Подарки не дарились, все обошлись устными пожеланиями, да и до подарков ли? Главное, что все живы и здоровы. Но прислужников всё же решили поздравить, как следует: каждому вручили завёрнутый в красочную обёртку подарок, и сами же разворачивали – у животных же нет рук, чтобы самим это сделать. Подарками послужили пресловутые консервы, но союзники не подали разочарованного виду – главное внимание, а не сам дар.

И всё же печаль, которую удалось спровадить ненадолго, вернулась. Огненные салюты на экране телевизора и за окнами дома, радостные крики людей, покинувших тепло жилищ, чтобы приветствовать вместе начало нового года, тронуло и разбередило тревожные мысли, от которых не убежать при всём желании.

Не хватало одного человека за их тесным столом.

Если о Ниле Хотине и говорили крайне редко и скудно – это не отражало внутренних переживаний и дум каждого за потерянного друга.

Все надеялись, что Нил в один прекрасный день отыщется, и всё снова станет на свои места. Их круг родственных душ восстановит целостность.

Но также каждый, здраво рассуждая, понимал и трезво отдавал себе отчёт в том, что ни Нил, ни кто бы то ни был, уже прежним не останется. Всех перемолотила эта история, всех переписала.

И все же, и все же… Надежда умирает последней.

Полмесяца они старались быть в курсе новостей, просматривая вечерние выпуски по телевизору, и каждый раз боялись и надеялись узнать из репортажей о друге, вестей от которого давно не было. Так страшно ничего не знать и при этом надеяться на что-то.

– А что это мы всё сидим и сидим. Давайте-ка выгребаться на улицу, там самая движуха. И салюты, вон как местные запаслись – артиллерия бьёт уже полчаса и не сдаёт позиций! – гаркнул захмелевший Эрик Горденов.

Все зашевелились и наскоро одевшись, вывалились из дому, из душного тепла печки в морозный, щиплющий лицо, холод.

– Как же красиво-о-о! – нараспев потянула Юна.

За целый день снег нападал щедро, в изобилии. К ночи небо очистилось и поблёскивало бессчетной россыпью звёзд. Деревья, кусты, земля и дома накрыл плотный слой искристой ваты. Кустики со сдобренными верхушками походили точь-в-точь на кочаны цветной капусты, а ветки деревьев, взамен утраченной по осени листвы, обрели иное украшение, которое, ну как ни смотри, смахивало на зефир маршмеллоу, нанизанный на палочки. И взрывающиеся фейерверки, от которых кристально чистый воздух густел дымом и пах соответствующе, озаряли и раскрашивали густую темень огнями всевозможных оттенков. И сердце замирало от каждого взрыва, будто страх и тревога сжимались внутри при звуках шаманского обряда.

– И мы запустим парочку ракет! – вдруг авторитетно заявил Матфей Катунь. Оказалось, что вдобавок к ёлочной атрибутике он прихватил и несколько фейерверков из остатков на почте.

Да, праздник удался.

Правда, Гамаюн ворчливо заметил, что слишком много шуму из ничего. А Рарог замёрз даже под курткой у Юны, пришлось ей раньше всех вернуться в дом, только бы не застудить теплолюбивого зверька.

Но в целом Новый Год они встретили достойно и, главное, вместе.

Через пару дней, прогуливаясь по внутреннему дворику, Юна и Лука сошлись в одном, разглядывая дорогу за оградой, обеим виделась одна и та же картинка. Припорошенная песком снежная насыпь с крутыми боками вдоль проезжей части, ну как ни крути, ассоциировалась у девушек с кексами-маффининами в посыпке из шоколадной крошки. То ли такие ассоциации шли спонтанно, от воображения, то ли это подступивший голод подавал красноречивые намёки. Посмеявшись своим мыслям, подруги вернулись в дом, где кроме них и неугомонно снующего саламандра никого не было, не считая филина, который отсыпался с ночи наверху.

Лука поставила чайник на плиту, а Юна отрезала несколько ломтей от батона и намазала каждый сливочным маслом. Когда заварили кофе и съели бутерброды, принялись смаковать горячий напиток по маленьким глоточкам, временами посматривая в оконце. От разницы температур внутри и снаружи оконное стекло покрылось толстым слоем наледи, растрескавшись и разойдясь по периметру затейливыми узорами. Наступила минутка тихого радостного осмысления уюта: в доме, натопленном, как положено, пахло деревом, вкусным печным дымком, старой и чуть отсыревшей одеждой, кошачьей шерстью и кофе.

Под столом раздалась трескотня, перешедшая в повизгивание – то Рарог лишний раз напоминал о своей важной персоне, а заодно и клянчил чего-нибудь поесть. Юна отщипнула от булки и мазнула кусок маслом, чтобы ящеру было не так сухо глотать. Но, похоже, он бы справился успешно в любом случае: хлебный мякиш только и успел мелькнуть в хищно схватившей его пасти.

– А саламандру разве можно есть хлеб? Он же вроде только насекомыми питается? – Лукерья с сомнением проследила за исчезновением угощения.

– Иногда можно. Немножко, конечно. Так ведь, дружок? – ласково проговорила Юна Дивия и показала, что Рарогу пока хватит. – До обеда недолго, потерпи.

Прислужник что-то пронзительно протараторил в ответ, но всё ж угомонился и мирно пристроился в ногах у девушки.

– А он тебя уважает, Юнка, – заметила Лука, кивнув в сторону ящера. – Ты ему явно нравишься. Думаю, Матфей не будет против, если Рарог станет твоим прислужником.

– Мне это по душе, Лу, но ты забыла, что на мне теперь отметина Равнителя и ни одному прислужнику не стать моим союзником.

От высказанного Юна погрустнела.

– Знаешь, запреты для того и нужны, чтобы их нарушать, – решила подбодрить подругу рыжеволосая приятельница. – Как знать. Ведь смогли же мы с Матфеем разрушить Табу Слова, значит, и клеймо Нарушившей Закон Сна сломаем.

– Как знать, как знать. Хотелось бы надеяться. Но жизнь часто несправедлива, Лука.

– Жизнь не может быть справедливой или наоборот. Она бесстрастна, Юнка, – возразила подруга, и голос её немного дрогнул. – Это наши поступки, каждый наш шаг определяет последствия. А жизнь – это и есть наш Бог, которого мы либо честим, либо умоляем о милости. Это так… так глупо.

– Я бы лучше не сказала, – вздохнула Юна, допивая остатки кофе в чашке. – Но, на мой взгляд, жизнь не что иное, как самый обычный фильм. Просто каждый человек – любитель определенного жанра: кто-то любит артхаус, кому-то боевик подавай, а кто – либо нежится в романтической чуши, или забывается в ужастике. Отсюда и направление самой жизни. Вот мы, например, приверженцы одного из самых популярных, но опасных жанров.

– Какого же?

– Триллера с приключениями и мистической мурой.

– Да уж, то ещё кинцо, – захихикала Лукерья Баранка.

Щёчки на молочной коже лица разрумянились: до чего же она восхитительно мила, в искреннем восхищении подумалось Юне, истинная красавица, не то, что я коротышка.

Таких сугубо девичьих посиделок за чашкой кофе у кухонного стола было множество, где всегда находилось место интересным мыслям и идеям. Однажды Юна осмелилась задать вопрос, который «зудел» в подкорках мозга уже давно.

– А вурдалаки ведь не становятся бессмертными? Вон, Астрогор, едва Творцу душу не отдал.

– Ну ты и скажешь же глупости, Юнка! Бессмертные! – Лука едва не поперхнулась тёмным напитком, от высказанного собеседницей. – Кровь дает только энергию и притупляет болевые ощущения. И всего-то. А так, вурдалак такой же смертный, такой же человек, если не учитывать его разухабистое видение жизни и вечное стремление разрушать всё, что грозит его личной свободе.

– Слушай, Лу, ты всё-таки жила какое-то время среди вурдалаков. А как они пьют кровь?

– Тебе это так интересно? – Порой неуёмное любопытство Юны обескураживало подругу.

– Ну, знаешь, про упырей столько всего написано. Я раньше в говорящих зверей-то не верила, а тут вурдалаки, призраки, дети-монстры и ещё много чего. Хочется разобраться.

– Ну, если ты вдруг возомнила, что вурдалаки пьют человеческую кровь, кусая за шею, то это анекдот. Ничего и близкого такого, – уверяла рыжеволосая девушка.

– А как же тогда? – не отставала приятельница с волосами цвета воронова крыла.