У двенадцатого Ун подошел к угловому сараю с чуть скошенной крышей, которая давно требовала починки. Медведь сказал, что громко стучать не нужно, да он и не смог: взмокший от волнения кулак едва-едва выбил из досок жалкий мышиный шорох.

Но его все равно услышали.

За тяжелой занавеской что-то зашуршало, заворчало, бесцветная ткань подалась в сторону, показалась зевающая сонная морда. Самка протерла глаза полосатой лапой, облокотилась о подгнивший дверной проем и посмотрела на Уна сначала с плохо скрытым раздражением, потом – как будто с узнаванием и удивлением.

Глаза у нее были черные, как и грива, рубаха скрывала крепкое, явно не знавшее недостатка в еде, но не тучное тело. Медведь сказал, что она хорошенькая. Наверное, так и было. Еще медведь сказал отдать плату после всего и только если останется доволен, но Ун не выдержал, отвел глаза и протянул вперед казавшийся отяжелевшим сверток, который тут же был принят и вскрыт. Самка довольно заворчала, понюхала кусок сыра, чуть ли не ткнувшись в него носом, сказала на зверином языке: «Сейчас», – и скрылась в логове.

Ун ждал и потел, чувствуя себя так, словно внезапно оказался голым в большом зале императорского дворца. «Глупость!» – он вскинул голову, противясь этому нелепому сравнению. Играть во влюбленного дурачка – вот что стыдно. Теперь же он просто видел вещи такими, какие они есть. И использовал их так, как их следовало использовать. Самка вышла, подтягивая юбку и чуть хлопая налапниками по твердой, сбитой земле. Она улыбнулась как будто даже искренне, взяла Уна за руку, вроде бы случайно задев его плечо своим здоровенным выменем, и потянула от квадрата. Никаких вопросов, никаких просьб. Все просто, как и должно быть с этими тварями. Точнее, не должно быть никак. Но точно лучше вот так, чем так, как было. И вообще он просто должен сегодня понять, что... Точнее, не понять, а убедиться...

Но получилось только окончательно разочароваться в самом себе. Да мог он оказаться в этой дурацкой кровати, и что с того? Что это по-настоящему изменит?

Эта полосатая, наверное, и правда была хорошенькой для полосатой, и оттого Ун почувствовал себя еще большим идиотом, когда вырвал запястье из пальцев и припустил прочь, как какой-то мальчишка, пойманный за подсматриванием у чужого окна.

Пусть они все здесь будут прокляты с этим чертовым местом! Куда они его загнали? На какую низость, на какую мерзость они его обрекли!

Ун остановился перед восемнадцатым квадратом, ругая себя за то, что ноги понесли его именно сюда, да еще так быстро. «Что мне делать?» Он потоптался на месте, и решил не стучаться, влез под полог, приветливо прошелестевший по плечам и сбивший с макушки кепку. Лими спала, лежа на боку, поджав к животу здоровую лапу и закутавшись в тонкое одеяло.

Вся она была дурацкой. Худая, плоскогрудая, с волосами цвета не то песка, не то пыли, со слишком острыми ушами, с этой нелепой тонкой ногой, которая еле-еле сгибалась и вечно им мешала, с этими сбивавшими с толку полосами. Притворяющаяся чем-то разумным, ничего для него не значащая и созданная природой для того, чтобы обманывать таких, как он. Она нелепо ходила, нелепо смеялась, запрокидывая голову, и когда задумывалась – нелепо мурлыкала себе под нос, не попадая ни в одну из существующих нот – ни слуха, ни голоса...

Как только Ун обнял ее, приподнимая, Лими встрепенулась, просыпаясь, наотмашь хлестнула его ладонью по шее, рывком освободила правую лапу и замахнулась, но не ударила – только часто-часто заморгала заспанными глазами.

...Ни одно разумное существо не нашло бы в ней ничего привлекательного. Потому что ничего привлекательного в ней и не было. И Ун понял, зачем пришел сюда. Он ей все скажет: что прозрел, что очнулся, что обмануть она может кого угодно, только не его.

– Отпусти же ты меня! – проскулил Ун, уткнулся мокрым лицом в плечо Лими, потом обнял ее крепче, и почувствовал прикосновение теплых губ ко лбу, и новую волну отчаяния и горя, и безнадежного спокойствия.

Он любил ее. И она его никогда не отпустит.

Конец второй части

От автора: здесь заканчивается вторая часть истории (если дочитали - спасибо за внимание, надеюсь, книга вас не разочаровывает и сюжет развивается путь неспешно, но в меру интересно). Для подготовки к третьей части мне понадобится немного больше времени, чем стандартный месяц, который обычно проходит между главами. Так что прошу простить дальнейшую задержку в обновлениях. Еще раз спасибо вам и всего хорошего!

Часть III Глава XXX

Ун споткнулся, зашатался, проклиная и слабые после болезни ноги, и утреннюю самокрутку, от которой в глазах все еще слегка двоилось, но сумел в последний момент ухватиться за поручень и нетвердо ступил на перрон.

– Ваш багаж.

Он только начал поворачиваться к вагону, как что-то тяжелое ударило его в бок, а потом с тихим хлопком упало в пыль.

– Осторожнее, господин Ун!

Проводник стоял на подножке и сочувственно улыбался, умело делая вид, что ничего не швырял, а все произошедшее – лишь досадная случайность. Ун постарался ответить совершенным безразличием, притвориться, что, и правда, ничего такого не случилось, но пока наклонялся за старым походным мешком и отряхивал его, все сильнее и сильнее чувствовал, как подрагивает челюсть.

С проводником они не поладили с самого начала. Этому лопоухому выскочке, этой пародии на раана, видите ли, не нравилось, когда в вагоне курили. Да что он знал! Его не раздирали по ночам липкие, мерзкие кошмары, не будил собственный крик и дурные, жалкие слезы. Курить листья серого дерева в таком положении ‑ сущая мелочь. Любой другой уже давно перешел бы на кору, а то и на настойку корня ‑ и пил бы ее, не просыхая. Потому что когда постоянно видишь это полосатое…

«Нет. Не думать об этом. Я все прекратил, я все исправил, я поступил правильно», – Ун повторил это про себя трижды и выпрямился, закидывая мешок за спину. Самодовольное лицо проводника вытянулось, глаза опасливо сощурились, он пробормотал: «Хорошего вам денечка», – попятился и захлопнул дверь вагона.

«Куда это ты? Мы с тобой..» – Ун оборвал мысль, не дав ей переродиться в слова, посмотрел на собственные сжатые кулаки, точно они принадлежали кому-то другому, и только тогда почувствовал, что тело его напряжено, готово к рывку, и в груди все сильнее разгорается досада от упущенной драки. «Нет-нет-нет», – он торопливо сунул руки в карманы брюк, шумно выдохнул и еще раз повторил обещание, которое дал самому себе в госпитале. Больше никаких ошибок. Никаких глупостей. Никаких необдуманных поступков.

Нельзя все испортить. Попасть сюда, на самую южную окраину Империи, было не так-то и просто. Ун думал, что хватит одного прошения о переводе в боевые пограничные отряды – в конце концов не так-то много раанов рвались в эту дикость, где к тому же могли еще и убить. Но ему отказали. Отказали дважды, без объяснений...

Плечи Уна дернулись. Он понял, что стоит и не мигая смотрит на дверь вагона, что пересчитал уже все двенадцать заклепок под ручкой и принялся за глубокие царапины на синей потрескавшейся краске.

«Стою тут как сумасшедший».

Все-таки с куревом надо было завязывать, , и не из-за дурного, привязчивого запаха. Листья стали попадаться какие-то неправильные. Поначалу хватало одной самокрутки, чтобы успокоить встревоженный разум, потом потребовалось уже две, и даже три. В последние же пару недель он слишком часто начал замечать за собой то растерянность и забывчивость, то беспричинное желание сорваться с места и побежать. Да, с листьями точно что-то не так – не подмешивают ли к ним какую-нибудь пыль в аптеках?

«Сегодня выкурю последнюю перед сном и все», – решил Ун. Тем более майор Виц, если верить всему, что о нем говорили, был кем угодно, но точно не капитаном Нотом и не терпел в своих рядах никаких беспорядков.

Ун не хотел, но заставил себя медленно обернуться, приготовившись встретить удивленные и настороженные взгляды окружающих, но площадка перед тесным, тянущимся к земле зданием вокзала была почти пуста: только пара норнов, нагруженных чемоданами, разговаривали с солдатом из пограничных отрядов, да серошкурый в рабочем линялом комбинезоне, медленно сметал в кучу пыль и мелкий сор. Похоже, почти все пассажиры сошли с поезда прошлым вечером, в последнем южном поселении, которое еще можно было назвать маленьким городом, а не большой деревней.