В конце концов это стало так заметно, что Медведь отстал от него, но фыркнул с едкой усмешкой:

– Наша компания вашему образованному курсанству не по вкусу, вам бы сейчас к другим приятелям, да?

Ун чуть не ляпнул со злости «Да!». Он и правда предпочел бы побыть сегодня в другой компании.

На следующий день у их патруля была смена в зверинце, все, как и обычно, собрались в бытовке – курить и коротать время за картами, Ун же плюнул на то, кто и что там подумает о его желании выслужиться, и отправился за стену.

Не то чтобы ему нужно было увидеть Хромую, он просто привык ее видеть, и к тому же, в некотором смысле, нес за нее ответственность. Она маленькая, слабая, только-только начала крепнуть – если оставить ее теперь, лишить пусть и небольшого дополнительного пайка, так она снова усохнет. Друзей у нее было немного, и надеяться на милосердие полосатых тут не приходилось. Да он бы вообще не пошел, если бы мог кому-то ее доверить. Перед восемнадцатым квадратом прямо на земле сидели и чинили плетеные налапники несколько самок. Они разом подняли головы, обрамленные тяжелыми гривами, черный и прозрачные глаза впились в Уна подозрительными взглядами, одна из них, старая, седая, приподнялась, откинулась назад, заглядывая во двор квадрата и рявкнула что-то, остальные вновь склонились над своей работой, недовольно ворча.

Старуха приготовилась крикнуть еще раз, уже открыла беззубую пасть, но тут из-за крайнего сарая выскочила Хромая, замерла на мгновение, улыбнулась, перепрыгнула через корзины, перевернув одну, с ворохом узких лоскутов, и бросилась к Уну, притаскивая изувеченную ногу.

Он боялся, что Хромая сейчас повиснет на нем, а ведь тысячу раз же просил ее так не делать под открытым небом, но она лишь встала рядом и схватила его за руки, заглядывая в глаза.

Дальше изображать патруль они отправились вместе. Когда ворчащие самки остались далеко позади, Ун достал из кармана свернутый в трубочку пейзаж. Хромая взяла рисунок, с непониманием посмотрела на озеро и лес, поворачивая бумагу то так, то сяк, щуря глаза и хмуря брови – при этом с таким серьезным видом, что захотелось ее поцеловать хотя бы и в щеку, чтобы вернуть улыбку. Но когда она перевернула лист, непонимание пропало, уступив вспыхнувшему удивлению. Она провела пальцем по узорам, взглянула на Уна и спросила:

– Это мне?

– Да, – сказал Ун, – это тебе.

Хромая снова опустила взгляд на рисунок, губы ее беззвучно шевелились, пальцы мягко поглаживали бумагу. Затем она выпрямилась и произнесла очень тихо и очень быстро, как будто и хотела, и боялась, что ее сейчас услышат:

– Лими.

– А? – Ун нахмурился. – Я не понял.

– Лими. Старый вожак говорил, что так меня назвала мама, когда я родилась.

– И что это значит?

Лими только покачала головой:

– Ничего. Это просто имя.

Конечно, это слово должно было что-то значить на фальшивом языке полосатых – ромашка, там, или что-нибудь еще, просто они сами уже начали многое забывать, и Ун хотел сказать об этом, но Лими обняла его руку и спросила:

– Ты придешь завтра?

Надо было сказать честно: «Я не знаю», – Ун слабо представлял, что и как теперь будет, но посмотрел на ее понурое, чуть осунувшееся лицо с побледневшими полосами и ответил:

– Я постараюсь.

Глава XXVIII

– Кто отпускал тебя в зверинец? – нож сержанта Тура вновь впился в край палки и срезал узкую полосу коры.

Ун готовился к этому разговору – хотя и надеялся, что его не будет или что он случится гораздо позже – и все равно не смог справиться с легкой дрожью в коленях.

– Господин сержант, я не знал, что для посещения зверинца мне нужно получить дополнительное разрешение.

Слова, казавшиеся такими выверенными, тысячу раз обдуманные и передуманные, прозвучали как будто нагло, с вызовом. Старший посмотрел исподлобья, и тень от низко надвинутого козырька кепки сделала его взгляд глубже и злее. Будь это не сержант Тур, а кто-то другой, после такого взгляда он бы встал с лавки, выпрямился во весь свой рост и ударил – и повезло бы, если бы ударил кулаком, а не всадил в шею короткое, хорошо отточенное лезвие.

– У вас сегодня наряд в прачечной.

– Я знаю, но, господин сержант, как же поручение доктора Сан?

Сержант молчал. Долгую минуту шептались только нож и кора.

– Она уехала.

– Да, и она не приказывала мне прекращать наблюдение.

Нож замер, потом вновь начал снимать с палки слой за слоем, кроша зеленовато-белую мякоть. За руками сержант больше не следил, как будто совершенно не боясь порезаться, взгляд его, теперь уже настороженный, но почти не сердитый, намертво впился в Уна. И во взгляде этом теплилась неясная надежда, которой нельзя было позволить затухнуть.

– Господин сержант, я могу написать письмо доктору Сан, чтобы получить разъяснения. Если никакие наблюдения больше не нужны, я, конечно, все прекращу. Прикажете, не буду пока что ходить в зверинец, хотя это, конечно, сильно повредит делу, когда...

– Я сам напишу, – перебил сержант. Он поднялся, выбросил палку, сложил и спрятал в карман нож. – Сегодня отправлю запрос. В зверинец пока ходи. А дальше видно будет.

Ун ухмылялся, смотря вслед сержанту, который разве что не бежал. Правда, ухмылка эта была печальной. Да, он победил в битве, вырвал немного дополнительно времени – и что с того? Война уже проиграна. Сан ненавидела это место – пусть и по совершенно дурацкой причине, и она сюда никогда не вернется.

«В худшем случае ответ придет недели через две, – прикидывал Ун, – в лучшем, через месяц, а может и два». Два месяца сначала казались гигантским сроком, но дни ускользали незаметно, первая неделя пронеслась как одно мгновение, а потом и вторая, и вот уже до осени осталось всего ничего. Ун посмотрел в синее небо, заглядывавшее в тесный промежуток дворика, потом на Лими, которая сидела напротив него на земле, подобрав под себя здоровую ногу. Она то и дело поправляла рукав – слишком широкий и бесконечно сползавший с полосатого плеча, но все внимание ее было отдано подарку. Ун никогда в жизни не видел, чтобы кто-то с таким любопытством и осторожностью листал пустую тетрадь.

Сказать ей, что скоро он не сможет приходить так часто? Что видеться они будут только во время его редких дежурств? Он раздумывал об этом каждый день и каждый день выбирал молчание. Не хотелось портить их последние долгие встречи лишней печалью. Довольно было и его страданий из-за ожидания неизбежного.

От одной мысли, что придется с утра до ночи работать бок о бок со своими «товарищами», делалось тошно. Радовало только, что теперь не надо будет терпеть их навязчивое дружелюбие и давить из себя смех в ответ на деревенские сальные шуточки – в последнее время все стало как в старые добрые времена. Они снова его сторонились, замолкали, когда он подходил, и старались сесть подальше в столовой. Наверное, завидовали. Он ходил в зверинец – они терпели наказания и трепки от сержанта, который совсем с цепи сорвался и начал требовать ото всех и по всем правилам, чего никогда прежде не бывало. Ну и пусть ненавидят, пусть завидуют, это честнее, и ему можно больше не притворяться, что он один из них.

Да и чего он лишался, потеряв их компанию? С Лими все равно куда интереснее. Она восхищалась раанскими изобретениями и могла часами слушать истории об Империи, с ней было о чем поговорить. А еще от нее пахло ромашкой. Ун потянул носом воздух. Да, определенно пахло. Он подарил ей настоящее банное мыло, вместо того темно-коричневого слюнявого куска, вонявшего жиром, которое выдавали всем полосатым, и не пожалел об этом.

Лими перевернула очередную пустую страницу. Мимо них, прижимаясь к стене логовища, прошла дряхлая самка с ведром. Она отвернула узкую морду, но Ун успел заметить сощуренные черные глаза, сморщенный нос и лоб. Лими тоже была чужаком в своей стае. Она умела лечить, она быстро училась, она помогала Сан и давно уже не выполняла никаких рабочих норм. Зверье же здесь было пусть и тупым, но завистливым. Наверное, набрались этому у своих сторожей. Лими их долгие, осуждающие взгляды будто бы и не замечала. Хотя, наверное, не считала нужным их замечать. И он не будет.