– Расскажи, – попросила она и показала первую фотографию, на которой пожарная команда тушила охваченный пламенем дом. Ун поморщился. Язык полосатых был примитивен, в нем порой не хватало слов для самых простых вещей, что уж говорить о жизни бескрайней Империи? Постоянно приходилось жонглировать понятиями из звериной и раанской речи, тратя время еще и на их объяснение, но Хромая любила слушать истории, и отказать ей было сложно.

– Это... – сказал Ун, – есть у нас такие патрули...

Он рассказал ей о пожарных отрядах и о том, как в одном далеком городе сгорел целый район, который для понятности пришлось назвать большим квадратом. Детские воспоминания о Благословении Императора затерлись, потускнели, но зарево, обжегшее край ночного неба, невозможно было забыть. Тогда он наблюдал красно-желтые всполохи, высунувшись в окно своей спальни. Как же давно это было.

– И там все умерли? – спросила Хромая встревожено и приподнялась на локте.

– А? По-моему, никто не умер. Или, может, только несколько.

Он мало что помнил о тех событиях, предшествовавших раскрытию соренского заговора, да и кто считал этих серошкурых? Тем более, когда из-за них опасность нависла над целым городом.

– Нет, точно никто не умер.

Хромая вновь улеглась ему на плечо, зевнула и принялась рассказывать, что и в зверинце был пожар, но загоревшееся логово потушить не смогли.

– И остались только угли, – закончила она свою историю. Ун не удивился. Если бы не столичные проверки, то капитан позволил бы всему здесь или сгореть, или в конец развалиться.

Он представил себе, как горел бы вот этот небольшой сарайчик с рядами и рядами узоров на дощатых стенах, которые Хромая процарапывала камнем, тратя на каждый уйму времени. Весь ее труд бы пропал даром за пару-тройку минут. Хотя он и так пропадет. Влага, мхи и какие-нибудь насекомые в конце концов сточат все это в ничто. И зачем только тратить столько сил?

Ун заметил, что справа от двери появился новый ряд странных значков, указал на них, вспоминая, как там будет слово «значит», но Хромая отогнала от него назойливую муху, боднула носом в щеку, потягиваясь, и передала вторую фотографию.

От одного взгляда на панораму проспекта ее величества императрицы Аты, увешенного флагами и украшенного цветочными гирляндами, сжалось сердце. Ун много раз видел фотографии Столицы, но только теперь, окруженный совершенной дикостью, павший так низко, как только мог пасть раан, почувствовал острую, неизбывную тоску. Посмеет ли он когда-нибудь вернуться туда? Хватит ли ему на это наглости? Лицемерия?

– Это мой дом, – пробормотал Ун невпопад. Дом, которого он больше недостоин. Дом, который он все равно не хотел терять.

«Надо написать Кару», – повторил про себя Ун. Последнее письмо от сестры пришло в том месяце, а он так и не нашел времени заняться ответом, На самом деле, время, конечно, было, а вот уверенности, что он вообще имеет право теперь с ней говорить, пусть даже и через письма, – нет. «Надо обязательно написать. Надо узнать, как там мама».

– Я уже рассказывал тебе о Столице, помнишь? Это главный... город. А вот это место, как канал. Проходит по самому центру Столицы. Такая широкая дорога. Там... Как сказать...

– Детенышей отправят туда? В этот город?

Ун искоса посмотрел на Хромую, она ответила невинным взглядом. Что ж, сам дурак. Сам утром сболтнул лишнее.

– Детенышей отправят в хорошее место, – повторил он слова, которым научил его сержант Тур. На этом стоило бы остановиться, но Хромая должна была понять, что есть определенные границы дозволенного. – Не твое дело. Поняла?

Он отдал Хромой вырезку, дернул плечом, поднимаясь и отталкивая ее, и сдвинул с окна чуть запыленную занавеску. Тень только на половину сошла со стены соседней будки – до полудня еще оставалось время, но Ун решил не ждать, сложил и сунул в карман чистовики записей, которые сделал утром для Сан, прихватил кепку и вышел. Хромая, как сидела, так и осталась сидеть на лежаке, обхватив руками коленки. Ничего, подуется, но потом признает, что он прав и что порой не стоит задавать слишком много вопросов.

«Надо быть с ней построже», – в который раз решил Ун. Она вечно вешалась на него при каждом удобном случае, если кто-то заметит, то тогда... «Никто ничего не узнает», –он пошел быстрее, стараясь думать только о грядущем деле.

Долго стоять у главного входа не пришлось. Сержант Тур, как и всегда, явился раньше назначенного часа. Единственное, что удивило Уна – из коридора в стене он вышел один, без оружия, даже без дубинки.

– Ну, – пробормотал сержант, обмахиваясь тонкой тетрадкой, – сегодня забираем пятерых. Ты смотри, слушай, учись. Тут надо без резкости, без грубости. Аккуратно.

Половину того, что сержант говорил захлебывающейся слезами молодой самке, Ун не понимал – слишком сложные это были фразы, другая половина сводилась к одной и той же мысли: «Твой детеныш отправится в хорошее место». Старший провозился с ней битый час, увещевал, объяснял, в какой-то момент даже обнял и гладил по плечу, но совсем успокоить так и не смог. Когда громкая истерика уступила задыхающимся, беспомощным всхлипам, они наконец-то пошли дальше, и Ун негромко спросил, стараясь не оборачиваться:

– А куда их все-таки повезут, господин сержант?

– Я не знаю.

Ун видел бумаги заказа, которые приходили на взрослых полосатых – там всегда писали, для чего именно и где требовалась еще одна пара лап. Так что сержант лукавил. «Или, – подумал Ун, – он не смотрит, куда их везут».

Так и врать было не нужно. Сержант мог позволить той несчастной допрашивать себя хоть до ночи – все равно ничего выдать бы не смог. А спрашивать он позволял сколько душе угодно. «Зря я все же так резко с Хромой», – признался Ун. Ему и самому теперь стало любопытно, куда же повезут молодняк. Надо было проявить к ней некоторое снисхождение. Нет, никаких извинений не будет, в конце концов, он прав, но стоило захватить завтра для девушки новые газетные страницы – в знак примирения. Вариант показался ему самым подходящим, он успокоился и встал чуть в стороне от кривого домишки с лоскутной занавесью на входе. Сержант подозвал его небрежным жестом:

– Теперь ты.

Ун хотел возразить, что еще не готов, но вовремя опомнился. Зверинец, конечно, был тем еще сосредоточеньем непорядка, но даже здесь приказ оставался приказом.

Звать никого не пришлось, пестрый полог взметнулся в сторону, наружу выглянула самка рыже-серой масти. Она посмотрела на сержанта, потом на Уна, и под ее усталым, тоскливым взглядом он забыл все слова.

– Мы... ну... – Ун невнятно и торопливо промычал выученную речь, и когда покончил с этой пыткой, замер, с ужасом ожидая потока слез и воплей и заранее не зная, как и что придется говорить. Но самка молчала. Уну даже показалось, что она не поняла его, и он повторил главное: – Приведи его, когда солнце зайдет за башню, – и указал на пятую сторожевую вышку. Самка все в том же молчании отступила за занавес.

Когда они отошли от этого логова, сержант сказал:

– Неплохо получилось.

Остальных, к счастью, он взял на себя. Третья и четвертая самки выли так, что их должны были слышать в казармах, пятая – старуха, наверное, бабка или тетка – только причитала и раскачивалась из стороны в сторону. Когда все наконец-то закончилось, и они пошли обратно к главному входу, Ун не выдержал и спросил у старшего прямо:

– Зачем все это? Мы же можем просто забрать детей, без этих спектаклей. А если они сейчас начнут их прятать?

– Не начнут. И так лучше, поверь мне и дай им время. Слишком поторопишь – какая-нибудь самка устроит истерику, шум Хм. Капитан не любит шум.

Ун не был столь уверен, но потом вспомнил полосатого, которого попыталась спрятать Сан, и вспомнил месиво, оставшееся от его морды, и понял, что сержант прав. Никто из этих зверей, нежно любящих свое потомство, не пойдет против раанов.

– Господин сержант, разрешите задать еще один вопрос.

– Спрашивай.