– Не сказал бы, что хорошо, но понимать их могу, и они меня понимают, господин сержант. В простых вопросах, конечно.

– И ты вроде, как я вижу, с ними ладишь?

Это замечание Уна не на шутку встревожило. К чему клонил старший? Что имел ввиду? И был ли правильный ответ на его вопрос?

– Они не пытаются нападать, и я их не трогаю.

Сержант кивнул:

– Понятно. Хм, но тоже неплохо. Я хочу перепоручить тебе одно дело, думаю, ты с ним справишься. Оно несложное... Но поговорим об этом потом , когда время придет. Сейчас надо думать о другом, Ун. Ты тут допустил серьезную ошибку. Капитан не приказывал отпугивать полосатых, которые пытаются помогать казненном. Он приказал убивать их.

Не успел еще ветер унести последние его слова, как винтовка взметнулась, сталь блеснула холодным светом, хрипло щелкнул предохранитель, сержант без всякого страха и сомнения перегнулся за ограждение и, почти не целясь, выстрелил. Мир онемел, Ун отшатнулся, подняв руки к ушам, и застыл, парализованный теперь уже не громом выстрела, а ужасной догадкой: «Неужели Хромая высунулась из своего убежища?» Невозможно, чтобы сержант... Выстрелил... Ун заставил себя посмотреть вниз и выдохнул с облегчением. Нет, Хромой там не было, если сержант и стрелял, то промахнулся.

– Вы... – начал было говорить Ун и вдруг все понял. Тело «колючей черепашки» обмякло, из лап ушло напряжение, и рядом с головой медленно растекалась новая темная лужа. Ун смотрел на нее, а потом вдруг почувствовал тяжесть винтовки в собственных руках.

– Хороший выстрел, – сказал сержант, – Только попал ты не в того полосатого.

– Но я не... Я не ... Если капитан... – зашептал Ун.

– Я обо всем доложу господину капитану. Он будет доволен. Редко кто все-таки решается выстрелить. А что ты промахнулся – ну, бывает. Ветер, может быть, плечо повело в сторону. Не бери в голову, Ун. Ты побудь здесь, я отправлю ребят, чтобы все проверили. Надеюсь, могу полагаться на твое молчание.

Когда сержант, этот неторопливый и непредсказуемый раан пошел прочь, Уна забила мелкая дрожь. Он потер ухо, ему показалось, что он снова оглох, как было сразу после выстрела, а потом понял, что дело тут в другом. Это не он оглох, это зверинец вдруг затих, звери попрятались в свои логовища, точно в одну секунду все они исчезли без следа и осталось только двое полосатых. Один лежал на земле, мертвый и неподвижный, а вторая, живая, но такая же неподвижная, стояла чуть в стороне от него и смотрела вверх. Ун встретил ее пристальный взгляд, торопливо опустил винтовку, отошел от края стены, и тут же обругал себя за это. Получилось какое-то бегство. Он ведь не стрелял! Она же видела, что он не стрелял? Или нет? Станет еще его бояться, и что тогда? Ун нахмурил лоб, занялся винтовкой, будто во всей Империи не существовало более интересной вещи. Без разницы ему, что там подумает полосатая. Главное, что подумает капитан.

Ун больше не подходил к краю площадки и не смотрел, что происходит внизу. Спустя час по боковой лестнице на стену поднялся Карапуз, он добрался до Уна чуть ли не в припрыжку, забыв о своей обычной важности. Глаза его восторженно горели:

– Сержант сказал все, иди сдавайся в оружейную. Рапорт по пуле, говорит, можешь не писать, он сам напишет, – Карапуз перегнулся через ограждение, присвистнул, – э-э! Болваны. Тушу увезли, а кровь кто будет заметать? Там сейчас мух наплодится – ходить будет невозможно.

Назад они пошли вместе, и Карапуз не затыкался, говоря обо всем на свете. У основания лестницы их встретили Медведь и Птица, непривычно веселые.

– А! – протянул Медведь. – Вот и наш освободитель! Ну ты и мастак стрелять, конечно. И ведь в важных училищах учился! Это ж надо так промазать. А капитан-то надеялся, что мы еще дня два будем этого переломанного сторожить! Расстроится теперь!

Они засмеялись, и смех этот был чертовски заразительным, у Уна даже уголки губ дрогнули, но он вовремя вспомнил, кто перед ним, торопливо попрощался и пошел в сторону оружейной. Правда, оставив товарищей позади, почувствовал не гордость, а тревогу. Она зародилась еще на стене, в последний час ожидания, но теперь стала ощущаться острее. Он не боялся капитанского гнева, его вообще как будто больше ничто не страшило, но в груди неприятно сжимался холодный комок не то печали, не то ожидания беды. Причина у волнения как будто и была, но вот какая – Ун понять не мог. Он перебирал вариант за вариантом и так крепко задумался о своем дурном предчувствии, что не сразу заметил Сан, которая шла ему на встречу, держа под мышкой пару толстых папок. С распущенными волосами, топорщившимися во все стороны, она походила на ходячее пламя, и решительный взгляд ее не обещал ничего хорошего.

«Сержант все свалил на меня», – только и успел подумать Ун, прежде чем Сан преградила ему дорогу.

– Ты правильно поступил, – зашептала она торопливо.

Ун открыл рот, да так и остался стоять.

– Нет, молчи! Тур мне все рассказал! Ну, рассказал... сказку. Как будто я дура. Но ты, Ун, знай, я бы тоже не смогла смотреть, как он мучается. Никто не заслуживает такое наказание. Никто! – она шмыгнула носом, стерла слезы и сказала громко, изображая безразличие, хотя рядом никого и не было: – Приходи завтра утром, ладно? Надо будет сходить в зверинец, проверить кое-что.

Эта короткая встреча у оружейной смогла отвлечь Уна от тревожных мыслей, ненадолго. Ему нечего было стыдиться, он не нарушил никаких приказов или законов, и все равно проворочался полночи с бока на бок, а потом метался и во сне. Милосердное утро сохранило лишь пару обрывков его кошмаров, но и их хватало, чтобы снова и снова внутренне содрогаться.

Ун плелся по зверинцу и никак не мог заставить себя забыть те мерзкие образы. Он выстрелил в Пушистого! В его любимого пса! Что за глупость. Он бы никогда так не поступил. Да и зачем? Пушистый был самым дружелюбным созданием на всем белом свете. Но сон был таким ярким и точным, что Ун все еще чувствовал рельефную рукоять пистолета и в ушах его эхом отдавался резкий рев выстрела. Он мог бы даже поклясться, что и правда видел, как пораженный на бегу Пушистый прыгает в последний раз, падает с беспомощным визгом и пропадает в высокой траве. На самом деле, даже в этом кошмаре Ун не хотел стрелять. Не хотел, но знал, что должен, и потом заплакал, и проснулся, чувствуя, как слезы катятся с щек на подушку...

«Это всего лишь сон, – повторял он, – просто сон».

Его окликнули, и Ун остановился, сбившись с бездумного шага, и чуть не упал, запутавшись в собственных ногах. Он огляделся, с удивлением поняв, что добрался уже до шестнадцатого квадрата. «Ах да, я же шел за Хромой», – подумал Ун и повернулся на голос, зная, что дальше может не идти.

Хромая стояла между двумя лачугами, плоские крыши которых соприкасались, образуя навес. Она опиралась рукой о стену, как и всегда чуть поджимала искалеченную ногу и напоминала раанскую болотную цаплю. Ун кивнул и громко сказал:

– Пойдем.

Хромая медленно отступила назад. Чувство тревоги стало острее и к нему примешалось нелепое ощущение ужасной потери.

«Я и без нее тут смогу справляться», – попытался убедить себя Ун, но повторил:

– Пойдем!

Она осталась на месте и быстрым жестом предложила ему подойти к ней. Уна это насторожило. Неужели опять что-то случилось? Мало им четырех дохлых полосатых, если она нашла еще и пятого... Если так, то он первым же делом спросит у сержанта, когда же эта его мифическая смерть нажрется. «Нет, тут дело в другом», – Ун заставил себя отбросить пустые подозрения, пошел навстречу к Хромой и только и успел спросить: «Что случилось?» – как она кинулась вперед, и ее тонкие, но удивительно крепкие руки обхватили его шею. Ун растерялся, не зная, пнуть ее коленом или оттолкнуть, потерял драгоценные секунды почувствовал тепло дыхания у самого горла, понимая, что не успеет ничего предпринять, и замер, с удивлением понимая, что ничего не происходит.

Зубы Хромой не впились ему в глотку. Она стояла, навалившись на него, и только руки ее подрагивали и беспокойные пальцы то и дело касались обкромсанного уха.