– И вы, – капитан повернулся к оставшимся на аллее, – соберитесь у ворот. Будьте готовы выдвигаться и ждите дальнейших приказов.

Куда надо будет выдвигаться и что будут за приказы он тоже пояснять не стал, круто развернулся и пошел в сторону администрации, продолжая ругаться на все лады и сражаться с поясом. Но эта недосказанность не захватила воображение Уна. Плетясь в хвосте поредевшей колонны, он смотрел на своих товарищей, бок о бок с которыми ему, возможно, даже предстоит вступить в бой, и думал, помнят ли эти обленившиеся боровы, с какого конца стреляет винтовка, а если помнят – то решится ли он повернуться к ним спиной.

«Глупости, не настолько же они меня ненавидят, я им ничего не сделал», – мысль была правильной, но затылок все равно как-то неприятно зачесался.

Впереди, у самых ворот, стоял пехотный грузовик. Рядом с ним бездельничали трое солдат. На них были каски, защитные жилеты, полевая форма – такой в корпусе не носили. «Что здесь делают солдаты из пограничных крепостей?» – Ун теперь и думать забыл о выстрелах в спину, и с удивлением смотрел на чужаков. Один из них заметил его взгляд и поклонился. Не глубоко, но это точно был не кивок – плечи чуть подались вниз. Ун запнулся и сбился с шага.

Солдатами были не рааны, а норны. Ночной сумрак все делал равномерно серым, но теперь он пригляделся получше, и у него не осталось никаких сомнений – лица у них были крапчатые. Ун знал, что в южных крепостях служит множество норнов, но никогда не воспринимал это всерьез, и теперь испытал какое-то неуместное потрясение, и отчего-то подумал, что вот эти точно знают, с какого конца браться за оружие.

Их офицер – раан – рассматривал карту, адъютант светил на нее карманным фонариком. Они что-то здесь искали? Или кого-то? Ун обошел офицера стороной, и принялся неспешно прохаживаться вдоль ожидавших приказа солдат корпуса. Некоторые из них сидели на корточках, другие стояли, привалившись к плитам бетонного забора, почти все курили, и огоньки вычерчивали в воздухе яркие дуги.

Ун шел неспешно, делая вид, что пытается согреться, потирал локти, а сам прислушивался к разговорам. Говорили об одном и том же – о чужаках, но теории, что им тут нужно, придумывали самые дурацкие. Особенно понравился всем вариант, что они заблудились, когда офицер прикорнул и оставил карту норну.

Только какой-то старый солдат, кажется, из шестнадцатого патруля, сказал что-то похожее на правду:

– Они ищут островитян. Дерьмецом дело пахнет, дерьмецом.

Услышав его слова, Ун остановился и даже хотел переспросить, не ослышался ли, но его опередил какой-то невысокий, тощий парень:

– Островитян? Ну, ты хватил. Тут до побережья катить и катить. Неделю! И реки все мелкие для их «водомерок». Как бы они сюда добрались? Не-е. Они ловят какого-нибудь дезертира.

Старик фыркнул и легким ударом опустил парню козырек кепки на самые глаза:

– По-твоему тут некому этим заняться? Сам же сказал – неделя до побережья. Стали бы они ехать в такую даль ради какого-то придурка? Нет, говорю вам. Ищут этих островных крыс, только признаваться не хотят, что упустили их. Поверьте, если не островитяне, а какая причина поменьше – их бы к зверинцу не подпустили

– А я бы вот подпустил, – влез в разговор третий солдат, – пусть норны полосатых охраняют. А нас пусть переведут куда на север, в место получше. Не по раану это – возиться со зверьем.

– Дурак, – протянул старик с раздражением. – Ты посмотри, как они на стену пялятся.

Ун повернулся в сторону норнов. Они смотрели на стену зверинца, и фигуры их казались напряженными, руки то и дело перехватывали ремни винтовок. Не дать, не взять гончие, которые чуют зайца и не понимают, почему хозяин не спускает их с поводка.

– Норны ничего не прощают и ничего не забывают, – сказал старый солдат, понизив голос. – Брат моего деда говорил, что полосатые им в последнюю войну много крови попили. Пусти крапчатых за стену – они там все зверье вырежут. Есть за что.

Ун вспомнил Молу, старую няню, которая возилась с ним и с сестрами. Он представить себе не мог, чтобы она причинила боль животному, которое ей ничего не сделало. Просто невозможно! С другой стороны, если подумать, Мола ведь была женщиной, и к тому же женщиной, много лет прожившей в исконных раанских землях. На юге, наверное, норнам все еще позволялось сохранять свои примитивные порядки.

– Но если так, то...

– Капитан идет.

Все мигом подобрались, отлипли от забора, поднялись с холодной земли, недокуренные сигареты десятком падающих звезд полетели в траву, хотя курить было запрещено только дежурящим на стене. И курево они истратили напрасно. Капитан подлетел прямо к приезжему офицеру с картой, не посмотрев ни на кого из подчиненных, едва ли не кланяясь, и стал практически тем самым капитаном Нотом из детства Уна – подобранным и услужливым.

Неужели сейчас их все же отправят за ворота? Ловить дезертиров? Ловить островных дикарей? Ун огляделся, нашел взглядом свой четырнадцатый патруль: они собрались у шлагбаума. Идти к ним не хотелось. Тогда он отыскал сержанта Тура, который разговаривал с кем-то чуть в стороне, и решил держаться ближе к нему. Не дойдя пяти шагов, Ун остановился. Собеседником сержанта оказался один из норнов. Голос крапчатого звучал мягко и чуть тягуче:

– Понял вас. Спасибо за совет, господин сержант. Мы все там проверим.

– Пусть направляет вас Ами и верная ей Ли-та-ни, – ответил сержант Тур, и норн разве что не засиял от восторга, поклонился, причем весьма низко, и побежал к своему офицеру, который устало отмахивался от капитана Нота. Ун же теперь передумал подходить и к сержанту. В ночную пору, когда даже самые сильные духом позволяют первобытному страху вытеснить разум, чужое суеверие могло оказаться заразным – и не важно, как сильно ты в него не веришь при свете дня. Что сказал бы отец, если бы услышал, как раан, живущий в их просвещенную эпоху вечного мира, поминает раанских героев – по сути, метафоры – как каких-то божеств? И что требовать от норнов, если рааны в деревнях все никак не могли отмыться от доисторического мышления?

До самого утра Ун размышлял об этом, а еще об облаках кровососущей мошкары и раздражающей зевоте, от которой уже болел рот. Ничего важного так и не произошло. Солдаты-норны то и дело пробегали через ворота, докладывали о чем-то офицеру и убегали обратно в ночь. Когда солнце показалось над забором, чужаки – их оказалось больше двадцати – забрались в грузовик, раан-офицер сел с ними, хотя мог бы устроиться и в кабине, и уже через пару минут о ночных гостях напоминали только следы колес на дороге. Капитан, как будто даже похудевший, взмокший, хотя до жары оставалось еще несколько часов, велел всем, кроме запасных дежурных патрулей, отдыхать до шести вечера. Щедрый приказ Уна не касался. Он сдал винтовку, снова простояв в очереди у оружейной, и отправился в восточное крыло жилого квартала.

У Сан были две комнаты на первом этаже в старом кирпичном доме. Ун проломился через пышные кусты палисадника, постучал в окно, занавешенное синими шторами. Почти сразу распахнулась входная дверь, девушка вышла на порожки, держа в руках завернутую в полотенце кастрюлю.

– Нельзя так задерживаться! У нас график! – выпалила она, замолчала на полуслове и добавила уже тише и медленнее: – В смысле... Что там ночью случилось? Мы все волновались.

– Да мы и сами не поняли, – не стал выдумывать Ун.

Он надеялся, что Сан сейчас сделает пару предположений, она умела делать интересные и даже дельные предположения, но девушка только кивнула:

– Ладно, может, потом узнаем. Ты сейчас пойди посмотри, как она там. Потом сразу ко мне – расскажешь все. Еще надо будет сходить в три часа, я тогда дам тебе лекарства. А вечером пойдем вместе. Отец как раз уедет в город.

Она забылась, протянула ему кастрюлю, и Ун почти уже взялся за ручки, но тут Сан опомнилась, шагнула назад.

– Сначала назови.

Ун закатил глаза. Как хорошо, что отец не мог теперь его видеть. Он на выдохе проскрипел пару слогов, которые должны были обозначать для полосатых слово «горшок». Сан поморщилась, но кивнула и наконец-то вручила ему слегка теплую кастрюлю.