ее развитие существенно замедлилось. На передний план снова стали выходить методы директивного управления, особенно в ходе сплошной коллективизации крестьян, массовых политических репрессий и Большого террора.
Тем не менее жизнь, как говорится, вносила свои коррективы, которые необходимо было учитывать. Для этого в основном и применялись указы Президиума Верховного Совета СССР, которые затрагивали регулирование основных общественных отношений – трудовых, семейных и особенно уголовной политики. При этом поправки в соответствующие кодексы вносились не всегда, и нормы, введенные таким образом, жили как бы сами по себе, нарушая системность советского законодательства. Впрочем, многие указы предвоенного и военного времени впоследствии были отменены.
