– Пусти, – постарался сказать он строго.
Хромая сжала объятия еще сильнее. Нет, надо было ее толкнуть, но Ун не смог бы сейчас заставить себя и пошевелиться, и лишь зажмурился, когда влажные губы неумело ткнулись в его щеку, а кончик носа полосатой угодил ему в глаз.
– Глупая… Отойди.
Хромая не отступила и теперь, и Ун понял, что крепко держит ее за плечи, торопливо разжал пальцы и осторожно похлопал полосатую по спине.
Она чуть отстранилась, но тут же взялась за правую руку Уна и вложила ему в ладонь что-то мягкое: это оказался платок, вырезанный из серо-зеленой ткани, которую полосатым выдавали на одежду. Вдоль края он был расшит рядами и рядами убористого мелкого орнамента, который состоял из сотен крошечных значков, напоминавших перепутанные птичьи следы, острые, но приятные для глаза. Ун как будто уже где-то видел нечто подобное, но не смог вспомнить когда и где именно.
– Тебе, – сказала Хромая. Серые полосы на ее щеках потемнели, а светлая кожа между ними сделалась почти пунцовой. Ун отвел взгляд, сложил платок и спрятал его в карман, подтянул ремень, чувствуя, как и сам краснеет без всякой на то причины.
– Спасибо.Хотя не произошло ничего страшного, за следующие несколько часов, проведенные в зверинце, Ун не смог выдавить из себя больше ни слова. Беспричинная тревога его оставила, но теперь он чувствовал себя круглым дураком и все никак не мог отделаться от воспоминаний об этом коротком утреннем инциденте. Смотрел на него и так и сяк, ругал себя, за то что стоял столбом, а еще больше за то, что испугался. Он, правда, подумал, что Хромая может ему что-то сделать? Нет, полосатые опасны, но бояться Хромую? Она ведь совсем другое дело. Не как они все. Она была чистоплотнее остальных, аккуратно собирала волосы, а не ходила как лохматая северная корова, хорошо соображала и относилась к раанам с почтением, а после того как пропало прямое влияние Сан – характер ее стал только лучше.
А еще очень хорошо шила – Ун и думать забыл о дыре на своей рубашке и замечал ее шов только во время стирки и то с изнанки. И этот платок... Он тоже был сделан удивительно ловко. Такая мелкая, кропотливая работа! Во время дежурств, когда нечем было заняться, Ун часто рассматривал вышивку, пытаясь понять, что могут значить эти узоры, и значат ли вообще что-то и почему они кажется такими знакомыми. Нет, конечно, это примитивное дикарское искусство, что с него взять, но мастерство есть мастерство.
Ун раздумывал обо этом, и снова и снова с горечью признавал, что если бы все зверье было таким же умным, покладистым и добронравным, как Хромая, то никакие зверинцы бы и не понадобились. Но звери на то и звери – слишком тупы, чтобы это понять. Не могли они по достоинству оценить и помощь Хромой, которая занималась их вонючими ранами, не кривя лица. Она сопровождала Уна, носилась от одного несчастного больного к другому, и никто из этих тварей, похоже, не заботился о том, чтобы отложить для нее побольше еды. Раньше, пока Хромая не обняла его, Ун и не замечал, какая она худая и легкая – что там увидишь за мешковатыми тряпками. «Вот и еще один пример звериной благодарности», – Ун хотел пойти к вожаку ее квадрата, но передумал. Не хватало только, чтобы Хромую начали ненавидеть или бояться из-за его «заступничества».
Нет, тут надо было брать все в свои руки. В первый раз он принес ей несколько ломтей чесночного хлеба, прихваченных из столовой за завтраком, но все пошло как-то наперекосяк. Он ожидал если и не восторга, то признательности, а Хромая уставилась на него с какой-то обидой и подозрением, и спрятала руки за спину. У него были две сестры, но он так и не смог привыкнуть к беспричинной женской упертости. Пришлось буквально заставлять ее взять сверток:
– Да никто не будет тебя наказывать! – выпалил Ун с раздражением. – Что ты боишься?
Она не ответила и в конце концов взяла еду, но потом Ун еще долго ловил на себе немного испуганные взгляд. На следующий день дело пошло легче, и кусок пирога с яблоком она приняла почти без опаски и улыбнулась, а вскоре от глупого страха не осталось ничего.
Правда, Ун быстро понял, что если не хочет, чтобы все принесенная еда доставалась вечно голодным щенкам, которые пронюхали об угощеньях, придется запрещать Хромой откладывать лишний обед «на потом». В конце обхода он устраивался где-нибудь в тени, обычно у стены старого давно пустующего логова в одиннадцатом квадрате, и пока Хромая ела, переписывал на бело собранные для Сан «данные». Она выдумала свое исследование впопыхах, но заставляла его на полном серьезе пересчитывать полосы на лапах подопытных зверей и почти каждый день измерять рост нескольких детенышей.
Но Ун не жаловался. Походы в зверинец, чудные поручения Сан медленно, но верно плели вокруг него паутину привычки, и недели пролетали все быстрее и быстрее. Даже в день двадцатилетия коронации его величества Ун попросил, чтобы его назначили на раздачу корма: . для полосатых – пусть они и не могли понять всю важность происходящего – привезли два грузовика фруктов. Но ему отказали. Сегодня в кормушке дежурил шестой патруль, по уставу чужим там болтаться не полагалось. Это было правильно. Но вечером, стоя в строю и слушая воодушевленную речь императорского чиновника, которой должен был приехать в полдень, но где-то задержался, Ун не мог избавиться от раздражения. Первый, третий или четырнадцатый патруль – номера разные, а суть одна. Наверняка олухи выставили ящики и позволили полосатым толкаться и драться за еду в своей дикой ярости, а сами стояли в стороне и посмеивались над этим. Какая низость! Ведь детенышам и совсем слабым или искалеченным зверям в этой сваре ничего не достанется. Император был щедр, а некоторые подданные превращали его бескорыстную доброту в повод для грубого развлечения.
Ун посмотрел на знамя с птицей, реющее на флагштоке над строем, приосанился, выше задрав подбородок
– ...Его величества не сомневается, что вы...
Завтра праздник наконец-то закончится. Три дня капитан гонял всех за самую малую соринку, заставлял белить заборы и даже в половину сократил патрули. За эти три дня Ун ни разу не был в зверинце. Не то чтобы он хотел там быть, просто привычка требовала, чтобы ее соблюдали! И весь порядок вещей был нарушен ради того, чтобы вот этот чиновник приехал, прочитал речь и уехал, не обратив толком ни на что внимания.
Все это было спектаклем и лицемерием. «Какой командир – такие у него и солдаты», – подумал Ун, и тут же поглубже зарыл эту мысль. «Тише воды, ниже травы. Ни во что не лезть», – напомнил он себе. Нужно просто продержаться еще три с половиной года. Осуждение и возмущенную рожу можно попридержать до того дня, когда поезд будет увозить его из этого проклятого, всем забытого места.
Чиновник наконец-то замолчал, вперед выступил капитан с невероятно одухотворенным лицом. Он разве что не прослезился, как будто речь зачитывал лично его величество. Низкий, отвратительный лизоблюд, без чести и совести.
– В этот светлый день, – объявил капитан своим громким, четким голосом, – вам дозволено отпраздновать и выпить за здоровье его величества, ее высочества и принцев. Не меньше трех тостов за высоких правителей и наследников, слышали меня, негодяи?
Радостный строй ответил дружным согласным хором. Потом все пели славление императору, и Ун удивился, что здешние солдаты даже знали слова и обошлись без шуточных рифм и смешков. Получилось почти прилично, и на пару минут он даже забыл, где находится. А потом они строем направились в столовую, и все вернулось на круги своя.
В училище ужины и обеды по случаю императорских праздников отличались торжественностью, но строгостью, здесь же столы ломились от дешевого вина и закусок. р Сразу поднялся гвалт, и столовая начала походить на обычный, пускай и очень большой кабак.
Медведь сразу поспешил объявить себя вожаком за столом четырнадцатого патруля и взял все в свои руки:
– Сержант сегодня празднует в компании получше, чем вы, лопуху, – сказал он, и все засмеялись, переглядываясь, – но традиции никто не отменял! Подать бутылку новичка!
