И он бы, может быть, что-то и подозревал, но никогда бы не раскусил обмана и не развеял бы иллюзию. Сто лет назад для этого понадобились лучшие раанские ученые, самые светлые умы!

Его товарищи не понимали, что творят. Наверное, они посмеивались, говорили, что нет тут ничего страшного, что виды родственные, а остальное лишь мелочи и простые забавы, да и не жениться же им на полосатых, и не замечали, как снова, медленно, но неумолимо восставал из своей гробницы, казалось, уже побежденный обман.

Хромая остановилась чуть в стороне от Сан, не смея тревожить хозяйку, пока та снова и снова перечитывала письмо. Потом она словно почувствовала взгляд Уна, покосилась на него, удивленно наклонила голову на бок, хлопая этими своими огромными глазами.

Ун фыркнул и отвернулся. Он не мог спасти всех здешних доверчивых дураков, но знал, что теперь-то точно не позволит себя обмануть.

Глава XXV

Четыре коротких слова – вот что отправит его на каторгу. Ун понял это, и почувствовал, как щеки задергались, и лицо искривила нервная, болезненная улыбка. Всего четыре слова!

«Нет, – подумал он, – слова тут не при чем». Тысяча слов не сможет сбить раана с пути правды, пока он сам не оступится. «А я оступился». И как оступился!

Когда к нему прибежала Хромая с запиской от Сан, происходящее показалось Уну странным. Когда все носились и искали пропавшего полосатого – забавным. Когда же капитан Нот построил солдат, дежуривших в зверинце во время прибытия столичных гостей, и принялся медленно прохаживаться вдоль шеренги, стало ясно, что шутки кончились.

Капитан поравнялся с ним и посмотрел прямо в глаза. «Все из-за тебя. Из-за тебя заметили того кривого детеныша. Ты полез в теплицы. И это все тоже твоих рук дело. Но теперь ты никуда от меня не денешься», – вот что говорил его взгляд. Нет, капитан не мог ничего знать. Никто не видел, как Ун открывал подсобку, и никто не видел, как он пропустил туда полосатого. И все же под этим проклятым капитанским взглядом хотелось выпалить все как есть, признаться – только бы получить призрачную надежду на прощение.

Ун дошел до угла, опасливо посмотрел на главное здание ветеринарной службы в конце улочки. Дверь облезлого, двухэтажного дома по-прежнему оставалась закрытой, все окна были темные, только в одном – под самым скатом крыши – горел свет. Там-то и решалась его судьба. В отличие от капитана, доктор Рат не обошелся одними только пристальными взглядами и допрашивал Сан уже больше часа. «Она обо всем расскажет», – мысль эта, повторявшаяся снова и снова, оглушала Уна как колокол. Если она сознается, то и ему не отвертеться.

Вот он стоит в прохладном зале, перед ним капитан и какой-нибудь чиновник из трибунала – конечно, разозленный, потому что не хотел ехать в такую даль, да еще и из-за такой мелочи. Уну приходится до хрипоты доказывать, что это лишь проступок, приходится просить и почти умолять, а в конце все равно звучит обвинительный приговор. Потому что он сын предателя. Потому что он избил до полусмерти министерского сыщика. Потому что его миловали уже дважды и третьего шанса таким не полагается, и для таких даже проступок – преступление.

Ун пропустил свадьбу Кару, но смел надеяться, что все-таки застанет детство своих племянников. А что теперь? Каторга? Шахты? Каменный лес? Ун начал считать шаги. Раз, два, три...

Столичных гостей было трое, и Ун не запомнил, кого они представляли: не то сахарную фабрику, не то фермы. Их никто не ждал, ведь все списки полосатых были согласованы давным-давно, и оставалось только загнать зверье в вагон, но они все равно заявились, размахивая письмом с печатью Совета и позволением забрать сколь угодно полосатых сверх заказа.

Внезапность их появления Уна не насторожила. Не возникло у него никаких подозрений, и когда капитан ни с того ни с сего, ради троих дельцов, согнал в зверинец почти все патрули. «Капитан, капитан... Неужели надеетесь, что они замолвят за вас словечко-другое в Столице? Не замолвят, зря стараетесь», – вот как он подумал и даже позволил себе снисходительную и победную улыбку. Дурак. Круглый дурак, который так и не научился видеть дальше собственного носа.

Конечно, императорские ревизоры никуда не приезжали без легенды. Они разыгрывали маленький спектакль, и все вокруг притворялись, что обмануты им. Таковы были негласные правила. Но в этот раз важным гостям действительно удалось обвести вокруг пальца одного идиота. Если бы он думал головой, то понял бы смысл происходящего, и никогда бы не согласился на странную затею Сан и Хромой.

Хромая! Вот кто во всем виноват!

Хромая с этими ее синими глазищами, которые всегда смотрели дружелюбно, но таили хитрость. С этой ее дурацкой водой, за которой она сбегала с такой охотой.

На время приезда «дельцов» Уна определили патрулировать проход между крайними жилыми квадратами и южной стеной. Жара стояла невыносимая, фляга опустела в первые полчаса, и вокруг, как назло, не было ни колодцев, ни нажимных колонок, только боковые сливные ямы для нечистот, от которых поднимался невыносимый, острый дух. Капитан, наверное, лично выбирал для него это место.

Ун был измучен духотой, и когда появилась Хромая, искренне обрадовался ей. Какая удача, что они встретились! Какая счастливая случайность! Он попросил ее принести воды, и, получив полную флягу, даже попробовал пошутить на зверином языке:

– Не из канала вода хоть?

Но у животных не было чувства юмора, и полосатая ответила ему обиженным прищуром.

«Она сбила меня с толка своей услужливостью!»

Хромаая снова пришла через час, и Ун даже не подумал искать тут какой-то подвох, и не приказал ей держаться подальше. А стоило бы. Она подошла близко-близко, схватила его за руку и вложила ему в ладонь небольшой прямоугольник. Это оказалась бумажка – сложенный в несколько раз листок, выдранный из записной книжки. На нем, неровным, танцующим почерком были выведены те проклятые четыре слова:

«Спрячь его в подсобке, пожалуйста».

Сан обошлась без подписи, но сомневаться в ее авторстве не приходилось. Только что она имела в виду? Кого надо было прятать? И как? Ун собрался уже строго покачать головой, но Хромая протянула к нему лапу, держа подрагивающими пальцами ключ, на бирке которого была выведена цифра семь.

– Откуда...

Кто-то тихо зашаркал, к Уну и Хромой нерешительно приблизился горбящейся, перепуганный полосатого рыжей масти.

– Этого спрятать? – спросил Ун и даже не заметил, когда это ключ успел оказаться в его руке, а полосатая повиснуть на плече.

«Надо было гнать их обоих, а рыжему еще и пинка отвесить», – Ун снова посмотрел в сторону ветеринарной службы. Свет в окне был все таким же ярким и таким же неподвижным.

Если бы он тогда шикнул на Хромую, если бы прогнал ее, а не стоял и не позволял висеть на себе, как на дереве, то Сан бы теперь не допрашивали. Она, конечно, разозлилась бы на него, но потом обязательно простила. Ведь он поступил бы правильно.

«Если бы», – мрачно подумал Ун. Но случилось все совсем иначе. Ун, Хромая и рыжий прошли вдоль стены до двери седьмой кладовки. Ун отпер замок, отодвинул тяжелую дверь и заглянул внутрь, морщась от пыли. Эту небольшую нишу в стене занимали дождевики, инструменты, какие-то клапаны, похоже, для водовода – все те мелочи, которые иногда пригождались в зверинце, и за которыми не хотелось бегать во вне. Места тут было достаточно, и полосатый устроился на полу, среди шлангов и ведер. Ун закрыл дверь, трижды провернул ключ в замочной скважине и вернул его Хромой. Она счастливо улыбнулась, даже подпрыгнула и убежала, а потом началось...

Дверь ветеринарной службы открылась, на пороге, на фоне желтого прямоугольника коридора, появился тонкий силуэт и тут же снова пропал, слившись с вечерними сумерками. Первым порывом Уна было броситься навстречу Сан, задать сотню вопросов, но он сдержался, изобразил полное безразличие, словно за ним сейчас наблюдали.

Сан шла не торопясь. Шляпу она держала в правой руке и чуть помахивала ею, как веером.