Ун чуть было не поддакнул, вовремя остановив себя. Еще в детстве он понял, что не ему судить о решениях трона насчет соренов, пусть бы решения эти, и правда, были слишком мягки, не собирался начинать оспаривать их и теперь.

Впрочем... Из-за серошкурых заболела мама – одно это заставляло сердце замирать в поднимающемся потоке ненависти. А что должна была чувствовать Никкана? Нет, нельзя было судить ее за излишнюю резкость.

– Я вас понимаю, – сказал Ун.

Никкана закачала головой:

– Простите глупую старуху, господин Ун! Только трачу ваше время своими жалобами. А вам уже, наверное, пора.

Она шумно выдохнула, попыталась скрыть боль за привычной деловитостью, еще раз извинилась и ушла на кухню, закрыв дверь. Ун не стал больше ее тревожить, собрался, прихватил флягу с водой и отправился заниматься своими «неотложными делами».

За прошлую неделю он обошел, кажется, все улочки Хребта, увидел каждый переулок, каждый поворот, и не по одному разу. Народу здесь жило не так и много, если сравнивать со Столицей – так почти никого.

Сначала Уну казалось, что в Хребте можно легко укрыться от посторонних глаз, но скоро он понял, как сильно ошибался. В таком пустынном захолустье любой одинокий чужак оказывался в центре внимания либо детей, носившихся повсюду стаями, либо норнских жен, бесконечно вывешивавших сушиться белье, копавшихся в своих узких огородах или сплетничавших, облокотившись о невысокие ограды. Они всегда следили, кто и зачем бродил по их улочкам.

И с настороженным вниманием местных Ун бы еще смирился, но в день четвертой засечки его начали узнавать. Первыми оказались торговцы на рынке: они не были из утренних гостей Никканы и тем не менее окликнули Уна по имени, завели разговор вежливо, но как со старым знакомым, и совершенно не волновались, что могли обознаться. Ближе к вечеру, когда Ун устроился на берегу мелкого пруда в здешней пародии на парк, состоявшей из пары аллей, к нему подошла еще одна норнка. Она прохлюпала по мокрой, скользкой после дождя траве, не замечая грязи на светлых ботинках и подоле юбки, и все лишь затем, чтобы поздороваться с ним и пожелать удачи.

С того момент Хребет, и без того крошечный, начал становиться все теснее и теснее. Норны не хотели доставить неудобств, напротив, предлагали угощения, приглашали попробовать домашнее вино или просто посидеть в жару под навесом, и это льстило, но Ун предпочел бы сделаться для всех невидимкой. Их восхищение было незаслуженной, а потом слишком тяжелой ношей.

Но теперь, когда какой-то норн, стоявший на углу улочки, снял перед ним шляпу, Ун на ходу помахал в ответ, не пытаясь угадать, узнал ли старик правнука славного героя или просто вежливо поприветствовал раана, как полагалось по всем правилам приличий. Мысли его занимало только грядущее путешествие.

Пройдя Кирпичный переулок, Ун свернул на узкую, хорошо укатанную дорогу. Сначала она вилась и петляла через северную окраину Хребта, порождая тупики и перекрестки, но, освободившись от плена домов, сделалась прямой и углубилась в лес.

Куда вела эта дорога, Ун не знал, но так было даже интереснее. Сегодня, в день девятой засечки, он решил пройти настолько далеко, насколько хватит сил и шагал не торопясь, отмахивался веткой от редких мошек, смотрел то по сторонам, то вверх. Деревья в этом краю были раскидистые, с крупными листьями, причудливо изгибающимися стволами и кривыми, почти заворачивающимися спиралью ветками. Вокруг зверинца лес был совсем не такой: более редкий, высокий, без вкраплений ядовито-ярких соцветий, росших прямо на перепутанных клубках лиан. Ун вспомнил полосатых детенышей, которые впервые вышли за стены и увидели дерево. Он, кажется, тогда забыл, как будет «дерево» на их фальшивом наречие и сказал что-то вроде «это большой цветок». Когда потом рассказал об этом... Она смеялась... Ун пошел быстрее, откопал в кармане брюк картонный коробок, открыл его и раздраженно поморщился. Осталось всего две самокрутки. Стоило бы приберечь их на утро, но забыться хотелось прямо сейчас.

Он прикурил одну и заставил себя думать только о дороге и о том, что увидит. Отчего-то первым ему представился крутой подъем, почти в горку, с большими валунами, покрытыми мхом и объятыми узлами корней. А еще представилась река, над которой дорога превращалась в хлипкий на вид столетний мост, мелко дрожащий от ударов ревущей воды. Это была всего лишь фантазия, но, кто знает, вдруг впереди ждут еще более замечательные места?

«Если взять побольше еды, – подумал Ун, стряхивая пепел с конца самокрутки, – то можно отправиться в настоящий долгий поход». А что ему терять? Едва ли майор внезапно передумает и решит вернуть его на службу.

Над дорогой пролетела сине-зеленая птица с большим хохолком, и Ун задрал голову, глядя, как она садится на ветку и цепляется за кору острыми локтевыми когтями. Жаль, что никто в его семье никогда не увлекался охотой. Если бы он умел выслеживать и свежевать дичь, так можно было бы отправиться в путь дня на четыре, ни о чем не волнуясь. Хотя почему только на четыре? Когда есть ружье, знания и палатка, так можно уйти и недели на три. А лучше сразу на все два года. Ун негромко засмеялся, дыхание сбилось и он подавился дымом, на глазах выступили слезы. Два года в дикости это чересчур, но сама идея похода была не такой и плохой.

Нужно убраться подальше от Хребта, подальше от этого гула и рычания, найти поляну (должны же в этом непролазном лесу быть поляны), лучше рядом с каким-нибудь источником или ручьем и забыть обо всем, почувствовать себя совершенно потерянным...

Гул стали громче, и Ун с удивлением понял, что звук этот принадлежит не его взбудораженной куревом фантазии и не Хребту и доносится не сзади, но движется прямо навстречу. Он подался в сторону, угодив боком в колючий куст, и в тот же момент из-за изгиба дороги вылетел грузовик, а за ним еще и еще. Уна окатила волна пыли и мелких камней, вырывавшихся из-под колес, он заслонился рукой, но успел заметить большую надпись на кабине одного из грузовых автомобилей «Фруктовая компания...».

Ун протер глаза и сплюнул, пытаясь избавиться от песка, скрипящего на зубах. Все-таки если он решит разбить где-то лагерь и пожить под открытым небом, то придется убраться подальше. Рычание грузовиков, удалялось и затихало, но Ун теперь отчетливо слышал, как впереди что-то шумит, и шум этот не водопада или испуганной птичьей стаи. Там впереди переплетались разговоры, стук, шуршание пилы и сотни других звуков. Достаточно было пройти всего пару минут, как лес начал редеть, появились проплешины просветов. Ун подумал, что сделал круг и вновь вернулся в Хребет, но быстро понял, что ошибается.

Это место было в разы и разы меньше, словно кто-то начал выкорчевывать деревья под настоящий город, но устал и бросил все, оставив лишь жалкий пятачок чистой земли. Ун смотрел вперед и видел поселок насквозь, вплоть до северной окраины, где дорога вновь скрывалась среди густых зарослей. По левую руку от него тянулись широкие площадки с одинаковыми длинными зданиями, оттуда ветер приносил запах спревших фруктов, там пестрые птицы кружили и дрались над деревянными ящиками и несколько грузовиков стояли под навесами. По правую руку стена к стене ютились норнские дома, лишенные садиков и дворов.

Ун шел, с любопытством осматриваясь, вслушиваясь в отголоски умиротворяющей мелодии, звучавшей где-то в глубине поселка. На углу одного из «кварталов» он остановился перед лавкой с нехитрой вывеской «Товары» и, долго не думывая, вошел, звякнув россыпью маленьких колокольчиков над дверью. Зал лавки был крошенчый, насквозь пропахший горе-мхом, заставленный шкафами с книгами, шнурками, ботинками, бесконечными банками и коробками. Торговцу – а это был высоченный норн – здесь было как будто не развернуться.

– Что вам нужно? – пробурчал норн и недовольно сморщил нос, отфыркиваясь, словно услышал какой-то мерзкий запах.

Ун невольно удивился. К чему это такая резкость?

– Мне бы... мне бы... – бормотал он и видел, как торговец мрачнеет все сильнее и сильнее. – У вас есть листьев серого дерева?