– Да, знакомая ситуация, – сочувственно промурлыкала Сеера, удивив Матфея неожиданной говорливостью и заинтересованностью. Хотя кто-кто, а она на собственной шкуре знала, что такое быть Низложенной.

– Не на ту лошадку поставил, – пробурчал Рарог из недр рюкзака. – Надо было господина из простых демонов выбирать. Ёлки-иголки, Пигасовы подковки.

– А можно, я с ним переправлюсь? – поинтересовалась Юна у Матфея.

– Вообще-то, с ним отправится Луция, – смущённо отозвался юноша, переводя взгляд на Луку.

Та до сих пор находилась в своём пузыре отчаяния, пропуская мимо ушей всё, что говорили. Сознание то вспыхивало яркой лампочкой, то погружалось в сумеречную трясину безнадёжности. Но эти слова Матфея вытащили её на поверхность, в глазах заблестел крошечный огонёк чего-то большего, чем надежда. Ей приготовили переправщика, не имеет значения даже, какого, но специально для неё. Это значило, что им не плевать, по крайней мере, не всем. Внутри прошелестело и пронеслось зыбким эхом: всё может наладиться, только верь.

– Я согласна, – с горячей готовностью выступила вперёд Лукерья Баранка.

Юна и не думала спорить, она усмотрела хорошую возможность отвлечь приятельницу от горьких мыслей, в особенности же от потери друга-союзника. Да, подругой Лука ещё не была ей, но всё способствовало тому, что в будущем это могло измениться.

Прощание выдалось кратким, без напутствий, но с единственным пожеланием Миры – быть настороже и беречь себя.

Не желая лишний раз рисковать – переправа всё-таки осуществлялась в дневное время – все члены компании и переправщики скрылись под тёмным сводом Щедрого Дома, где, рассчитав и оплатив переправу, произнесли слова договора.

И когда круговорот втянул их тела, расплющивая и растягивая в силовом вихре, Матфей Катунь отчётливо ощутил, как внутри него отворилась дверца, и злобный смешок возвестил будущий приход двойника.

***

Красную комнату изолировали целиком: заколотили дверь, забили досками окна. Чтоб ни единый луч солнца больше не проникал внутрь и не наводнял пульсирующей жизнью крови даже маломальский уголок. Идея исходила от Зиновии, решение принял Револьд.

Она желала поскорее вытравить из его памяти бывшую куртизанку, столь прочно засевшую в его памяти досадным крючком, и первое, что пришло ей в голову – выкрасить спальню в белый. Убить кровь, выморозив её снегом. Нет, жить в тех покоях она б не стала – в том виделся дурной тон, – но цвет зимы обезличил бы в памяти любовника чудный оттенок медно-вишнёвых волос, которые в гаснувшем солнечном свете уподоблялись живому водопаду крови.

И тогда, отбросив соблазн, Зиновия предложила альтернативу – закрыть Красную комнату ото всех, но, в первую очередь, от хозяина дома. Так он сам возьмёт на себя ответственность последнего шага и, вогнав гвоздь в дверь, захлопнет внутри себя лазейку для воспоминаний. И Астрогор согласился.

На исходе третьего дня Револьд вошёл в комнату, отведённую Зиновии Руссу ещё в начале их романа.

Вопреки тому, что фаворитка тяготела к белому, да и родом была из Мириса – края снегов, Белых волков и легенд, – в покоях её пульсировал иной свет. Ох уж эти легенды: за пределами Мириса всех его жителей называли не иначе, как оборотнями, а всё из-за того, что с рождения близки с Белыми волками. Вот и ещё один вымысел – шкура у Белых волков имела нежный, молочно-серый оттенок, который в сумерки отливал бледно-голубым. Именно такой цвет насыщал покои нынешней и теперь единственной куртизанки Астрогора.

Зиновия полулежала на широкой кровати, поверх лазоревого покрывала, её внимание целиком занимала книга, которую она с интересом читала, временами зачитывая отрывки вслух прислужнику. Волк смиренно сидел подле постели, аккуратно пристроив большую голову на краю. Револьд в который раз замер в дверях, завороженный той юной красой, что лучилась в спокойствии и отрешённости девушки. Лазурь, окружавшая Зиновию, – даже платье на ней мягко струилось серебристо-голубым облаком – выделяла безукоризненную белизну кожи, граничившую с болезненной бледнотой, выгодно оттеняла волосы, которые, казалось, ярче лучились платиной. Но сильнее всего выделялись глаза.

Миндалевидные, сапфировые очи обратила на замершего у порога мужчину хозяйка Голубой комнаты, отвлёкшись от чтения. Волк тут же напрягся, поднял голову и устремил хмурый взгляд к двери – досадно для прислужника, когда чужак неслышно входит к госпоже. Для Мельхома хозяин дома и все его люди изначально оставались чужаками. Таков обычай Мириса: ближе союзника у Белого волка никого не может быть. И ничего с этим не поделаешь, это, так сказать, в крови сидит.

– Нужно поговорить, Вия, – попросил он и настойчиво добавил. – Одним. Отправь волка.

Её взгляд не выказал ничего, хотя внутренне она скривилась от сокращения своего имени. Она не понимала эту его склонность к сокращению имён до чего-то ущербно-детского. Но вслух об этом ему никогда не говорила, предпочитая делиться мыслями целиком лишь с прислужником.

– Мельхом, пожалуйста, – произнесли её уста почти что ровным и сухим голосом.

Но от проницательного взгляда Револьда не ускользнула та внезапная теплота в её взоре, посылаемая лишь волку. Нежность, которой ни разу не видел мужчина, но которая доставалась зверю. И в который раз ревность и неприязнь кольнули его изнутри.

Похоже, волка одолевали не менее мрачные эмоции: недружелюбно зыркнув в сторону мужчины, прислужник едва слышно издал рык и нехотя покинул спальню. Наверняка далеко не уйдёт, подумалось Револьду, этот волчара ни за что не удалится от госпожи. Впрочем, как и Волкодлак, который всегда оказывался рядом, когда в нём остро нуждался господин. Но волчьего пса в Голубую комнату союзник не брал – таков уговор с любовницей. Да и ни к чему сталкиваться в одном помещении двум громадным псинам, по какой-то причине оба прислужника не терпели близости друг друга и норовили тут же вступить в бой, как оказывались рядом.

Зиновия отложила книгу на прикроватный столик и рукой легонько похлопала по покрывалу подле себя, приглашая любовника.

Он забрался на кровать и лёг на бок, подперев голову рукой – обычно в такой позе Револьд вёл беседы в постели Зиновии, если они не были заняты более интересным занятием. Ему нравилось находиться в ленивой позиции хищника: лёжа на боку, он сколь и как угодно мог любоваться куртизанкой, а свободной рукой касаться её.

Его чуткое обоняние уловило цветочный аромат духов прелестницы: мягкий, без резкости союз фиалки и гиацинта – любимых цветов Зиновии. И вновь непроизвольное сравнение подняло в памяти восточную смесь корицы и миндаля, неотъемлемый шлейф бывшей. Но несколько глубоких вдохов и свежесть скромных цветов изгнала из его сознания лишнее воспоминание.

Взирая на мужчину сверху вниз, девушка в который раз находила его образ притягательным: тёмные брюки, казалось, удлиняли и без того длинные ноги; чёрная с высоким воротом-стойкой рубашка усиливала бледность кожи, подчёркивая голубовато-фиолетовые венки на длинной шее; угольно-чёрные волосы длинными прядями спускались чуть ниже широких, но тонких плеч. Особенно её привлекал взгляд чистого серого оттенка, в полумраке мерцавший серебром. По какой-то неясной причине лишь она не подпадала под власть гипнотического взгляда вурдалака, смело и открыто, устремляя в ответ свой. В тени он мог сойти за юношу, если бы не глубокие складки морщин на лбу и напряжённые сеточки, менее приметные в уголках глаз. Хотя возраст ему, несомненно, шёл только в плюс. Есть категория мужчин, да и женщин, что старея, хорошеют. Жаль только, что Зиновия не могла полюбить этого, лежащего подле неё мужчину. Её сердце не билось чаще прежде, не учащалось и теперь, когда Астрогор оказывался близко, когда она делила с ним ночами постель. Даже на пике удовольствия – а по части постели он всегда оказывался на высоте – она, испытывая сногсшибательную негу, ни на секунду не утрачивала контроль над эмоциями и разумом. В конце концов, она та, кто есть.