«Три года и восемь месяцев», – Ун улыбнулся этим цифрам. Последние две недели пронеслись незаметно. Если так пойдет и дальше, то очень скоро он отпразднует первые полгода в корпусе, а потом и год. А там уже и до дома недолго. Он не удержался и снова вытащил из нагрудного кармана письмо Кару, перечитал его, достал фотокарточку. Сестра в светлом платье и с лентами в волосах, да еще и рядом со своим задохликом-музыкантом казалась теперь слишком взрослой, слишком похожей на мать. И когда они встретятся в следующий раз, она изменится еще сильнее. И он изменится. Придется вспоминать хорошие манеры и отучиваться вставлять брань тут и там. Но это будет хорошее время, и ради него можно все перетерпеть.

Рядом послышалось шарканье, и Ун поднял глаза. Хромая остановилась на почтительном расстоянии, протирая испачканные в мази руки об грязную тряпицу, но с любопытством вытягивала шею. Он махнул ей, полосатая тут же подошла, присела рядом и аккуратно, точно боясь порвать, взяла у него фотокарточку.

– Что это?

Ун попытался, но так и не смог вспомнить правильное слово:

– Это… дочь моей матери.

Хромая поднесла фотокарточку близко к носу, рассматривая фигуры немигающим прозрачным взглядом.

– Как ты, – сказала Хромая, – твоя сестра как ты.

Ун скромно пожал плечами. Неправда, конечно, непохожи они с Кару, но это была лестная неправда. Следующее замечание Хромой оказалось менее приятным:

– А тут испорчено. Почему? – она провела пальцем по неровно оборванному правому краю, из-за которого у бедного музыканта не хватало части локтя.

– Тут была лишняя раанка. Мне уже пора, – Ун забрал у нее фотокарточку, поднялся.

Хромая проводила его до главного входа, не произнеся ни слово, но в самом конце не выдержала и попросила показать ей карточку еще раз. Ун не отказал, хоть и не сразу понял, что в этом портрете такого интересного: слишком ловко полосатая лопотала на своем недоязыке, и он постоянно забывал, как на самом деле ограничены эти звери. Для них такое вот простое творение ученой мысли, химии и света было сродни чуда.

Вечером Ун раздобыл выпуск «Новостных страниц» за прошлую неделю, вырезал из газеты с десяток фотографических оттисков и на следующий день вручил их Хромой. Сначала она перебирала пейзажи с видами городов и каких-то магазинчиков торопливо, потом вернулась к первому, начала рассматривать каждую картинку пристально, жадно, с каким-то недоверием и восторгом.

Больше всего ей понравились пара котят, сидевшие в кружках. Ун вырезал эту иллюстрацию из-под новости об открытии чайной, и этот рисунок в тот день Хромая, наверное, показала всем пациентам, а в конце обхода посмотрела на Уна с удивлением, когда поняла, что может оставить себе и их, и остальные вырезки.

На следующей неделе Ун выпотрошил уже свежую газету, и Хромая долго принюхивалась к еще пахшим краской листам, и чихнула, морща нос. Ее новым фаворитом стал репортаж с фермерской ярмарки. Ун, правда, думал, что победят племенные козлята на фоне сена, но Хромую куда больше впечатлил механический плуг, на котором повисли пара мальчишек. Еще через неделю она предпочла фотографию какого-то захудалого городского парка, где проходили соревнования, а не широкую панораму Столицы, на которой можно было рассмотреть императорский дворец.

«Как можно выбрать парк, а не императорский холм?» – раздумывал Ун, пока Сан читала его записи о «пациентах», их стертых подушечках лап и сыпи. Он так погрузился в свои мысли, что не сразу заметил мрачное торжество на лице девушки.

– Случилось что-то? – спросил он, и Сан тут же посмотрела на него, отложила все записи, точно только и ждала этого вопроса.

– Да! Помнишь того полосатого, который задушил Ромашку? Урод этот. Ты еще за ним гонялся. Нам сегодня привезли его труп. Представляешь, он сломал шею! Какая трагедия!

Ун только пожал плечами, не сразу поняв, о каком звере вообще идет речь. Его куда больше удивило, что у Мертвой, оказывается, было имя. Ему даже захотелось как-нибудь пошутить об этом, но голос сержант в его голове вдруг произнес четко и спокойной: «Это третий. А будет четвертый. И тогда смерть наестся». Ун никому бы не признался, но в этот момент холод ожог его спину. Как заразны были поверья!

Все это, разумеется, совпадение. Полосатые умирали так же, как и другие животные. Три смерти за несколько месяцев – печальное совпадение. Точнее говоря, это были убийства, и приложили к ним руку существа из крови и плоти, а не какие-то выдуманные собаки смерти. Более того, третьего убитого даже не было жаль. Ун не сомневался, что в зверинце никто не целовал его в остывший лоб и никто теперь не выл по нему и не рвал шерсть из гривы.

Весь мир не заметил бы смерть этого паршивца, если бы не капитан Нот. Он замечал все, и этого оказалось достаточно, чтобы на следующий день жизнь зверинца остановилась.

Вожаков согнали на площадку к немым столбам, за ними растерянно теснились несколько десятков полосатых самцов. Все это сборище охраняли солдаты пяти патрулей, в том числе и четырнадцатого. Ун стоял в оцеплении на углу площадки спиной ко всему действу, и смотрел на испуганных, но любопытных самок, детенышей и стариков, который собрались узнать, что же здесь произойдет. Чувствовал он себя странно, с винтовкой на плече и патронами в сумке на боку он был как будто и не охранником, и даже и не пастухом, а солдатом экспедиционного корпуса в какой-то дикарской деревне.

Зачем столько солдат? Дрессировкой местного зверья никто не занимался, но достаточно было теперь взглянуть на их встревоженные и беспомощные морды, чтобы понять: в них не было смелости и настоящей наглости. Приди капитан сюда в одиночку – ничего бы не изменилось. Отважны полосатые были только в старые времена, вооруженные огнестрельным оружием и покровительством своих хозяев.

Ун оглянулся, посмотрел через плечо на вожаков. Они выглядели не лучше зрителей.

– Ун!

Ун выпрямился, не сразу поняв, кто это его окликнул, и увидел, как Хромая протискивается между двумя старыми, облезлыми самками, стоявшими в первом ряду. Она получила поток шипенья и даже подзатыльник, но не отступила, и расплывшаяся, беззубая старуха с ворчаньем подвинулась. Хромая помахала ему рукой, заслужила дикий выпученный взгляд второй старухи и еще один подзатыльник, но только фыркнула и помахала снова. Ун с трудом удержал на лице серьезное, даже немного суровое выражение, почему-то давясь беспричинным смехом, и махнул ей в ответ. Старухи тут же запричитали громче и затолкали Хромую назад, во второй ряд.

И в этот момент грянул голос капитана, говорившего на зверином наречье так, как могли, наверное, только сами звери.

– Кто-то из вас, – говорил капитан, вставив какое-то непонятное, но явно грубое слово, – посмел убить в моем зверинце. Вы… – снова незнакомое ругательство, – подумали, что кто-то из вас может что-то здесь решать? Вы сейчас же выдадите мне… – еще одно ругательство, – а если нет, то мы будем играть в нашу любимую игру. На этой неделе я сломаю лапы одному, через неделю второму. Но теперь легко вы не отделаетесь. Пока вы не выдадите мне… –и снова капитан плюнул каким-то резким, острым словом, я всех вас тут попередушу, если не получу виновного! И даже не думайте подсунуть мне подыхающего старика!

Хромая, выглядывавшая из-за плеча старухи, больше не смотрела на Уна. Она смотрела ему за спину, похоже, на капитана, и взгляд ее становился все более и более растерянным.

Неожиданно толпа зрителей дрогнула, среди них пробежал испуганный вздох и ропот. Ун не должен был оборачиваться, но посмотрел назад.

– Ага, вот как, значит, – капитан стоял, заведя руки за спину. Навстречу ему вышел какой-то полосатый. Издали рассмотреть зверя было сложно, но Ун узнал его. Это был не то племянник, не то сын Мертвой, которую на самом деле звали Ромашкой.

Ун сразу почувствовал неладное, снова повернулся к толпе. Старухи пытались удержать Хромую, а она рвалась вперед и смотрела только на площадь. «Куда ты лезешь, дуреха, – тоскливо подумал Ун, – попадешь сейчас капитану под руку – он велит тебя подвесить, чтобы другим была наука». Он надеялся, что Хромая придет в себя и отступит, но удивление на ее лице быстро сменялось упертой решимостью. Она уже приготовилась закричать, и в этот момент Ун рванул вперед, схватил ее поперек туловища, зажал рот рукой, запоздало подумав, что может остаться без пальцев, и потащил через толпу полосатых, которые с готовностью расступались и пропускали его. Ун не замечал колотящие по ногам пятки, и чувствовал только время. Ему казалось, что тащить Хромую во двор ближайшего квадрата пришлось вечность, не меньше. Что капитан все заметил. Что сейчас он пришлет кого-нибудь за Хромой. И Ун удивился, когда понял, что, кажется, никто ничего и не заметил. Хромая больше не вырывалась, и он чувствовал, как сердце ее бьется все чаще и чаще. Кроликов можно было напугать до смерти. Работало ли такое с полосатыми?