Наконец, все закончилось. Отпустив последнего полосатого, доктор Рат, сделал какую-то пометку в записной книжке, кивнул:

–Надо возвращаться. В пять заберут почту. А еще надо подготовить копии дел...

– Я хочу сходить в лазарет, – ответила Сан, отдавая ему мелко исписанный лист.

Доктор Рат беспомощно обратил глаза к небу:

– Сан, милая, ты не вытянешь ее... Я же смотрел...

– Вытяну, – вспыхнула девушка, краснея.

– Как знаешь. Но если до прибытия состава она не встанет на лапы – мы ее отправим в Императорский университет. Хватит уже мучить животное, – Он повернулся к Уну и сказал: – Идите с Сан. До выхода я доберусь и без вас. Дежурному скажу, что вы меня проводили.

Ун хотел поспорить, напомнить, что есть же инструкции, но слова доктора были не предложением и не просьбой. Они прозвучали как самый настоящий приказ, с которым невозможно было спорить. Доктор Рат кивнул на прощание, развернулся и пошел назад.

– Что за Императорский университет? – спросил Ун у девушки, которая после ухода отца словно скинула маску решительности и разом сникла, сделалась какой-то уставшей.

– Императорский медицинский университет. Неважно. Пойдемте.

Она повела его дальше, и он решил обойтись без новых вопросов. Они забирались все глубже и глубже в зверинец, пока, наконец, не уперлись в сетчатую перегородку. Когда-то полосатых было действительно куда больше, теперь же одну треть зверинца отгородили, иногда полосатых пускали туда на выгул, но случалось это редко. Увидев в первый раз по ту сторону остовы пустых, разваливающихся будок, Ун почему-то почувствовал совершенно беспричинную тоску и даже печаль, и теперь старался туда не смотреть.

Впереди показался хлипкий временный навес, установленному как будто бы специально на расстоянии от остальных логовищ. Под истрепанным пологом были двое: одна фигура скорчилась на покрывале, укрытая лоскутным одеялом, вторая – молодая самка – сидела рядом с ней и шила. Она не то услышала приближающиеся шаги, не то почувствовала чужой запах, но вдруг выпрямилась, отложила ткань и нитки, повернулась, посмотрела с тревогой на Уна, потом – с облегчением – на Сан, встала и захромала им навстречу, сильно припадая на правую лапу. Стрекотание ее было торопливым и немного испуганным. Сан слушала полосатую, а смотрела на Уна. И смотрела почему-то с осуждением.

– Что она... ну... лает? – не выдержал Ун.

– Вы не понимаете? – Сан даже не попыталась скрыть удивления. Он пожал плечами, и подумал, что опускаться до этого наречия не надо, но понимать его, похоже, все-таки придется научиться. Пусть это зверье не думает, что может тявкать у него за спиной что попало. – Хромая говорит, – Сан сделала упор на это «говорит», – что вокруг иногда мотается какой-то полосатый. Она его не знает и боится отходить от моей пациентки. Боится, что он сделает что-то плохое.

Сан нахмурила лоб, задумчиво потерла пятна на щеке – разделенные тончайшей полоской светлой кожи, потом ответила, но не так уверенно, как доктор Рат, и в потоке невнятной каши недослов Ун уловил единственно знакомое «Тур». Хромая тут же закивала. Похоже, сержанта полосатые знали даже по имени.

– Она, кстати, бегала к наблюдательной вышке, махала руками, и ее никто не заметил, – как будто невзначай добавила Сан. Ун только пожал плечами и посмотрел на ближайший квадратный силуэт, высившийся над стеной. Конечно, полосатую никто не заметил. Потому что там никого не было. В такую жару находиться на стене – уже испытание. А сидеть и задыхаться в вышке – настоящая пытка, никакой вентилятор не спасет.

Они вошли под навес. Сан села прямо на землю, аккуратно убрала одеяло, и Ун коротко шикнул от отвращения. Больная полосатая – ей было около сорока с сезонов – мелко дрожала, прижимая к груди перевязанную левую лапу. На бинтах проступали желтые пятна не то гнили, не то гноя. Мух здесь, похоже, не было только по одной причине – Хромая их отгоняла.

Сан даже не вздрогнула. Она достала из сумки какие-то баночки, новые бинты, ножницы, начала аккуратно срезать повязку. На покрывало потекла коричневато-зеленая жидкость, приправленная белыми хлопьями. Сан небрежно стерла ее пальцем, а Ун еле-еле сдержал рвотный позыв. Страшно подумать, эту руку он хотел целовать при первой встрече! Нет уж. Слишком странная дама.

Он отвернулся от раненной полосатой, и на какой-то миг успел заметить обращенный на себя взгляд Хромой. Зверюга смотрела на него с пристальным удивлением, даже недоверием, и чесала правое ухо, потом опустила глаза, делая вид, что все время разглядывала землю, быстро обошла его, волоча ногу, и села рядом с Сан. Та уже заканчивала накладывать новую повязку, ворча негромко:

– Отец думает, что если он тридцать лет проработал, так все знает. Упертый старик. Ничего он не понимает. А я ее вылечу.

Хромая полосатая кивнула, как будто что-то поняла. Ун предпочел промолчать. В этом случае он бы поставил на доктора Рата.

Глава XXIII

В коридоре перед оружейной образовалось настоящее столпотворение, и Ун почти с боем протиснулся к зарешеченному окну. Он получил винтовку, подсумок с патронами, и даже не успел нигде расписаться, как его просто вытолкали ко входу. У самой двери кто-то крикнул:

– Быстрее, быстрее!

Ун покорно шагнул в ночь, и пошел в сторону неровного построения, тянувшегося вдоль аллеи жилого блока. Здесь собрались почти все солдаты корпуса, но сержанта Тура он заметил сразу. Не только из-за роста старшего, но и из-за какого-то неуместного спокойствия: рааны вокруг переминались с ноги на ногу, суетились, он же оставался неподвижен, как камень среди волн. Бойцы четырнадцатого патруля собрались тут же, рядом. Ун присоединился к ним, встав слева от зевающего Карапуза, и спросил его негромко:

– Что случилось?

– Да мне-то откуда знать, Пастушок?

«Понятно, перемирия у водопоя не получится», – подумал Ун, не стал больше задавать вопросы и посмотрел вверх. Фонари на алее едва-едва горели, и звезды в черном небе казались неисчислимыми. Они чем-то напоминали сержанта – тоже были слишком мирные и сонные для ночи внезапной тревоги. Буря бы подошла к случаю куда лучше.

– Ун? – Ун вздрогнул, когда темный силуэт сержанта Тура возник перед ним, заслонив собой полнеба, и приготовился выслушать приказ, а тот заговорил в своем размеренном, совершенно не приказном тоне. И, разумеется, заговорил именно о том, о чем Ун предпочел бы не слышать: – Вольно, вольно... Скажи, доктор Сан о чем-нибудь тебя просила? Все нормально? Ей нужна еще какая-нибудь помощь? Ну, ей и ветеринарному корпусу?

Уна словно облили помоями. Опять. Он чувствовал, как Карапуз, а с ним и остальной четырнадцатый патруль косятся на него, и знал, что лица их растягиваются в омерзительных и очень довольных улыбках. «Мы жалкие, тупые корпусники, – говорили эти улыбки, – но нас никто в рабы не отдавал. А ты теперь мальчик на побегушках».

– Госпожа Сан ни о чем не просила.

«Я ответил и хватит», – умоляюще подумал Ун, но на простоватом лице сержанта отражались все его намерения: он прямо сейчас решал, какой унизительный вопрос задать следующим. Что-нибудь вроде: «А что ты делаешь в зверинце, рядовой Ун? Подтираешь полосатым зады или кормишь их с ложечки?». И он спросил бы об этом, не чтобы унизить, а чтобы просто узнать побольше о делах Сан, но не успел. На аллею вылетел капитан Нот, и Ун не мог вспомнить, когда еще был так рад ему. Сержант же тяжело вздохнул и вернулся на свое место.

Капитан ругался и пытался на ходу заправить рубашку – край ее все топорщился из-под пояса.

– Заткнулись!

Все замолчали, кажется, даже комары притихли.

– С первого по десятый патрули на стену. Рассредоточиться, смотреть в поле и в лес. Любое движение чего-то крупнее собаки – немедленно докладывать мне. Не стрелять и языками не чесать! Никаких прожекторов! Увижу, кто курит – будете жрать окурки, сволочи! Бегом!

Повторять приказ не пришлось, солдаты сорвались с места, никто ничего не сказал, хотя, наверняка, все думали об одном и том же: что они должны были заметить? Да и как? Ун бывал в ночных дежурствах не раз, и знал, что даже в полнолуние лес, если смотреть сверху, со сторожевой вышки, походил на черное, непроглядное море. Когда верхушки деревьев вдруг начинали покачиваться, шуршали, сложно было понять, взлетела ли это сова, пропрыгал ли какой-то зверек или подул одинокий ветер, запутавшись в ветках. А пытаться понять, что происходило у самой земли – вовсе пустая затея.