Ее миниатюрное тело поглощает эта огромная комната и моя возвышающаяся фигура. Ее дыхание участилось, а вызывающие глаза цвета виски испепеляют меня.

— Если ты убьешь меня, то не получишь свой союз.

— У меня больше самоконтроля, — говорю я, даже когда мои штаны сжимаются от желания поиздеваться над моим утверждением. — Есть вещи, которые я могу поступить с тобой гораздо хуже, чем убить. — В ответ на это предложение я окидываю взглядом ее наряд. Бесформенная рубашка на ней не подходит. Я делаю шаг к ней, вцепляюсь когтем клинка в воротник и тяну его вниз, рассекая тонкую хлопчатобумажную ткань. Ее живот вздрагивает, когда прохладная сталь почти касается кожи, и она зажмуривает глаза.

— Посмотри на меня, — приказываю я, и она инстинктивно делает это.

Ее глаза находят мои, когда я заканчиваю срывать рубашку. Черный бюстгальтер маняще обтягивает ее маленькую грудь, надавливая на нежные выпуклости плоти. Обтягивающие леггинсы облегают ее бедра.

— Сними рубашку, — говорю я ей.

Смущение искажает ее черты, когда я начинаю отступать. Неуверенными движениями она позволяет разорванной рубашке упасть на пол. Стоя передо мной, она прикрывает руками оголенный живот.

Я убираю нож в ножны и сую его в карман, оглядывая атриум. По квадратным колоннам, соединяющим стеклянные перегородки, отделяющие внутреннее помещение от внешнего, ползут виноградные лозы. Сводчатый потолок из балок и стекла открывает живописный вид на ночное небо. В центре помещения находится фонтан из каменных плит, тихий и безлюдный. Весь атриум окружен растительностью, которая не требует особого ухода.

Я редко бываю здесь, но сегодня решил, что это идеальная сцена для моей балерины.

— Танцуй, — приказываю я.

Свободные волны темных волос рассыпаются по ее плечам. Она оглядывает комнату, словно в поисках выхода.

— Танцуй, — повторяю я непреклонным, но спокойным тоном. Она качает головой.

— Я не могу… — Я задираю подбородок.

— Ты должна. Ты сказала, что это твоя страсть, так покажи мне. Докажи, что ты не сможешь без этого жить.

— Я не могу танцевать здесь, — недоверчиво говорит она.

— Почему?

— У меня нет пуантов. — Она поднимает голую ногу для демонстрации. — Помимо всего прочего.

— Человеку, преданному своей страсти, больше ничего не нужно. Танцуй, или я позабочусь о том, чтобы ты больше никогда не танцевала. — Угроза осталась невысказанной, но она знает, чем рискует. Один перелом ноги может положить конец профессиональной карьере на всю жизнь.

Даже когда отрезал палец ее отца, я не заметил в ее глазах того страха, который вижу сейчас.

Я присаживаюсь на каменную скамейку, достаю телефон и листаю музыкальную подборку. Я выбираю классику, «Лунную сонату», и через крошечный динамик доносятся глубокие ноты фортепиано.

Сделав полный вдох, она заносит руку перед собой и поднимается на носочки, вытягивая себя вверх через центр, но оступается — дрожащие конечности выводят ее из равновесия. Уставившись на мраморный пол, она сжимает свои маленькие ручки в кулаки. Зажмурив глаза, она повторяет попытку.

На этот раз она грациозно поднимается на пальцы. Подведя колено к туловищу, она балансирует на одной ноге, позволяя музыке нарастать, а затем вытягивает ногу вперед. Я наклоняю голову, изучая ее. Ее стройное, легкое тело. Ее сильные ноги. Маленькая, нежная грудь, затянутая в кружевной материал бюстгальтера.

Она держит глаза закрытыми, переходя от одной позы к другой — я уверен, что у них есть соответствующие термины, которые мне неинтересно знать. Все, что меня волнует, — это чтобы она больше не оступилась. Я должен потребовать, чтобы она открыла глаза, но размашистый поток ее движений оседает у меня внутри.

Она кружится, подняв руки над головой, длинные волосы бьют ее предплечья. Словно сказочное существо из мифа, она скользит по полу в гипнотическом ритме.

И я загипнотизирован, околдован.

Думаю, ни один мужчина, наблюдая за ее танцем, не сможет утверждать обратное.

В середине произведения она, кажется, забывает о своем затруднительном положении, по крайней мере, на этот короткий миг. Ее движения становятся резкими, тупыми, почти страдальческими. Ее пальцы заострены, а ноги вырезаны из стекла. Ее выражение лица превращается в выражение довольного удовольствия, сменяющегося болью, и мое сердце тревожно стучит, кровь бьется в жилах.

Она не получает удовольствия от танца. Нет, это какая-то странная смесь страсти и ядовитой потребности. Как будто каждый прыжок и вращение — это воздух для лишенных воздуха легких. Это жестоко и неистово, то, через что она протаскивает свое тело, словно она получает какое-то садистское удовольствие от этого перехода между болью и облегчением.

Все мое тело напрягается, когда я хватаюсь за острый край камня. Она танцует только для себя, но меня тянет в ее пространство, в окружающую ее темноту, в горе, агонию и красоту ее мучений, поглощающих негативное пространство. Она жаждет, чтобы музыка никогда не кончалась.

Среди бурного потока изысканности и восторга гнев скребет мои нервы. Эта девушка Карпелла не должна влиять ни на одну часть меня. Ее наследие должно быть не привилегией, а кровью и резней. За каждое зло, совершенное ее семьей против моей.

Я поднимаюсь с сиденья и направляюсь к ней. Потерявшись в нарастающем крещендо, она не замечает моего приближения, пока я не оказываюсь прямо перед ней. Я протягиваю руку и хватаю ее за плечо, заставляя остановиться.

Словно очнувшись от транса, она смотрит на меня ошарашенными глазами с длинными ресницами, ее грудь вздымается от напряжения. Шок возвращает ее к реальности, и, придя в себя, она пытается освободиться.

— Пусти меня, — говорит она, вкладывая в свои слова глубокий смысл. Темное чудовище, затаившееся под моей кожей, хочет потребовать от нее того же.

— Здесь отдаю приказы я. Мои пальцы впиваются в ее мягкую плоть.

— Я сделала то, что ты просил…

— Теперь я прошу большего. — Мой взгляд скользит по ее подтянутому телу, стройным ногам, босым ступням. — Я думал, балерины танцуют на пальцах ног. — Она моргает.

— Я не могу танцевать без пуантов. — Я неуверенно отпускаю ее и прикрываю рот рукой.

— Я сказал тебе танцевать, чтобы показать мне свою страсть. Это не то, что ты мне дала. По-настоящему страстный танцор ничего не сдерживает. — Она резко вдыхает.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь.

— Встань на носочки, — приказываю я.

Она отшатывается, и у нее вырывается сдавленный смешок.

— Это смешно. — Моя рука стремительно вырывается, удивляя даже меня, когда я хватаю ее за волосы. Я приближаю ее лицо к своему, чтобы она услышала намеренное предупреждение в моем тоне.

— Еще раз проговоришься, и я покажу тебе дисциплину, которой ты явно была лишена. — Ее тело дрожит рядом с моим, дыхание прерывистое. Ее губы сжались в презрении, но, выдержав мой взгляд, она выпрямилась и начала подниматься на носочки.

Я распускаю ее волосы и наблюдаю, как дрожит ее тело, пытаясь удержать позу.

Ее темные брови сходятся вместе, а черты лица искажаются от боли. Из ее рта вырывается хныканье, но она не падает. Она остается на ногах, даже когда использует руки для поддержания равновесия.

Затем, пока она держит позу, ее руки тянутся ко мне, ладони прижимаются к моей груди.

Мой взгляд падает на место ее прикосновения, и она опускает голову, плечи напрягаются от усилий.

— Опять. — Она поднимает голову, черты лица слишком мягкие и податливые. Моя грудь едва не воспламеняется, ее руки обжигают мою кожу сквозь тонкий материал рубашки.

Ее рот открывается, но она не произносит ответ, который, как я знаю, зажат на языке. Я отступаю назад, позволяя ее рукам исчезнуть. Когда она снова встает на носочки, на этот раз она не сдерживает крик и тут же теряет равновесие.

Дразнящая боль лижет мою спину при этом болезненном звуке, настолько эротично манящем, что я стискиваю зубы.

Я ухмыляюсь, чтобы сдержать жестокий дискомфорт. Вот что ее возбуждает.