– А на втором этаже? Там как с отоплением? Всё-таки вторая часть дома из дерева, – уточнила Юна Дивия, пока что никто не поднялся на верхний этаж, хотя наверняка об этом думал каждый.

– Сперва должна протопиться нижняя часть дома, кирпичная, – прояснило доверенное лицо дяди Эда. – А наверху три комнатки, в каждой электрический обогреватель. Ими редко пользуются, только когда лето выдается особенно холодным.

– Ребята, у нас предложение, – вдруг прозвучал позади парней, собравшихся у узкой лестницы, ведущей наверх, голос Лукерьи, бодрее обычного. – Растопите баньку, так охота помыться после бесконечных скитаний черт те где. А мы с Юнкой пока ужин организуем, кофе сварим, у хозяина, оказывается, есть отменный припас кофейных зерен. И кофемолка имеется.

Соблазн попариться в жарко натопленной баньке охватил всех. Уговаривать никого не пришлось, юноши дружно отправились во двор, где стоял небольшой, добротный сруб бани. Обе кошки решили составить им компанию.

– Мы? – удивлённо переспросила Юна.

– А ты против? – невозмутимо отчеканила приятельница и заговорщицки подмигнула. – Я думала, что без конкурентов ты спокойнее выберешь нам подходящую комнату.

А Юна будто только того и ждала, уже не сдерживая любопытства, взбежала по крепким деревянным ступенькам на верхний этаж. Саламандр, заслышав шорох её скорый шажков, тут же очнулся от дрёмы и припустил следом за нею – ни дать ни взять охранник. Ещё что-то визгливо тараторил вслед своей подопечной. Умильное зрелище.

А Лука? Лука преобразилась. Плечи, до того гордо вздёрнутые, опустились, точно подбитые крылья, прямая линия спины изогнулась, голова упала – теперь можно не притворяться сильной и невозмутимой, теперь можно побыть собой. Слёзы полезли наружу, сначала тихим капаньем, а затем перешли в бурный поток. Истерика, наконец, взяла своё.

Грусть и страх поднимались на поверхность, слёзная река потихоньку вымывала их.

Вот до боли любимое лицо перед нею, болезненно-бледное, с полураскрытым ртом. Грудь, укрытая одеялом, почти не поднимается, дыхание настолько слабое, что ощутить его можно только, если почти вплотную прижаться ухом к сухим бескровным губам или приложить к ним зеркальце, как в старину.

Что с ней? Лукерья сидела на краешке дивана, старого, но ещё крепкого, правда, коротковатого для Револьда Астрогора, его длинные тощие ноги не умещались и свешивались с подлокотника. Девушка прислушивалась к себе, к той горькой боли, что так долго таилась на дне её воспоминаний. Что, собственно, её так угнетало? Этот человек, лежащий перед ней, беспомощный, чья жизнь трепетала на границе яви и нави, столько зла причинил ей, а она льёт по нему слёзы. Ну не дурость ли чистейшей воды?

Нет, не дурость. В памяти всплыли светлые пузырьки – хорошие воспоминания. Их больше, чем тёмных. Да, несомненно, Револьд использовал её, Луцию Бавервильд, на первых порах направляя её жизнь в то русло, какое угодно было ему. Но он так много дал взамен! За два года, проведённых с ним в постели и в его кабинете, она узнала больше, чем за прожитую жизнь до знакомства с ним. Он приручил её, как маленького дикого зверька, постепенно, лаской и уговорами, а порой и жестокостью, вынужденной, конечно. Живя в приюте, Луке остро недоставало любви, особенно родительской. И, если мать (как она полагала) встретилась ей однажды и единожды, накануне десятилетия, в окрестностях приюта, то об отце оставалось туманное облако. Как бы ей хотелось встретить его, посмотреть в глаза и понять этого человека. Ведь, он просто мог и не знать о её бренном существовании в этом мире.

Да, теперь, когда печаль оказалась на поверхности, Лука чётко и ясно поняла: именно в Астрогоре она распознала отца, подобие его, которого хотела, будучи брошенным ребёнком. Извращённое какое-то вышло единение, но пусть так.

Да, он использовал её, порою даже слишком гадко, но – теперь ей хорошо стало видно издалека прошедшего времени – он ею по-своему дорожил, даже опекал по-свойски. По сути, она оказалась первой официальной фавориткой на долгий срок. До неё у вурдалака водились интрижки, но, как правило, ни о чём. А она стала первой. Пусть её и переиграла Зиновия, но эта штучка со своей тёмной историей. До неё Луке теперь нет дела.

И ещё. Она твёрдо верила в то, что сказал ей Револьд, лёжа у ног в луже собственной крови. Он не желал ей смерти в тот миг, это была импульсивная ошибка. Ошибка, стоившая жизни Маргелу…

Но Лука простила и это. Жизнь состоит из случайностей, ловко подстроенных ею самою. Остаётся всё отпустить. И надеяться, чтобы Астрогор выкарабкался на сторону Яви.

«Верь только себе, Луция Бавервильд, как я себе».

Это всё, что соизволила произнести ей в тот день мать. Теперь сомнений не осталось, это была она. Слоган превратился в жизненный девиз, а вот образ матери стёрся из памяти, оставив после себя тень с рыжим ореолом вокруг головы.

А он? Его последнее напутствие оберегало её: уходи…

Нет, он никогда не желал ей зла. Никогда.

– Эй! – окликнул её из грустных раздумий живой и возбуждённый голосок Юны. Та стояла на середине лестницы и буравила подругу призывным взглядом. – Слушай, там и, правда, три комнаты. Но две ещё более-менее, а третья – крохотная, на одного. Я выбрала из лучшего. Не желаешь оценить мой выбор? Мальчишкам вторая сойдет: как раз на троих место, как будто для них готовилась.

– Ага, сейчас подойду, – пряча заплаканные глаза от товарки, отозвалась Лука, благо ещё растрепавшиеся волосы шалью спускались вдоль щёк. – Только поставлю макароны вариться. Отыскала в закромах тушёнку говяжью, будем готовить макароны по-флотски.

– Супер!

В кастрюльке вовсю бурлила вода, девушка вскрыла верхушку у новой пачки рожков и всё содержимое вывалила в кипяток, не забыв добавить соли. Помешала, убавила огонь на конфорке. Теперь можно на пару минут подняться и осмотреть новое временное пристанище.

Две комнаты располагались напротив, а третья, та самая крохотная и узкая, после них на всю ширину дома. Юна предположила, что это вытянутое помещение первоначально могло служить кладовкой. В мини-спальне кроме кровати и крохотной тумбочки имелось круглое слуховое окно с очаровательной гипюровой занавеской.

– Сюда можно будет переправить Астрогора, когда ему станет лучше, – как бы невзначай произнесла Юна, заглядывая через плечо Луки, та стояла на порожке, раздумывая входить или нет.

От слов рыжеволосая вздрогнула.

– Он поправится, Лука, не переживай, – подбородок низенькой приятельницы ободрительно опустился на плечо и слегка надавил.

– Конечно, поправится, – Лука постаралась придать голосу ровность и нейтральность, но на деле вышло чуть громче. – Да, ты права – комната ему в самый раз. Он и любит одиночество.

– Отлично, а теперь пошли смотреть нашу девичью горницу. – Подбородок поднялся и устранился назад. Юна Дивия уже торопилась в новые владения.

Что ж, две других комнаты оказались одинаковыми с той разницей, что та, которую выбрала Юна, была отделана светлым, янтарного оттенка дубом, а та, что отныне доставалась парням – рыжеватой ольхой. В обоих помещениях располагалось по две узких кровати, шкафу и обогревателю, как упоминал ранее Эрик. Дополнительно имелась пара собранных и убранных за шкафом раскладушек. Очень гостеприимный дом.

– Ой, макароны! – спохватилась Лука и опрометью бросилась к лестнице.

И вовремя. Жидкость с обильной мутной пенкой уже переваливала за край кастрюли.

Когда рожки приготовились, и к ним добавилась тушёнка из двух банок, кастрюльку плотно обернули в два слоя полотенец, чтобы подольше сберечь тепло. Кроме основного блюда после тщательного анализа кладовой было решено присовокупить к столу пару банок ручной закрутки кабачковой икры и салата с баклажанами.

– А если этого будет мало, ещё можно открыть баночку с маринованными огурчиками, – предложила Юна, восхищённо осматривая аккуратные ряды чистых, опрятных банок с консервами.

Рядом раздалась пронзительная трескотня – Рарог снова вертелся под ногами.