Ун шел между отцом и дочерью, а теперь оказался как будто на линии огня. Они сбавили шаг, и с одинаковым раздражением смотрели друг на друга прямо через него.

– Старая песня. Ты прекрасно знаешь, что программа по сокращению поголовья была начата задолго до нас, – сказал доктор с неожиданным холодом в голосе. – Чудо, что ее вообще отменили. А те несколько лет мора, черное поветрие! И ты требуешь, чтобы мы теперь поправили непоправимое? Давай не будем опять начинать при...

– Нет, будем! – она остановилась. Несколько полосатых высунулись на шум из своих укрытий и тут же вновь поспешили спрятаться. – Вот сейчас они потребовали десять полосатых для шахты. Десять! И в том месяце столько же. Я читала отчеты! Они требуют все больше и все чаше. Они делают слишком большие заказы. Особенно на молодых полосатых. На детей. Какая мать захочет рожать, зная, что в любой момент ее сына или дочь могут просто отобрать?

– Ты слишком высоко оцениваешь эмпатические способности их самок, – сказал Рат, понизив голос, – они забывают обо всем быстрее, чем тебе кажется. Особенно, если им об этом не напоминать. И скажи-ка мне, как без этих детенышей, по-твоему, мы бы смогли разработать детскую вакцину от полиомиелита? Может быть, ты позволила бы опробовать десяток ее вариантов на сыне Этти? Или на То и Рине?

Сан явно готовила какой-то ответ, но последний аргумент доктора выбил почву у нее из-под ног. Взгляд ее заметался.

– Как ты не понимаешь, милая, – теперь Рат уже не скрывал досады и даже легкой обиды. – Я волнуюсь о судьбе полосатых куда больше, чем даже ты. Тобой движут симпатии. Излишнее мягкосердечие. Мной – понимание. Ты права. Их мало. И будет еще меньше. Может, им осталось поколение-два. И все. Да, заказы растут год от года. Но без полосатых нам не обойтись. Не станем же мы рисковать раанами в шахтах и на болотных промыслах? О науке я молчу. Тут и добавить нечего. Я с ужасом жду момент, когда лабораториям придется обходиться только крысами и кроликами. Это будет поистине черный день.

– Вот! Ты сейчас сам признал, что они выше крыс и кроликов! Они ведь и по классификации идут как млекопитающие старшего порядка! Если изменить условия...

– Сан, – доктор вдруг с какой-то тревогой покосился на Уна, обошел его, встал рядом с дочерью и взял ее за руку, словно успокаивая. Голос его звучал теперь совсем тихо: – Твои... разговоры привели тебя сюда. И тебе здесь не нравится. Я знаю. Но есть места и хуже. Давай оставим этот спор на потом. Хорошо?

– Тур говорит...

Доктор закатил глаза:

– Встретились два одиночества. Я знаю сержанта подольше тебя, и ты зря думаешь, что ваши мысли совпадают. Все. Довольно болтовни, у нас еще много дел.

Спор, на самом деле, был коротким, занял всего пару минут, но Уну он показался долгим, а повисшая после него тишина – невыносимо тяжелой. И все-таки тут было о чем подумать. Дрессированные полосатые и, правда, работали много где. Но сколько вообще этих полосатых? Надолго ли их еще хватит? Получится ли их заменить?

Они прошли через третий квадрат, мимо, кланяясь, просеменила невысокая полосатая самка, за юбкой которой бежали несколько детенышей – головы три-четыре – и все явно не ее, одного возраста и разных мастей: рыжие, серые, золотистые. Понаблюдав, как они торопливо скрываются за поворотом, Ун задал очевидный и самый простой вопрос:

– А почему не разводить их? Ну, с овцами же получается.

Смотревшие в разные стороны отец и дочь разом обратили глаза на него, и взгляды их были совершенно одинаковые. В них читалось усталость от дилетантов, предлагавших свои абсурдные идеи.

– Ун, – мягко, но настойчиво заговорил Рат, – ну, вы хуже моей дочери. Еще предложите построить для них ферму.

– В Столице некоторые рааны разводят...

– Очень большие эксцентрики с очень маленьким поголовьем, – перебил его доктор. – Мы должны сводить общение с полосатыми к минимуму. И без того тут слишком с ними нянчимся. Нельзя позволить им снова начать подражать нам во всем. Наши предки знали, как ловко они способны обмануть своей внешней разумностью. И обманывают многих и сейчас, – он вдруг снова хмуро посмотрел на Сан.

Та не заметила этого, она глядела на Уна с каким-то непонятным омерзением. Да что он такого сказал?

– Полосатые способны чувствовать! – выпалила она. – Они испытывают привязанность, они тоскуют, они часто образуют пары на всю жизнь! Они единственные известные, кроме нас, млекопитающие, способные заморить себя голодом или покончить с собой. Вы, правда, думаете, что их можно разводить как скот?

– Ну, чисто теоретически, – вдруг задумчиво сказал Рат, и они тут же забыли об Уне и сцепились в новой словесной дуэли.

Он же старался к ним больше не прислушиваться и зарекся хоть что-то предлагать, погрузившись в собственные мысли, пытаясь определить, где именно они находятся, куда выйдут, если свернут там и здесь, вспоминал примерные планы квадратов. По центру пятого, кажется, расположен тупиковый двор с одни единственным входом, а вот шестой можно пройти насквозь, в восьмом и девятом – не протиснешься, слишком много досок и остатков каких-то разваленных шалашей.

Наконец, они дошли до неглубокого канала, делившего зверинец на две половины. От текущей зеленоватой, но чистой воды поднималась приятная прохлада, и на бетонных берегах здесь собрались целые стаи полосатых. Многие из них сидели в воде, другие мочили лапы. При появлении раанов разнеженные на солнце звери проявляли еще меньше уважения, чем обычно, и только лениво убирались с дороги.

Идти вдоль канала было куда легче и быстрее. Когда им пришлось перейти на другую сторону по небольшому мосту и снова свернуть в трущобы, Ун все оглядывался на нитку воды, пока она совсем не скрылась за домишками.

В двадцать первом квадрате доктор Рат снова достал свою записную книжку, вырвал одну страницу и отдал ее хмурой Сан, потом постучал по стене углового деревянного домика. Оттуда высунулся мохнатый старый зверь с серыми, морщинистыми полосками. Его почти прозрачные глаза смотрели на доктора с ужасом. Судя по зеленой нашивке на рукаве – это был местный вожак. Таких вожаков назначали в каждом квадрате. Они следили за порядком, получали больше еды, и вдвое больше палок – если где-то на их территории было что-то не так.

Доктор Рат негромко прорычал что-то по-звериному. Ун вздрогнул. Вот к этому он никогда не привыкнет. Зачем раанам, служившим в зверинце, использовать это недоразумение? Эту пародию на язык? У многих животных были свои «языки», но ведь никто не лаял с собаками и не мычал с коровами. Для первых хватало простых команд, для вторых – кнута.

Карапуз и остальные рядовые понимали полосатых, знали, как сказать «Встань», «Подойди», «Брось» и прочее по мелочи – оно и ясно, наверное, пригождается в службе, особенно если зверь попадается совсем тупой и не способный к обучению. Но были и рааны, которые изъяснялись на полосатом наречье сложно. Ун это точно знал, пусть не мог разобрать и слова. Достаточно было послушать игру интонаций. И ладно еще сержант Тур – вот он бы и с курами кудахтал, если бы кудахтанье удалось расшифровать. Но капитан Нот, теперь и доктор – зачем им это?

Тем временем старый полосатый куда-то убежал, звонков и зазывно вопя. Вскоре к двадцать первому квадрату начали стекаться местные. Их морды искажала тревога, и она лишь усилилась, когда доктор Рат и Сан взялись за дело. Они осматривали всех подряд, выписывали клейма, ощупывали лапы, проверяли глаза и зубы, копались в гривах, тратили время на совершенно не нужных в шахтах полосатых, и Ун догадывался, что делается это специально – чтобы звери не знали, кого именно заберут в этот раз. В следующих четырех квадратах картина повторилась почти один в один. Звери вели себя напряженно, некоторые самки негромко подвывали, редкий молодняк приходилось подтаскивать к докторам едва ли не силой. Никто из этих дикий тварей не позволял себе посмотреть на раанов со злобой или вызовом, но рука Уна все равно то и дело возвращалась к дубинке на поясе.