Мне что-то вкололи, стало легче… Поменяли пропитанную кровью пеленку и приказали час не вставать. Через какое-то время в палату принесли дочку.

Наконец все системы организма пришли в норму, и я еле дождалась окончания положенного времени. Потом осторожно встала и подошла к пеленальному столику, на котором лежал клетчатый байковый сверточек.

Умом я понимала, что это моя дочь, но не более того. Я внимательно разглядывала ее припухшее личико, повторяя про себя выбранное имя: Надя, Надюша, Наденька, словно пробуя его на вкус.

Зачем-то решила ее распеленать и потрясенно разглядывала крохотные пальчики и пяточки, размером с подушечку моего большого пальца. Но мы все еще были словно по разные стороны стеклянной стены.

– Дочка… – тихо позвала я. – Надя…

Как же трудно мне было произнести это вслух! Слова казались чужими, механическими. Но то, что случилось потом я не могу объяснить до сих пор, потому что так и не нашла метафор, описывающих произошедшую перемену. Стена исчезла и во мне включилась мама.

Да, мне предстояло еще долго возрастать в своем материнстве, но я отчетливо запомнила ту близость и теплоту, которую ощутила от осознания, что это МОЯ дочь. В родовой я слышала, как врачи переговариваются куда меня определить – вместе с ребенком или отдельно (все-таки серьезные разрывы, большая кровопотеря и так далее). Но гинеколог твердо сказала: вместе. Низкий ей за это поклон, ведь тогда совместное пребывание с детьми было скорее новшеством, чем повсеместной практикой. Кто знает, включилось бы у меня эта материнская кнопка, если бы дочку приносили только для кормления.

Малышка закряхтела и приготовилась заплакать, и я попыталась запеленать ее обратно. Через несколько секунд поняла, что забыла порядок распеленывания и без помощи не справлюсь.

Попыталась взять дочку на руки, но поняла, что сил нет. Тогда положила ее подальше от края, чтобы она не скатилась со стола (ага, новорожденный младенец) и выглянула за дверь палаты в поиске кого-то из персонала. Коридор был пуст и тих. Шепотом позвала:

– Медсестра-а…

Тишина. Чуть громче, но все равно шепотом снова:

– Медсестра-а…

Откуда-то появилась бабка в медицинском халате и набросилась на меня с криком:

– Чё орёшь?!

Мычу, что в первый раз, мол, распеленала, а обратно не получается завернуть.

Она на меня:

– Вот идут рожать, а ничего не знают, делать ничего не умеют.

Не прекращая ворчать, медсестра подошла к пеленальному столику и в один момент превратила мою доченьку в аккуратное полешко. Напрасно я пыталась уловить порядок движений – её руки мелькали как молнии!

– Иди ложись, – грубо скомандовала она мне. – Я подам.

Когда я с кряхтением устроилась на скрипучей панцирной кровати, медсестра сунула мне под бок дочку. Я, конечно, теоретически понимала, как должен происходить процесс кормления, но на практике никак не могла пристроить грудь к малышовому ротику. Бабка, дергая меня за втянутый сосок разразилась новой порцией ворчания. В конце концов мое сокровище намертво присосалось к груди.

Я еще долго выводила медсестер из себя своим неумением пеленать (научилась только через 1,5 месяца) и дурацкими вопросами. А еще шокировала соседку по палате, когда держала дочку по нужде над раковиной (начиталась Никитиных). Но когда на выходных нам дали всего десять пеленок на два дня, критические замечания в мой адрес утихли.

В группе мужа мы были первыми, у кого родился ребенок (к тому же в аккурат перед самым выпуском) и через день супруг привел к окнам палаты половину взвода. Хотя это еще вопрос – кто кого привел. Выглянув из окна, я увидела обалдевших от счастья (и алкоголя) парней, которые во избежание падения стояли кучненько друг к другу и недружным хором кричали какая я молодец! Супруг же смотрел на меня глазами счастливого идиота и только улыбался, прижимая руки к сердцу.

А потом он пришел уже с лейтенантскими погонами – красивый, ладный и подтянутый. Огромный букет роз не разрешили передать в отделение, и он воткнул их в деревце под окнами.

После выписки началась домашняя суета, через пару дней уехали домой свекр и золовка, приехавшие из Беларуси на выпуск мужа, еще через неделю вышла на работу мама, а через месяц и супруг отправился к месту первой службы. Начались мои мамские будни…

Я уехала к мужу через три месяца после рождения Нади. Через год нашей жизни в военном городке мужа перевели в другую часть. Все вещи мы тогда собрали и упаковали за один день (благо коробки искать не пришлось – они всегда были неотъемлемой частью военного быта). А вскоре супруг и вовсе уволился из армии, так как не захотел вторично принимать присягу другого государства, и мы переехали обратно в Екатеринбург.

Я закончила институт, а едва Наде исполнилось три года, вышла на работу. Разлука с дочерью далась мне крайне тяжело. Чтобы мы обе не плакали по утрам, в садик ее отводил муж, а я уже забирала.

Несмотря на то, что изначально на работу я выходила без особого желания, потом так втянулась, что решила продолжить образование. Феерическое было время: идеи, проекты, наука, открытия! После диплома с отличием меня пригласили преподавать в институт, и я снова окунулась в круговерть любимой и яркой студенческой жизни, которой так сильно недобрала в свое время. На предложение мужа подумать о втором ребенке отвечала неизменно: «Тебе надо – ты и рожай!» После Нади я твердо решила, что в роддом больше не ходок!

Муж проработал в коммерческой организации год, где из-за «косяков» своего начальника лишился всех денег, которые мы копили на квартиру, и остался без машины. Сначала устроился в таможню, потом перевелся в милицию. Параллельно получил второе высшее образование.

О беременности я узнала в поездке – мы гостили у родственников в Бресте. Обратно до Екатеринбурга ехали на свежекупленной машине. Радио не ловило ни одну радиостанцию и из всей музыки у нас была единственная кассета «Дюны» (не помню даже откуда она взялась). Три с половиной тысячи километров под «Страну Лимонию» – удовольствие не для слабонервных!

Стоило мне приоткрыть хотя бы один глаз, начиналось дичайшее головокружение и тошнота. Не знаю, как я все это выдержала. К тому же под конец пути что-то случилось с желудком и домой я добралась практически в полуобморочном состоянии.

Мои занятия со студентами начинались только через полтора месяца. И все это время я пролежала пластом, вставая только, чтобы забрать дочку из садика. Не помню даже, готовила я что-то или нет. Мне больше никогда не было так плохо при токсикозе, к которому присоединились и другие болячки.

Но кроме всего прочего меня терзал страх, что моего сердца не хватит на двоих детей. Я и без этого переживала, что у меня не получается быть хорошей мамой. Постоянно виноватила себя за то, что разрываюсь между домом и работой, которая для меня гораздо привлекательнее, чем хозяйственные хлопоты.

Вторая беременность совпала с неофитским периодом воцерковления моей мамы. Кто через это прошел, тот поймет. С упорством бешеного барана я сопротивлялась любым попыткам затащить меня в храм. А мама предпринимала не менее яростные попытки для моего просветления.

Не знаю, чем бы закончилась эта битва, если бы не череда удивительных событий, которая в конце концов все-таки привела меня в Церковь. Начиная от знакомства с удивительным врачом-гинекологом – после моей мамы это была первая христианка, которую я встретила на своем пути. Она вела всю мою беременность, а потом стала крестной второй дочки. Но было еще одно событие, сыгравшее решающую роль в моей судьбе.

Было это уже почти перед родами. Шли последние недели Великого Поста, и в город привезли чудотворную икону Божией Матери «Чимеевская».

О чудотворных иконах я тогда имела весьма смутное представление. Мне это казалось каким-то диким язычеством. Мама несчетное количество раз уговаривала к ней съездить, но я все время находила убедительные причины, чтобы этого не делать. И вот приехала я на очередной прием к своему Врачу. Она не стала меня уговаривать. Она просто сказала: «Тебе НАДО». Я для вежливости покивала головой и, чтобы отвязаться, сказала, что сегодня обязательно попробую туда добраться.