Ковров не успел открыть рта…

… как Бернес вспомнил:

– Лактионова ее фамилия! Вспомнил! А! – в восхищении собою он обратился к компании. – А вы говорите, мозги пропил! А я вспомнил!

– Коврова, – поправила его Галя.

– Ну, понятное дело, что Коврова. Я вообще удивился, как можно с фамилией Лактионова на сцену выходить. Так когда же вы успели? – опять вопросил он.

– Я же сказал – вчера, – повторил Ковров.

– А? – восхитился Бернес, опять обращаясь к своим товарищам. – Одно слово – истребитель! Вчера женился, а сегодня в Ленинграде уже… в «Европейской» завтракают…

Бернес подошел к столу и нагнулся над ним, рассматривая:

– А что за гадость вы едите?

– Артишоки! – гордо пояснила Галина.

– Да? – удивился Бернес. – А что это?

– Марк! – негромко окликнул его невысокий полнеющий молодой человек в круглых роговых очках.

– Что? – беззаботно откликнулся Бернес.

– Я думаю, надо поздравить невесту, – мягко напомнил очкарик.

– Точно! – обрадовался Бернес. – Спасибо, Никитушка. Ну… – обернулся он к Галине, – давай целоваться, товарищ Коврова.

И троекратно поцеловал вставшую из-за артишоков Галину.

– Толя! – вдруг закричал он. – Ты знаком с моими товарищами? Знакомься, пожалуйста… который в очках, то композитор, Никитка Богословский. Сейчас он песню нам сыграет из кинофильма. Знатная песня получилась! Народ из кинотеатров выходит с нею на устах! Который хмурый – это, понятное дело, режиссер, Леня Луков…

Пока представляемые жали руки молодоженам, Бернес смотрел на следующего – улыбающегося человека в строгом костюме и с корзиной вина в руках, пытаясь вспомнить, как его зовут, но не вспомнил и спросил:

– Я извиняюсь, товарищ… запамятовал, как тебя зовут?

– Мустафаев, – напомнил, улыбаясь еще шире, человек. – Я из управления кинофикации по Ленинграду.

– Вспомнил! Вспомнил тебя, товарищ Мустафаев! – обрадовался Бернес. – Дай сюда! – Он принял от Мустафаева корзину и распорядился: – столы сдвигай!

– Нам к маме надо! – умоляюще напомнила Галя.

– Марк, нам к теще, – развел руками Ковров.

– А где мама? – расстроился Бернес.

– Здесь, на гастролях, в Александринском, – пояснила Галя.

– Я-то думал! – махнул рукой Бернес. – К маме успеем! Дорогу перейти! Никита, за рояль! Товарищ официант, всем артишоков!

Богословский сел за инструмент, сыграл вступление, и всенародный любимец Марк Бернес, разливая по бокалам вино, запел:

Кровать была размером с аэродром. К тому же с балдахином, стоявшим на четырех витых венецианских столбах красного дерева. Ковров присел на краешек и признался жене:

– Сам не ожидал. Я сказал, чтобы дали люкс, но я не знал, что у них такой люкс. – Жених казался растерянным.

– К маме не пошли, – огорченная Галина села рядом.

– Завтра пойдем, – пообещал Ковров. – Кто же знал, что здесь Марк окажется!

Они сидели молча.

– Какой замечательный человек – Марк! – вдруг с воодушевлением сказал Анатолий.

– Да, – согласилась Галя, – кажется неплохим.

– Нет! Ты не права! – Ковров встал и в возбуждении зашагал вокруг кровати. – Отличный человек! И актер какой!

– Какой? – снисходительно спросила Галина.

– Не такой, как все! – убежденно ответил Анатолий.

– Толя, – позвала его Галина.

– Что? – остановился Ковров.

– Не такой, как все, – это ты. – Она подошла и стала расстегивать пуговицы на его кителе. – Я не за Бернеса замуж вышла… за тебя!

Теперь они лежали рядом, глядя прямо над собою на веером расходящиеся складки шелкового балдахинового купола.

– У тебя в первый раз? – повернулась к мужу Галина.

– Почему в первый? – обиделся Ковров. – Вовсе не первый. Я просто говорить не хотел. Хвастаться неудобно… – он помолчал, взял с тумбочки папиросу и добавил: – перед женой.

– У тебя в первый раз, – с нежностью гладя его лицо, повторила Галина.

– Да говорю же тебе, не в первый! – пытался защищаться Анатолий. – И даже не во второй и не в третий! Я просто говорить про это не люблю.

– В первый! – убежденно повторила Галина. – Ты врать не умеешь.

– Как я люблю тебя! – почти шепотом сказал Ковров.

– И я тебя, – призналась Галина.

Он натянул на них шелковое узорчатое покрывало…

начал он петь так же шепотом, как и говорил слова о любви.

так же тихо подхватила Галя.

И уже вместе в один голос они запели, сбросив с себя шелковые одеяла и обнявшись:

В дверь постучали. Потом еще раз.

– Кто там? – недовольно крикнул Ковров.

– Товарищ Ковров, выйдите, пожалуйста. Вам срочный пакет, – послышался из-за дверей приглушенный голос.

– Не ходи! – вскрикнула Галина.

– Что ты? – улыбнулся, целуя ее, Анатолий. – Это пакет. Получу пакет, и все!

В коридоре, кроме перепуганной коридорной, Коврова дожидался сурового вида военный. Он отдал честь и протянул Коврову небольшой, казенной бумаги пакет с сургучной печатью. Ковров вскрыл пакет и, вынув из него машинописный листок, пробежал глазами его содержание.

– Что случилось? – спросил он у военного. – Почему к коменданту?

– Не могу знать! – ответил лейтенант.

– Слушай, друг… – наклонился к нему Ковров. – А нельзя до утра подождать? Тут такое дело… – он оглянулся на дверь люкса. – Я женился вчера. У меня там невеста… жена уже, – и он, привыкший распоряжаться, извинительно улыбнулся.

– Приказано доставить немедленно, – ответил лейтенант. – Машина ждет внизу.

– Полковник Ковров прибыл согласно предписанию в ваше распоряжение, – мрачно доложил Анатолий военному коменданту города.

Генерал встал из-за стола и, держа перед собой бумагу, прочел ее содержание:

– За не санкционированный командованием самовольный вылет из аэропорта «Тушино» в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое мая тысяча девятьсот тридцать девятого года, в направлении Калинин[23] – Ленинград, полковника Коврова подвергнуть дисциплинарному взысканию в виде заключения его под арест на гарнизонную гауптвахту сроком на трое суток. Командующий военно-воздушными силами генерал-полковник Смушкевич.

Генерал закончил читать. Положил листок на стол и распорядился:

– Сдайте личное оружие, портупею и наручные часы.

– Часы-то зачем? – изумился Ковров. – Вы чего думаете? Я на ремешке повешусь?

– Так полагается, товарищ полковник, – мягко пояснил генерал.

Утром Галина вышла из гостиницы, остановилась, соображая, в каком направлении может быть Александринский театр, сверяясь с планом, кем-то нарисованным ей на клочке бумаги. Была она бледна, с опухшими веками – явным признаком бессонной ночи. Проходя мимо газетного киоска, остановилась. Обычный киоск: газеты «Правда», «Известия», «Ленинградская правда», «Комсомольская правда», «Гудок», «Красная звезда», «Смена», «Литературная газета» и «Красная новь». Все четырехполосные, с мельчайшим шрифтом. Журналы: «Огонек», «Работница», «Крестьянка», «Чиж» и «Костер».

За квадратными, похожими на дачную веранду, окошечками ларечной витрины располагались фотооткрытки: слева летчики, Герои Советского Союза, справа актеры и актрисы советского кинематографа.