– Ты будешь выть каждый раз, когда автобус переезжает бродячую собаку? – отец взял Уна за плечо и встряхнул. Сейчас его голова оторвется. И на землю. Как апельсин. И в ошметки. И серое и розовое, и серое и розовое…
Ун открыл глаза и попытался проморгаться, не понимая, где находится. Все вокруг раскачивалось и дрожало.
– Очнулся?
Отец положил ладонь ему на лоб, наклонился, и Ун увидел улыбку на жестком пятнистом лице.
– Болит что-нибудь?
– Нет, – шепнул Ун.
– Мы едем домой, – сказал отец. – Корпус безопасности, а развели такой бардак. Ничего, теперь я им устрою...
– Он был в пятнах. И с красной шерстью, – в ужасе прошептал Ун, пока память его по кусочкам собирала картину прошедшего утра.
– Это злая шутка природы и не более того, – тон отца не предполагал дальнейших расспросов и сомнений. – Давай-ка ты попьешь.
Он помог Уну сесть и сунул ему в руки темно-зеленую бутылку. Ун сделал глоток и поморщился, когда горло обожгло, но горьковатый вкус помог ему немного прийти в себя. За окном автомобиля проносились поля. Серый зверинец остался позади, но все еще казался слишком большим и слишком близким.
– Успокоился? – отец аккуратно приобнял его за плечи. – Городской ты. Никогда и забой коровы не видел. Но мне не стоило поднимать на тебя руку. Такого больше не случится. Я обещаю.
Ун нерешительно взглянул на отца и теснее прижался к нему. Все-таки это был действительно великий раан. Как прадед. Он никого не боялся, и готов был прямо говорить даже с самыми важными чинами. Не имеет значения, служили те в министерствах или корпусе безопасности.
«А я при нем устроил спектакль. И при остальных». Еще до конца не пришедший в себя, Ун в панике начал искать оправдание собственной слабости и малодушию, и вроде бы даже нашел его.
– Я хотел, чтобы мы взяли себе какую-нибудь макаку.
Отец рассмеялся. Его смех звучал сталью и отзвуками выстрелов.
– Тебе же не пять лет! Что если такая вот макака покусает девочек? Ты же видел, что это за зверье. Но думаю, мать будет не против, если мы подыщем хорошую собаку.
Ун кивнул, уткнувшись носом в отцовский пиджак, пахнущий одеколоном и табаком. Горечь напитка обратилась в сладость, и он погрузился в глубокий, вязкий сон без сновидений.
Глава VI
Три дня над южной окраиной Благословения императора стоял серый дым, а ветер носил по улицам пепел и запах гари. Кто-то из соренов опрокинул свечу, и их жалкие домишки, переполненные хламом и тряпьем – нездоровое собирательство было свойственно этому народу по природе – вспыхнули, как бумага.
Пожарным командам еле-еле удалось не подпустить огонь к соседним районам. После Ун видел в газетах фотографии, как сонные горожане, многие – в пижамах, стояли в цепочках и передавали один другому ведра с водой. Город был спасен, великого пожара не произошло, но последствия не могли не наступить. Уже на следующий день к дому управителя прибыли несколько делегаций разозленных горожан. Они ругались разными словами, но все требовали одного: решить что-то с серошкурыми. Как мог отец отказать этим испуганным и взволнованным раанам, оставшись глухим к их страхам?
В следующий понедельник, когда газеты сообщили, что последний рабочий сорен выселен за городскую черту, учитель арифметики, полу-раан, постучал кулаком по кафедре, задирая пятнистый нос:
– Вот, что я называю твердой рукой! – сказал он почти с вызовом, словно кто-то мог обвинить его совсем в иных мыслях. – Вот как надо принимать решения в этих краях!
Учитель пригладил волосы, важно щурясь. Голос его прозвучал столь торжественно, что в этот раз никто даже не отвесил какую-нибудь колкость, хотя все знали, что он красит свою редкую поросль и на самом деле его волосы не красные, а цвета древесной коры.
– Ваш отец очень справедлив и мудр, юноша, – учитель вежливо кивнул Уну. – Его Величество точно понял, как сильно нам нужно верное управление и порядок.
Ун покраснел и потупил взгляд. За последние несколько дней он успел привыкнуть к похвале в адрес отца, но никак не мог понять, почему часть славы достается и ему.
Хотя, на самом деле, куда больше его волновали кошмары.
Все начиналось с падения. Ун видел, как стремительно приближалась земля, хрупкое тело поднимало волну брызг жидкой грязи и нечистот, раздавался звук, схожий на удар топора по сухому дереву, и его руки и ноги искривлялись под неправильными углами. Наружу, разрывая пятнистую кожу, показывались белые острые обломки кости.
Ун хотел закричать, но ребра выступали над рубашкой обломанными клыками и не давали вздохнуть. Он лежал на спине, как беспомощная черепашка, открыв миру уязвимое брюхо. Ему оставалось только смотреть, как в темноте мелькают силуэты диких макак. Все ближе, ближе и ближе поблескивающие серые, синие, карие глаза. Их настороженные взгляды устремлены вверх, на стены, но часовым все равно, что станет с несчастной черепахой. Одна из макак бросает камень, потом вторая, и Ун вдруг по-настоящему понимает, что никто не придет ему на помощь. Понимают это и макаки. Искривленные злобой, завистью и звериной жестокостью полосатые морды вдруг обретают черты дикой радости. Они бросаются вперед.
В последний раз Ун мочил пижаму в пять лет, но вот снова и снова просыпался мокрым. Впрочем, время медленно и настойчиво вымывало из его памяти ужас зверинца, он тускнел, становясь все более далеким, а вместе с ним ослабли и кошмары.
К тому же, если подумать, все прошло не так и плохо. Это было почти приключение. И пусть он не раздобыл подарки для сестер, но отец подарил им щенка, и обе надоедливые красноголовые непоседы оставили Уна в покое и даже милостиво даровали ему свое прощение.
Вместе со зверинцем постепенно ушли во тьму и воспоминания о пожаре, дни потянулись как прежде. Единственные момент, полные тревоги теперь наступали, когда Ун останавливался у стеклянного шкафа с наградами и каской прадеда. Он не мог перестать представлять, какой ужас пережил его прославленный предок. Ему рисовались чудовищные картины, как макаки, вооруженные и наученные убивать своими жестокими хозяевами, неслись по полю боя под пулеметным огнем, ничего не боясь и желая только крови. Какой отвагой нужно было обладать, чтобы не дрогнуть перед лицом этой бесконечной толпы?
«Вы были так смелы! А я? Смог бы я противостоять им? Не отступить?» – врать самому себе не было смысла, и честный ответ Уну совершенно не нравился. Увидев толпу этих подобных разумным существам макак, он бы наверняка бросил оружие и побежал. Какая уж тут императорская гвардия?
А ведь из макак могли бы получиться прекрасные домашние животные, может быть, слуги и даже цирковые звери, попади они в руки раанов, а не того вычеркнутого из истории преступного народа. Теперь уже для макак все кончено. Как иначе? Поколениями среди них отбирали лишь нечистоплотных и кровожадных, культивируя все самое примитивное и низменное, точно выводили породу для собачьих боев. Звери либо служат Раанской империи, либо уничтожаются. Так первый император наказал поступить с зелеными грачами и черными лисицами, так будет впредь и с прочими.
Правда, проблемы и грозность макак тоже волновали Уна недолго, вскоре он окончательно перестал вспоминать о них. К тому же его выбрали главой младшей ветви братства, и отец в этом вопросе оказался до ужаса прямолинеен:
– Все будут думать, что тебе доверили знамя, потому что ты мой сын. Такие слухи неизбежны. Но вот что, мальчик: не смей устроить так, чтобы везде шептались, будто ты этого звания совершенно не достоин.
Ун зарылся в учебники, отчаянно старался преуспеть в строевой подготовке и улучшить свой школьный спортивный зачет, а зимой, удивительно снежной в этих краях, записался в лыжный кружок.
Появляясь на важных приемах вместе с матерью и сестрами, Ун держался подчеркнуто отстраненно и даже научился избегать непрошенных бесед. Несколько раз на таких приемах он замечал капитана Нота, тот выглядел все таким же самоуверенным, но вот при отце улыбался как-то испуганно и как будто пристыжено, и даже не пытался завязать разговор.
