– Вставай! Поднимайся! Филин ты мой, сова круглоглазая, летучая мышь лопоухая!

Таисия, недоумевая, повернулась к вездесущему молоденькому летчику, который уже был рядом с ней:

– За что это он его так?

– Это Герой Советского Союза товарищ Ковров! Он сейчас осваивает на экспериментальном истребителе ночные полеты в условиях полного отсутствия видимости! Только по приборам! Приехал сюда с аэродрома и сразу же лег спать! – восторженным шепотом сообщил румянощекий летчик.

Наконец усилия Костецкого увенчались успехом… летчик проснулся, сел на низенькой кровати, встряхнул головой и только после этого открыл глаза.

Первое, что он увидел, – это была Галя. Она сидела прямо напротив него.

– Вот это да! – восхищенно произнес он. Потом еще раз встряхнул головой, как будто пытался отогнать видение.

Повернулся к Костецкому и спросил:

– Валер, я разбился?

– Дурак! – выругался Костецкий и трижды суеверно сплюнул через левое плечо.

То же самое сделали все остальные летчики за столом, кроме сумеречного дядьки с заломом.

– Это товарищ Лактионова, актриса, – сердито представил Галину Костецкий, – а это ее товарка, тоже актриса, товарищ Аграновская. А если ты, Толька, еще раз подобные глупости скажешь, то я тебе, ей-богу, всю морду разобью! Пускай меня потом трибунал судит! Понял?

– Понял, – не сводя глаз с Галины, ответил Ковров. Он протянул ей руку и назвал свое имя: – Анатолий.

– Галина, – ответила Галя, пожимая его руку.

– Таисия, – протянула свою руку Тася.

Но Ковров даже не повернул в ее сторону головы.

Тасина рука повисла в воздухе… Ковров повернулся к ней и переспросил:

– Что вы сказали?

– Ничего, – закусив губу, чтобы не расплакаться, ответила несчастная Таисия.

– Товарищи! – напомнил о себе молоденький летчик. – Я тост произнес!

– Да, Сережка тост произнес! – согласился Костецкий. – Давайте выпьем!

– Я не слышал тоста! Я спал! – запротестовал Ковров. – Я не буду пить тост, который я не слышал!

– Повторяй! – махнул рукой Костецкий.

– Товарищи! – опять волнуясь, начал розовощекий. – Я поднимаю тост…

– Поднимают стакан, а тост провозглашают! – поправил его Костецкий.

– Я провозглашаю тост за замечательных актрис советского кино, товарищей Лактионову и Аграновскую! Ура, товарищи!

И все летчики, и даже «заломный» специалист, встали и прокричали троекратное «ура!».

– А-а! Вот откуда я вас знаю! – как-то просто сказал окончательно проснувшийся Ковров. – А я проснулся и подумал – я ее знаю!

– И я вас знаю, – призналась Галина.

– Откуда? – удивился Ковров.

– В газетах ваши фотографии чуть ли не каждый день печатают, – объяснила Галина.

– Да, – вспомнил Ковров. – Почему вы такая печальная?

– Устала. Много работы, – соврала Галина.

– Репетиции! – сообразил Ковров.

– И репетиции тоже, – подтвердила Галина.

– Можно, я к вам в театр приду? – попросился Ковров.

– Ну почему же нет? – спокойно ответила Галя. – Приходите. Вам будут рады.

– Я к вам на спектакль хочу прийти… где вы играете, – настаивал Ковров.

– Вот с этим будет сложнее, – стараясь казаться беззаботной, ответила Галина.

– Почему? – не понял Ковров.

– Долго рассказывать, – попыталась улыбнуться Галина, – а в театр обязательно приходите. Театр хороший.

Сидевший напротив них летчик с обожженным лицом рассказывал своему соседу:

– Колеса шасси дисковые, и их гидравлика лучше, чем у американцев, да и у немцев тоже. Мы ихний «Юнкерс» испытывали… у нас гидравлика лучше…

Сумрачный дядька отвлекся от селедки и сурово сказал:

– Не болтай!

– Так он же в серии, – возразил ему обожженный, – уже на вооружение поступил.

– Все равно не болтай!

– Ладно… – обиделся летчик. – Нельзя – не буду. Но он все равно на вооружение поступил.

– Толя, спой, голуба! – попросил, пресекая нарождающийся конфликт, Костецкий, – а то сейчас как пойдут разговоры про шасси да винтомоторную группу… девчата же не на аэродроме, в конце концов, а в гостях!

– У летчиков в гостях! – задорно напомнила Таисия.

– Врачи, Тасечка, когда они вне лечебницы, никогда промеж себя о болезнях не говорят. Для этого есть работа! Так и летчики, когда собираются вместе, говорят о чем угодно, только не о самолетах, – развил свою мысль Костецкий.

– О чем же говорят летчики, если не о самолетах? – не отставала Таисия.

– О девушках, – совершенно серьезно отвечал Костецкий, – о кино, о прочитанных книжках, о театрах! Вот о чем говорят советские летчики, когда они на отдыхе. Толя, пой!

– Чего петь? – поинтересовался Ковров, принимая гитару.

– «Кармелу»! – на разные голоса просили летчики.

– Демьяныч, можно? – слегка кивнув в сторону девушек, спросил Ковров.

– Нельзя, конечно, – вздохнул дядька, – но уж больно песня хорошая… пой! – махнул он рукой. – Пой под мою ответственность!

Ковров, как человек, чувствующий аудиторию, запел не сразу… некоторое время он крутил колки, настраивая струны, взял два-три невнятных аккорда и только после этого, выдержав значительную паузу, запел…

У него оказался красивый, от природы поставленный голос. Он пел странную, никогда прежде не слышанную девушками песню. Но что-то было связано с этой песней для собравшихся за столом летчиков. Вроде ничего не изменилось в их лицах – никто не пригорюнился, а уж тем более не заплакал, никто не сидел, оперев голову на тяжелый кулак… Однако в их глазах появилось то жесткое, даже жестокое выражение, которое всегда является предвестником мести за погибших товарищей, за нанесенную однажды обиду, за те смерти и обиды, которые еще не случились, но уже очень скоро произойдут.

Через несколько лет, вспоминая эту первую встречу с Ковровым, Галина поняла, что именно тогда она в первый раз почувствовала надвигающуюся катастрофу – войну. А пока она старалась не смотреть на Анатолия, который пел только для нее и не сводил с нее глаз, и она чувствовала это…

– Какая красивая песня! – плача и сморкаясь в платочек, призналась Таисия, – как вы красиво и душевно поете, Анатолий! У вас безусловный вокальный талант! У нас в театре никто из актеров так не поет, правда, Галина?

Галина молча кивнула, боясь посмотреть на Коврова.

– А на каком языке вы пели песню? – всхлипывая, спросила Таисия.

Все замолчали и посмотрели на нее. Таисия, утираясь платочком, со страхом осмотрела сидящих за столом и дрожащим голосом, жалко улыбаясь, спросила:

– Я что-нибудь не то сказала?

Ковров посмотрел на смурного дядьку. Демьяныч только махнул рукой.

– На испанском, – коротко ответил Ковров.

– Ох! – тоненьким голоском ахнула Таисия. – Это значит… вы… там… были! – она показала пальчиком куда-то вверх и сторону.

Ковров молча кивнул.

– И товарища Долорес Ибаррури[17] видели?

Ковров кивнул.

Демьяныч обхватил голову руками.

– И, может быть, говорили с нею?

Ковров тяжело вздохнул.

– Вот здорово! – вдруг закричала Таисия. – Как здорово, товарищи!

И все с облегчением вздохнули и тут же разом заговорили, стали разливать вино, включили радиолу невероятных размеров в футляре красного дерева с надписью «Вестингауз», разом закурили.

Сразу же несколько человек приглашали Таисию танцевать. Обожженный доказывал своему соседу преимущество монопланов перед бипланами, румяный летчик прилаживал сломанный каблук к Тасиной туфле.

– Разрешите? – встал перед Галиной Ковров.

Галя покачала головой и показала свои ноги в одной туфле.

Из-за застольного галдежа время от времени прорывались фамилии: Муссолини, Лемешев, Козловский, географические названия, связанные с начавшейся в Европе войной, технические термины и просто громкий беззаботный смех физически и нравственно здоровых людей.

Белобрысый и уже сильно пьяненький летчик, глядя на Галину, танцующую босиком с Ковровым, с завистью сказал соседу по столу: