– Пацан! – негромкий голос солдата вернул его из мира размышлений.

Ун выбрался из закоулка и тут же застыл: в его сторону шел отец. Солдат из оцепления нервно переминался с ноги на ногу.

– Ты куда полез?

Молчание.

– Мало ли какая там зараза. Иди сюда.

Ун потупил взгляд и поплелся к отцу. Он не решался смотреть на него, но чувствовал тяжесть зеленого взгляда, видел черные, начищенные, точно не было вокруг грязи, ботинки.

– Простите, – пробормотал Ун, заводя руки за спину.

– Ты уже не ребенок – нечего лазать, где попало. Что ты там прячешь?

Ун посмотрел на отца умоляюще. «Не заставляйте меня отдавать вам это. Прошу! Что я принесу этим мелким занозам? Они же меня съедят».

– Извините, – начал он, и глаза отца угрожающе сузились.

– Показывай, что за дрянь ты там подобрал.

Подошел капитан Нот, немного озадаченный, но все еще улыбающийся:

– Что такое? Юноша решил поискать сувениры?

Его ужимки не могли смягчить решимость отца, и Ун протянул кулак и медленно раскрыл пальцы, показывая свою находку.

Капитан Нот хмыкнул:

– Шерсть! Ха. Попросите, я вам надеру шерсти любого цвета и любой длины. Даже можем собрать для пряжи. При некоторых зверинцах вяжут отличные носки, знаете ли.

Отец взял пучок шерсти, покрутил его в пальцах, с отвращением морщась. Но вот его красные густые брови сошлись на переносице, пятна на лбу дернулись, став похожими на тучи.

– Что это такое? Они обугленные? Вы даете макакам огонь?

Лицо капитана окаменело, ни следа улыбки. Он опасливо, как дикая кошка, приблизился к отцу и повнимательнее взглянул на находку.

– Невозможно! Никакого огня, никаких спичек. Зимой всех сгоняют в закрытые загоны. Был один случай пожара полгода назад, но это из-за стекла в солнечный день. На заводе есть уголь, макака могла испачкаться там, если…

Отец потер шерсть пальцами, поднес ее к самым глазам.

– Понятно. Значит, не обожжены. Они… – он вдруг замолчал, отдал шерсть капитану и принялся отряхивать ладони, в глазах его сверкнуло мрачное подозрение. Ун посмотрел на собственные пальцы, заметил черные отметины и стер их. Вид у капитана становился все более и более удивленным. Кожа между пятнами начала краснеть, глаза воровато забегали.

– Быстро! – гаркнул он, и в его голосе не осталось приторного дружелюбия. – Всех сюда! Всех выгнать!

Солдаты бросились выполнять приказ, Ун подошел к отцу и встал поближе к нему. Просто на всякий случай. Из будок начали одна за другой показываться полосатые макаки. Они были куда упитаннее и чище трущобных, но с таким же, как у старой макаки, общим пустым, покорным взглядом.

За самцами прятались самки и детеныши. Они не лопотали, не скалились, и в этом окаменелом обреченном спокойствии почти напоминали нечто разумное.

Макаки ждали, капитан Нот проходил вдоль их неровных рядов, осматривая каждого и что-то рявкая. Слов было не разобрать, но в тоне чувствовались нервозность и злоба. Иногда он почти тыкал пучок шерсти в морду той или другой макаке, но они лишь отворачивались или закрывали глаза.

Капитан прошел уже вдоль десятка зверей, когда откуда-то справа раздался пронзительный вопль. Косматые головы макак разом повернулись, обернулись на шум и рааны. Из-за крайней на «улице» будки показался солдат, тащивший за длинную шерсть брыкающуюся и дико воющую самку. Она вырывалась, пыталась ударить солдата, но не могла дотянуться до него. За ними, чуть в отдалении, шел второй солдат, держа под мышкой какой-то сверток. Кажется, самка истекала кровью, но Ун присмотрелся повнимательнее и понял, что влажные пятна на груди, должно быть, молоко.

Сверток под мышкой у солдата шевелился.

– Господин капитан! Господин управляющий. Извините за шум. Эта тварь забилась в нору под одной будкой и отказывалась вылезать.

Солдат пнул макаку под колено, и она обмякла, стала дергаться слабее. Но взгляд ее синих глаз метался от раана к раану с незатухающей злобой. Солдат поднял вверх свободную руку, и Ун увидел длинную красную царапину на его запястье и что-то стальное, серое, зажатое в пальцах.

– Пыталась меня порезать, господин капитан.

Самка дернулась, точно хотела вернуть самодельное оружие, но получила удар по груди и завыла плачущим голосом.

«Вот бы выпросить эту железяку», – подумал Ун, но отец, конечно, не позволит взять ее.

– Пошли прочь, зверье. Прочь! – рявкнул капитан Нот.

Макаки все поняли и бросились к будкам, торопясь спрятаться за тканевыми занавесами. Ун думал, что они будут подсматривать, но ни в одном окне не появилось ни одной любопытной мордочки.

Самка на земле зашипела, плюнула, и вязкая слюна упала на черную землю в двух шагах от ботинок отца. Он даже не взглянул на нее.

Тем временем второй солдат передал грязный сверток капитану. Он развернул ткань и поморщился, извлекая на свет худого крошечного детеныша макаки. Было в его грязном, перемазанном сажей тельце что-то необъяснимо неправильное, как в выпавшем из гнезда неоперившемся птенце. Сестры однажды выкармливали такого. Но, забывшись, пропустили пару кормлений и он умер.

– Она его обрила, – сказал капитан, проводя рукой по голове детеныша и морщась, – точно обрила. Видимо раздобыла кусок металла на заводе. Или ей кто-то принес.

Он с раздражением обтер руку о тряпку, и застыл, глядя на макушку макаки, потом на отца. Тот проследил за его взглядом и вдруг ругнулся во все горло:

– Паскудники!

Он вырвал детеныша из рук капитана, схватил его за ногу и поднял вверх, держа на расстоянии от себя, как какое-нибудь дохлое животное. Раздался писк, Ун отпрянул в ужасе. Детеныш, пусть и совсем крошечный, был горбат, перекошен на правое плечо, точно весь скелет сместился, и голова его казалась слишком большой. Ун затаил дыхание. Сейчас эта уродливая голова растянет слабую шею, оторвется, полетит вниз, упадет на землю, лопнет, как спелый апельсин. Наружу покажется серое и розовое.

Уна замутило, он наклонился, и его наконец вырвало, но никто этого даже не заметил. Отец все вертел детеныша, осматривая его со всех сторон. Ун протер рот, чуть повернулся и успел заметить среди черного слоя сажи красное пятно совсем коротких мягких волосинок на макушке макаки.

– Ах вы сукины дети! – ревел отец. Он хлопнул детеныша по покатой спине, сметая пелену черноты. Из-под нее показалась светло-золотистая кожа с аккуратными разводами пятен. Полосатая самка билась на земле в истерике, не то плача, не то хохоча. Детеныш вновь нашел силы для беспомощного писка.

– Отдайте его мне! – произнесли губы Уна, и он сам не мог поверить, что говорит это. Отец посмотрел на него диким взглядом, но тут заговорил капитан, разводя руками:

– Ума не приложу, как это вышло, господин управитель! Какая-то шутка природы. Она, видать, разродилась совсем на днях и пряталась, мы ее не видели даже! Да и между еженедельными поверками разве за ними уследишь? Какая-то ужасная ошибка...

Отец кинул детеныша солдату, и тот едва успел подхватить его.

– Шутка природы? Ошибка? Чертовы скотоложцы! Я вам устрою! Развели тут! Утопить это сейчас же и зарыть. Нет, не зарыть! Сжечь. Чтобы ни следа, ни костей, ничего!

Детеныш наконец-то сумел завыть во все горло, и Уну показалось, что в зверинце не осталось ничего, кроме этого утробного, глубокого плача.

– Отец, давайте оставим его! Он же будет таким забавным! Его можно будет...

Пощечина была резкой, и Уну показалось, что у него закачались сразу все зубы.

– Молчи, – прошипел отец, и снова повернулся к капитану, – ты меня не слышал, Нот? Немедленно! Чтобы через час от ЭТОГО ничего не осталось! Если будешь стоять тут и пялиться на меня, клянусь матерью императора...

Самка, которой во время борьбы сломали не то ребра, не то хребет, с утробным воем поползла к солдату, державшему детеныша. Ун прижал руку к горящей щеке и отвернулся, задыхаясь от слез, а потом вскрикнул, оглушенный лающим выстрелом. Он нерешительно обернулся, увидел распластавшуюся на земле тушу макаки и лужу растекавшейся крови и тихонько застонал. Капитан прятал пистолет в кобуру.