Хромая устало и строго покачала головой, подражая манере Сан, скользнула под навес и быстро вернулась с иголкой и мотком тонких ниток. Она показала их Уну и что-то профыркала.

Сержант Тур и остальные часто носили порванные вещи местным «швеям». Чинить прорехи у них выходило лучше, чем у самих солдат, разума нет, но лапы ловкие, и заплатить им можно было булкой или какой-нибудь безделушкой – все дешевле, чем брали за работу настоящие портные в городе.

Ун растерянно посмотрел на сторожевую вышку. После тревоги там точно кто-нибудь варится заживо, но смотрит, наверняка, в сторону леса. «Да и плевать», – подумал он, чувствуя только усталость, и забрался под навес.

Умирающая спала, подтянув задние лапы к животу, Хромая укрыла ее тонким одеялом, села чуть в стороне и выпятила вперед лапу, требовательно сжимая и разжимая пальцы. Ун бы задумался обо всем этом, колебался бы, но вонь подгоняла, хотелось уйти отсюда как можно быстрее, он расстегнул пуговицы, снял рубашку и отдал ее полосатой. Та деловито кивнула и начала вдевать нитку в иголку, щурясь, чуть высунув язык и больше не обращая на него никакого внимания.

И это было хорошо.

Ун сидел на земле и горбился, обхватив себя руками и уже не краснея, а багровея. Исподняя майка не спасала, он чувствовал себя голым и ничего не мог с этим поделать. Мерзкое, мерзкое место – оно как будто теперь могло коснуться его, впитаться в кожу.

«Это усталость, – уговаривал себя Ун, – ты хочешь спать, есть, тебе плохо».

Он повторял это, но все сложнее было держать себя в руках и не вырвать у Хромой рубашку. Сколько же еще она будет возиться! Сколько еще он будет служить здесь и медленно пропитываться здешней дикостью?

«Три года и десять месяцев», – подумал Ун. Слишком долго. Мысль эта задела почти уже затянувшуюся рану. Полосатые, зверинец, Сан, сержант – шли бы они все к черту. Как же ему хочется домой. Разве должен он возиться с полосатыми, с этими мерзкими макаками?

Хромая похлопала его по плечу, Ун вздрогнул, открыл глаза, отгоняя дремоту, потер кожу, где она его коснулась, повернулся, и чуть ли не уткнулся носом в протянутую ему рубашку.

Дыры на рукаве больше не было, и новый шов почти никак не выделялся. Ун разглядывал работу не долго, поспешил одеться и вздохнул с облегчением. Странные беспричинные страхи отступили, и даже дышать как будто стало легче, и вонь не казалась уже такой крепкой и густой. Когда Хромая, очень довольная собой, оскалилась в улыбке – Ун улыбнулся в ответ.

Уходя, он пообещал себе, что позже принесет что-нибудь для нее. Еще он подумал, что быть пастухом ему осталось недолго. И не ошибся. Через два дня Умирающая наконец-то издохла.

Глава XXIV

– Это не болезнь! – повторила Сан и уперлась ботинком в колесо тележки. Двое крепких полосатых, пришедших забрать скрюченную тушу Мертвой, покосились на доктора Рата вопросительно.

– Уносите, – приказал доктор. Ун еще никогда не слышал, чтобы кто-то говорил на зверином наречье так раздраженно.

Полосатые растерянно переглянулись, но начали разворачивать тележку. Сан снова преградила им дорогу, снова поставила ногу на колесо, а потом наклонилась и сорвала с мертвечины покрывало. В воздух взметнулись несколько мух, легкий ветер всклочил гриву зверя, на мгновение создав иллюзии жизни там, где ее больше не было.

Ун услышал, как позади жалобно застонала Хромая, сам он икнул от волны приторного запаха болезни и разложения, не удержался и закрыл нос ладонью.

– Хватит врать самим себе! – Сан как будто не замечала вони. Она посмотрела на отца с вызовом, а на сержанта Тура, стоявшего по правую руку от него, с обидой. – Ее задушили. Посмотрите на шею! Это тот полосатый, которого…

Доктор поднял вверх сжатый кулак. Полосатые были отлично выучены, они сразу все поняли, попятились и торопливо засеменили прочь.

– Знаешь, что я вижу? – доктор Рат подошел к тележке, но на тушу даже не взглянул. – Я вижу труп больной, совершенно иссохшей полосатой, которая должна была умереть еще неделю назад. Сержант!

– Да, господин доктор, – сержант Тур часто-часто моргал, глаза его слезились, но Ун не взялся бы судить, от запаха или от жалости.

– Что скажете, сержант?

– Очень худая полосатая, господин доктор. Наверное, сильно болела.

Сан хлопнула себя по бокам, пнула колесо, отошла, повернулась ко всем спиной. К ней тут же поковыляла скулящая Хромая. Морда у нее была виноватая, наверное, полосатая волновалась, что ее накажут за недосмотр. А Ун не видел в этом никакого смысла. Умирающая была обречена, и даже если бы Хромая постоянно оставалась рядом, исхода дела это бы не изменило.

Да и как ее наказывать? Она была совсем тонкая и мелкая, такую пнешь – дух испустит. А как лапу за собой волочит – жалко смотреть.

Черная жирная муха подлетела совсем близко, монотонно гудя, и Ун содрогнулся, точно вышел из тепла в холод, попятился, замахал рукой. Утром он был первым из раанов, кто пришел посмотреть на Мертвую. Она лежала на боку, неподвижная, с застывшей не то в удивлении, не то в ужасе мордой. Пасть была приоткрыта, глаза смотрели в никуда. И по этим глазам, перебирая крошечными черными лапками, ползали такие же вот твари.

«Сколько же в ней сейчас личинок? – подумал Ун. – Пусть уже увезут ее и закопают».

Он постарался подумать о чем-то хорошем, но память не отпускала сегодняшний день, и новый образ был отвратительнее предыдущего. Не то сын, не то племянник Мертвой медленно, точно на какой-то церемонии, согнал полдюжины мух с ее лба, согнулся пополам и припал к нему губами. «Нет, не закапывайте, сожгите ее».

– Сержант, займитесь телом. А нам пора.

– Я пойду на могильник, – возразила Сан.

Взгляды отца и дочери встретились, и в этом коротком столкновении, совершенно немом, было сказано больше, чем смогли бы выразить любые слова. Ун отвернулся от них, не желая становиться частью этого противостояния, посмотрел на сержанта. Тот уже успел подозвать к себе Хромую и отправил ее за ушедшими полосатыми, а сам поднял с земли покрывало – оно было грязным, в подтеках и разводах, о происхождении которых знать не хотелось – и начал аккуратно, точно спящего ребенка, укутывать Мертвую.

Странное дело. Ун ожидал от деревенского раана куда более простого и прагматичного отношения к смерти. Но кто его знает, этого поклонника древних героев. Может быть, он еще и стихи по ночам писал.

– Ты ведь видел следы. Ты знаешь, что ее задушили, – когда доктор Рат ушел, Сан вернулась к тележке, коснулась покрывала там, где была голова полосатой, погладила ткань кончиками пальцев. – И мы ведь знаем, кто убийца. Ты бы его легко нашел.

Сержант Тур поправил кепку, задранную на самую макушку, смахнул слезы из уголков глаз и заговорил почти назидательно, как будто с ребенком. Ун не мог представить себе худшей стратегии при общении с женщиной.

– Доказательств, что это сделал он, у нас нет. Сам полосатый ни в чем не признается, скорее всего. Только твоих слов капитану не хватит. Он начнет искать виновного. А я этого не хочу. Капитан слишком... Хм... – Ун видел, с каким усилием его старший подыскивает правильное слово, темно-красные брови сошлись на переносице, веки подрагивали. Нет, все-таки стихов он точно не писал. – Капитан слишком увлекается, когда ищет виновных.

Сержант Тур был прав, и поэтому Сан разозлилась на него еще сильнее.

Сначала Ун даже обрадовался их ссоре, подумал, что теперь-то все станет как прежде, что он вернется в патруль, к его ленивому и простому распорядку. Да, придется вновь терпеть Карапуза и остальных, зато можно будет забыть о грязи зверинца, и вспоминать о ней редко, да и то, глядя на полосатых сверху вниз, со сторожевой вышки или стены.

Но уверенность в скором освобождении сначала обратилась в прах, когда Ун спросил у сержанта насчет своей дальнейшей службы и услышал в ответ:

– Разве что-то изменилось?

Ун вспомнил тот разговор и не смог сдержать горькой улыбки. Изменилось все. Причем в худшую сторону.