— Так вот почему я здесь, — выдохнула она, напрягая плечи. — Чтобы ты пытал меня за какие-то грехи, о которых я ничего не знаю. Или тебе просто нравится мучить девушек.

— Ты ничего не знаешь о пытках. — Дерзость ее невежественных слов уязвляет мою грудь. Я расстегиваю манжеты рубашки, давая рукам немного свободы, чтобы не было соблазна обвить их вокруг ее шеи.

Издевательский смех проскальзывает мимо ее губ.

— Разве не это ты сейчас делаешь со мной? — Мои черты ожесточаются, превращаясь в маску.

— Ты никогда не знала боли и страданий, уверяю тебя. — Я преодолеваю расстояние между нами в два быстрых шага. Она невольно вздрагивает, но не отступает.

Напрягая мускулы, я тянусь вверх и беру дикую прядь ее волос.

— Но ты это сделаешь, — говорю я, в моем голосе звучит мрачная угроза. — Я возьму то, что ты любишь, и использую это, чтобы сломать тебя.

Ее подбородок слегка приподнимается, в ее огненных глазах появляется вызов.

Искра воспламеняет мою кровь, как пламя порох при виде этого.

— Ты будешь танцевать только тогда и там, где я тебе скажу. И будешь танцевать столько, сколько я скажу. — Она медленно качает головой, отвращение искривляет ее губы, искушая меня укусить их.

— Ты больной. — Невольная боль пронзает мою грудную клетку, прежде чем мой телефон отвлекающее вибрирует у меня на груди. Мне приходится отпустить прядь ее волос, чтобы ответить на звонок.

— Испытай меня, девочка, и ты узнаешь всю глубину моей болезни. — И какая-то извращенная тоска внутри меня хочет, чтобы она так и сделала.

Взглянув на экран телефона, я отправляю звонок на голосовую почту и вместо этого пишу Примо, что наша встреча в «Мяснике и сыне» откладывается до позднего вечера. Затем я перевожу взгляд на нее.

— Опять… — Она не делает никаких движений, чтобы подчиниться. С мрачным намерением я кладу руку на пряжку ремня с черепом — завуалированная угроза и напоминание о гораздо худших вещах, которые я могу с ней сделать.

Я заставлю ее молить о смерти.

Ее рот приоткрывается, зубы вгрызаются в нижнюю губу, чтобы подавить ответную реакцию. Наши глаза остаются прикованными, пока она поднимается на ноги, ее кожа блестит от пота, а тело представляет собой прекрасную плоскость для пытки.

Пока моя месть ее семье не свершится, эта девушка будет познавать жестокую реальность истинного страдания.

Глава 5

Балерина и чудовище

Виолетта

Пар покрывает большое панорамное окно в ванной комнате. Мягкий свет свечей висит в туманном воздухе, создавая успокаивающую атмосферу, пока я отчаянно пытаюсь забыть, где нахожусь. Я никогда раньше не была пьяна. Я пробовала вино на ужинах и свадьбах, но мой строгий график танцев и тренировки всегда мешали мне раскрепоститься настолько, чтобы испытать подобное безрассудство.

Я уже подумываю позвать Нору и попросить ее принести мне бутылку, чтобы я могла пить до потери сознания и утонуть в этой ванне.

В груди тут же вспыхивает сожаление. Я не могу позволить Люциану сломать меня, и я не могу сдаться. Я обязана Фабиану больше, чем эти самоуничижительные мысли.

Поморщившись, я разгибаю пальцы ног, позволяя горячей воде просочиться в мои израненные мышцы и хрящи.

Я танцую на пуантах уже пять лет. До этого мне потребовалось три года интенсивной работы на пуантах, чтобы совершить этот подвиг. Даже в первый год, когда мои ступни и пальцы были изуродованы и мне приходилось каждый вечер бинтовать ноги, я никогда не чувствовала того ущерба, который ощущаю сейчас.

Часть этих повреждений относится к моей психике.

Чистое, абсолютное унижение. Негодование по поводу событий, не зависящих от меня. И некому утешить.

Сейчас мне так не хватает Лилиан. Ее улыбки, ее остроумного подшучивания. Как бы мне хотелось хотя бы написать ей. Я скучаю по сплетням о тарталетках, когда общение с прима-снобами было самой большой проблемой в течение дня.

Я потираю плюсневую кость стопы и разминаю судорогу. Пальцы распухли и начали покрываться волдырями. Скоро они превратятся в кровавое месиво, когда начнут заживать. Я знаю танцовщиков, которые могут танцевать без пуантов. Я слышала легенды. Девочки вроде меня выросли, боготворя таких женщин.

Но большинству из нас не дано обладать силой богини и такой стойкостью, чтобы долго удерживать свое тело на носочках. И если этот монстр решит мучить меня каждый день, то я могу навсегда повесить свои балетные туфли.

Я не переживу это место.

Я не переживу его.

Я позволяю своему телу соскользнуть в ванну, и вода накрывает меня с головой. Господи, прости меня, Фабиан, но, если бы я была достаточно храброй, я бы вдохнула полный глоток воды и прекратила мучения прямо сейчас.

Но между угасающим рассудком и бредом все еще теплится какая-то безумная надежда, и я с кашлем вырываюсь наверх, легкие болят от недостатка кислорода.

К черту Люциана.

Я балерина. Нас рисуют такими нежными, хрупкими, но этот образ не может быть дальше от истины. Я была выкована из боли. Я ломала свое тело снова и снова ради своей страсти. В моем теле нет ни одной хрупкой или нежной косточки.

Этот мужчина не сломает меня.

Я просто должна найти выход из этой ситуации. Должен быть выход.

Даже когда я пытаюсь найти более здравые мысли, в глубине моего сознания раздается насмешливый голос. Девушек намного моложе меня выдавали замуж, чтобы скрепить сделки и объединить семьи в Cosa Nostra. Мир, о существовании которого многие даже не подозревают, ведь это такое сплоченное и скрытное общество.

Я просто никогда по-настоящему не верила, что это случится со мной.

— Она бы никогда не позволила этому случиться, — шепчу я.

— Кто бы не позволил? — Мое сердце подпрыгивает при звуке его глубокого, вкрадчивого голоса. Наклонившись, чтобы видеть, как Люциан входит в ванную, я прикрываю грудь руками, пульс бьется на шее.

Одетый во все черное от Версаче и Dr. Martens, с татуировками, проглядывающими из-под одежды, он — чертов дьявол, скрывающийся в тени. Что я ненавижу даже больше, чем его зловещие волчьи глаза, охотящиеся на меня, так это то, что само его противоречие так чертовски привлекательно.

Он грубый и чувственный одновременно. Грубый и в то же время утонченный. Жестокие шрамы и опасные тату упакованы в дизайнерский костюм-тройку. Единственный намек на зло, исходящее от него, — это серебряный череп на пряжке его пояса.

— Я хочу, чтобы ты вышел, — говорю я, хотя в моем голосе мало убежденности. Я чувствую себя бесполезной, требуя от этого человека сделать что-либо в его собственном доме. Здесь даже мое тело принадлежит ему.

Он прислоняется к гранитной стойке и скрещивает руки на широкой груди, а мой взгляд притягивают надписи на его руках и пальцах.

— Кто? — снова требует он строгим голосом.

Я прищуриваюсь.

— Моя мать. — Он кивает, забавно изогнув губы, как будто я сказала что-то смешное.

— Я пришел проверить свои инвестиции, — говорит он, опуская смертоносные глаза туда, где я едва скрывала свое тело. — Убедиться, что я тебя еще не сломал.

Я игнорирую его язвительный комментарий и вместо этого смотрю прямо на каррарскую плитку, выложенную вдоль стены.

— Через несколько дней мы должны посетить одно мероприятие, — продолжает он, не останавливаясь. — Нора подберет тебе платье завтра.

Потрясенная, я придвинулась к краю ванны, забыв о своей наготе.

— Ты меня выпустишь? — Лицо, изрезанное острыми гранями, остается безучастным, за исключением ленивого взгляда, который опускается за бортик ванны. Жар обжигает мое лицо, и я опускаюсь под воду.

— Я уже говорил тебе, что ты не пленница, — говорит он, и я замечаю красные капли на манжете его рукава. Ушибленные костяшки пальцев. — Ты пойдешь на это мероприятие под присмотром и защитой и с пониманием того, что не будешь устраивать сцен. Любой неуклюжий выпад в попытке изменить обстоятельства и брачный договор приведет к суровому наказанию.