Листья опять попались порченные: Ун надеялся, что тревоги о будущем и воспоминания о кошмарах прошедшей ночи утонут в тумане приятной дурноты, а вместо этого почувствовал стыд. Никкана, мать Варрана, приняла его радушно, предложила кров, еду, даже взялась обстирывать. А что он? Если так пойдет и дальше, то и одеяло, и простынь, и эта занавеска перед дверью, расшитая желтыми цветами – норны вешали их повсюду – в конце концов, насквозь провоняет.

Ун затушил недокуренную и до половины самокрутку, прицелился, нетвердой рукой метнул ее в стеклянную полусферу, заполненную пучками сине-зеленого горе-мха, и тут же пожалел об этом благородном порыве. Ветер втащил в открытое окно обрывки разговора, слух обожгли резкие ноты норнской речи.

В столовой на первом этаже Никкана продолжала громко рассказывать о чем-то своему очередному утреннему гостю.

«Нет, – усмехнулся Ун, – вонь вам придется потерпеть, дорогая хозяйка. Я достаточно плачу за постой».

Просто не всякая плата бралась деньгами.

Сначала Ун не понимал, почему каждое утро в доме Никканы завтракают новые гости, иногда к ней заглядывал один норн, а порой ‑ сразу трое или четверо, не понимал и почему они так пялятся на него, и почему хозяйка при этом сияет от гордости, но вскоре сообразил, что происходит. «Да я выставочная псина на деревенской ярмарке!» – пробудившаяся досада была искренней, бурлящей. Ун начал отвечать на восхищение гостей озлобленным взглядом. Позорище. И даже то, что в первые дни после встречи с майором он был не вполне в своем уме – его не оправдывало. Надо было держаться с холодным спокойствием и не слишком сильно принимать непрошенное внимание на свой счет.

Ун перевалился на спину и уставился на пожелтевший, выцветший портрет, висевший на противоположной стене. Такой фотографической карточки прадеда он нигде прежде не видел, должно быть, ее вырезали из древней газеты времен самой Объединительной войны. Генерал держал в руках карту и смотрел направо, за пределы кадра. Вид у него был совершенно непарадный: края маскировочного плаща обтрепались и кое-где сделались совсем рваными, рукава покрывали грязные разводы, волосы всклочил ветер, а на пятнистом лице запечатлелась усталость, копившаяся не один и даже не девять дней. Но вот взгляд предка оставался твердым, внимательным.

«Они приходят увидеть вас», – подумал Ун не то с укором, не то с завистью. В нем норны пытались разглядеть тень своего давно ушедшего героя, хотели убедиться, что его смелость, упорство и решительность все еще живы. И что же представало перед ними?

Ун накрыл лицо ладонью, краснея, словно зрители прямо сейчас выворачивали его наизнанку и изучали, безуспешно силясь отыскать среди россыпи пороков хоть что-то хорошее. А если бы они знали, что происходило в зверинце... Нет! Они не знают и никогда не узнают, что там было. Хотя, если бы и узнали, то что с того? Для полнейшего позора хватило и одной единственной сцены его первого прибытия в дом Никканы.

На обратном пути от погрузочной площадки Ун выкурил три или четыре самокрутки, и вышел из «Вепря» на подгибающихся ногах, совершенно не соображая, где находится и что за двухэтажный дом вдруг вырос перед ним, слыша приветствия норнов, но не вслушиваясь и даже не пытаясь понять родной язык. Все было таким смешным, пространство чуть изгибалось, предметы дрожали, двоились, и лишь на следующий день, проспавшись как следует, он понял, что не двоились только сами норны. Просто встретить его вышла почти вся семья Варрана: его мать по имени Никкана, старшая сестра Таллана, муж сестры – башмачник Шеттир, и пятеро их детей, трое сыновей и две дочери, старшие из них должны были вот-вот закончить школу, а младший только-только в нее поступить.

Они ничем не выказали отвращения к разбитому, слабовольному телу, представшему перед ними, и Ун порой не знал, что должен чувствовать: презрение к их неразборчивости и раболепию или благодарность за бесконечную снисходительность.

«Это не раболепие и не снисходительность, – строго напомнил он сам себе, – я раан. Они обязаны проявлять уважение ко всем раанам». К тому же, Никкану можно было назвать какой угодно, но только не неразборчивой. В ее доме царил совершенный строгий порядок, любое недостойное поведение пресекалось, и даже раану она не побоялась бы сделать замечание. Просто прадед значил для норнов слишком многое и его потомку они были готовы простить больше, чем остальным.

«Что ж, не стоит платить за гостеприимство болотной тиной».

Гости Никканы хотят видеть правнука славного полководца? Они его увидят. Он будет держаться достойно и в очередной раз проделает свой ежедневный ритуал, тем более что первая часть его уже была выполнена, и новый день получил отметку на стене.

Несколько минут Ун потратил, пытаясь привести себя в порядок, кое-как заправил помятую рубашку, почистил ботинки, пригладил волосы. Убедившись, что не выглядит совсем уж как последний забулдыга, он подошел к столу и взял конверт. Судя по печатям и потрепанным углам, письмо пропутешествовало сначала в зверинец, затем в штаб господина майора и только оттуда – в почтовую службу Хребта. «Может, не стоит ничего никому показывать?» – в последний раз попытался переубедить самого себя Ун, но окончательное решение он принял еще накануне вечером и теперь спрятал конверт в карман, подошел к порогу, откинул узорчатую занавесь, открыл дверь и с тяжелым вздохом вышел в коридор. Старый дом приветствовал его таким же тяжелым вздохом иссохших досок.

«Ты все еще здесь? Тебе тут не место», – вот, что слышалось в скрипе подгнившего дерева. «Да, я должен быть не здесь, – согласился Ун, – но, кто знает, если повезет, так сегодня что-нибудь и изменится».

Ун подошел к лестнице, начал медленно спускаться вдоль россыпи фотографических карточек, развешанных на правой стене. Кроме домочадцев Варрана здесь были собраны изображения бесчисленных дальних и очень дальних теток, дядьев, племянников, двоюродных дедов и бабок, и прочей родни, для обозначения которой и названий-то не придумали. На шестой ступени Ун остановился и, как того требовал ежедневный ритуал, коротко кивнул рамке, из которой на него смотрел спокойный, очень внимательный норн ‑ лейтенант пограничных сил. Это выражение почтения уже само по себе было нелепым, отец Варрана погиб лет десять назад, но Уна так и подмывало не только кивнуть, но еще и сказать вслух: «Благодарю вас, что приняли у себя». В каждой комнате тут и там лежали вещи покойника, неприкасаемые, протертые от пыли заботливой рукой Никканы. Хозяин дома как будто и не умер, а уехал на время или предпочитал не встречаться с новым жильцом – но не выразить ему признательность казалось грубостью.

Лицо лейтенанта, пусть и по-норнски простое, было серьезным и несло печать важного, навсегда потерянного знания. Это было лицо норна, который мог бы дать правильный. по-житейски мудрый совет. «А совет мне теперь очень бы пригодился», – подумал Ун, и губы его дрогнули, кривясь в горькой улыбке. Искать помощи у мертвецов! Все же суеверие очень заразная штука. Мудрых привидений в этом доме не водилось, зато было кое-что похуже, и теперь ему предстояло встретиться с этим кое-чем.

Ун прошел через поток шуршащих тканевых лент, отделявших лестницу от большой гостиной, которую норны называли попросту общей, и чуть сощурился, оказавшись в полумраке. Как и всегда в первую половину дня окна здесь были закрыты плотными шторами, по углам стояли железные блюда с водой, от которых поднималась прохлада, но всего этого не хватало – привязчивый запах благовоний делал духоту более вязкой и невыносимой. Ун опасливо покосился на алтарь у пустой стены. Там, на дорогом синем шелке, восседала, целомудренно поджав под себя ноги, статуэтка норнской богини.

Бояться ее не было никаких причин.

Во-первых, она не пугала внешним уродством: у идола, вырезанного из белого дерева, не было ни рогов, ни клыков, ни когтей. Да, вместо волос вдоль спины струились речные волны, из обнаженной груди прорастали цветы и лозы, тонкие гибкие руки держали завиток, обозначавший маленький язык пламени, но в остальном это была обычная, даже красивая, женщина, которую можно было бы принять и за раанку. Во-вторых, эта норнская богиня, имя которой Ун так и не запомнил, выбранная Никканой в покровители ее гостеприимного дома, отвечала не то за урожай, не то за скот, не то за семейный очаг или за все эти вещи сразу, а значит, была безвредна и не могла никого проклясть. В-третьих, и это было самым главным, ее не существовало, как не существовало и стальных божеств и героев.