Ун понурил плечи, словно вновь оказался под пристальным зеленым взглядом. Уже почти забытый голос шепнул: «Они ведут себя непотребно, и ты за компанию?». Отец бы теперь обязательно сказал нечто подобное. И ведь поначалу Ун был решительно настроен плюнуть на все и ходить в полуденные патрули пусть бы и в одиночку, но потом, поразмыслив, отказался от этой затеи. Струсил, если говорить честно. Тут и от старого курсантского звания не ототрешься, а если уж решат, что он хочет выслужиться – пиши пропало.
Мысли об отце и новых товарищах обратили его к прошлому. Он вспомнил такую бесконечно далекую теперь контору и счетоводов: «Славные все-таки были рааны», – а еще дом. Рука потянулась к нагрудному карману. Ун достал сложенное в несколько раз письмо, пришедшее всего пару дней назад, но уже заляпанное и потертое от постоянного перечитывания и перекладывания.
Это было четвертое письмо от Кару. Похоже, она решила делиться с ним новостями каждую неделю. Конечно, скоро ее немного наивные, но искренние послания начнут приходить раз в две недели, а потом и раз в месяц, это неизбежно, и Ун заранее решил, что не станет обижаться. В конце концов, ей надо жить своей жизнью, а не за него волноваться… Да и писала она, по большей части, об одном и том же. Все хорошо. Мать в той же поре. Вторая сестра тоже чувствует себя неплохо. Музыкант передает наилучшие пожелания и смертельно волнуется. Назначение его ждут в ближайшие дни...
Краем глаза Ун заметил тень – кто-то вошел в караульную – но даже не пошевелился. Как все-таки странно. Он же еще совсем недавно до смерти боялся попасться на глаза какому-нибудь офицеру во время своего служебного безделья, а теперь – ори на него хоть сам Плешивый, правитель всего Главного офицерского училища, только пожал бы плечами. Он не стал слушать, о чем говорили в караульной, перечитал письмо еще раз и вздрогнул, когда дверь хлопнула и его окликнули:
– Курсант?
– Ун, – ответил Ун, спрятал письмо и повернулся.
На дорожке, посыпанной гравием, стоял раан преклонных лет в летнем светло-коричневом костюме. Ун с ним прежде не встречался, но лицо его почему-то показалось знакомым.
– Не имею чести...
– Я Рат, – представился раан, – из ветеринарной службы. Надо сходить в зверинец, Птица сказал, что вы меня проводите.
Ун с раздражением посмотрел в слишком яркое, как будто отдающее краснотой, синее небо, хотел было возмутиться, что его тащат в это пекло, но усмехнулся про себя, поднялся и отряхнул штаны. Что ж, не хотел отлынивать от работы? Получи и распишись.
Они с доктором Ратом не спеша пошли в сторону главного входа. Ученый раан оказался весьма добродушным, всю дорогу он шутил и болтал.
– Я, на самом деле, не хотел вас беспокоить, – заверил он. – Да и не стал бы. Но протоколы в этом плане строгие. Без охраны не пропустят, а дело срочное, до вечера не отложишь.
У тяжелой железной двери, отделявшей разумный мир от огромного загона, скучали двое. Дежурный с измученным видом сидел в своей тесной будке и обмахиваясь каким-то документом, а прямо напротив него, теребя ремень пухлой холщевой сумки, стояла Сан. Ун сразу ее узнал по соломенной шляпе, а еще по тяжелым ботинкам, которым она не изменяла, пусть и носила теперь не походный наряд, а какое-то пестрое платье.
Она повернулась к ним, и в тот же момент все вдруг стало понятно. И как он сразу не догадался! Вот на кого был так похож доктор. Или, правильнее сказать, Сан была ужасно похожа на доктора. Строгие, суховатые лица, совпадавшие пятна на лбу – не дать, не взять отец и дочь.
И отец и дочь эти переглянулись как-то не по-доброму. Доктор Рат открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом только с досадой махнул рукой.
– Здесь и здесь, – дежурный показал, где надо расписаться в журнале посещений, оставив на бумаге круглые потные отпечатки, и пошел открывать дверь. Ун расписался первым и с замиранием сердца наблюдал, как дрогнуло старое железо, и прислушивался к жалобному стону несмазанных петель.
Вот к этому он все еще не привык. Как можно ходить туда без оружия? Дубинка на поясе – не в счет, какой с нее прок, если нападет целая стая? Был еще складной нож в кармане, но по уставу и его не полагалось. Сержант Тур рассказал во время инструктажа, что пистолет или винтовка для полосатых здесь – это сигнал, который означает, что вести себя нужно особенно тихо, и что теперь происходит нечто важное. А потом еще улыбнулся и добавил: «Не надо их пугать лишний раз. И бояться тоже не надо. Они у нас смирные». При его росте можно было, наверное, никого не бояться, но Ун, проходя через короткий коридор в стене, и ожидая, пока дежурный справится со второй дверью, чувствовал, как сердце успевает сделать по два удара вместо одного.
Наконец вторая дверь поддалась, на мгновение солнце ослепило, нос тут же заполнил сладковатый, приторный запах, особенно острый по эту сторону. Ун вышел первым, осмотрелся, убедившись, что обойдется без неприятных сюрпризов, за ним последовали Рат и Сан. Дверь хлопнула, лязгнув на прощание запорами.
Доктор выудил из кармана брюк записную книжку, быстро пролистал ее.
– Та-а-ак, нам в двадцать первый квадрат, потом... двадцать третий... А, там все рядом.
– Я вас провожу, – Ун чувствовал, что долг его обязывает сказать нечто подобное.
Доктор кивнул с благодарностью, а вот Сан невесело улыбнулась.
– Это он вас проводит. Отец здесь работает почти тридцать лет.
– Что есть, того не отнять, – с деланной скромностью ответил Рат. – Ладно. Времени у нас немного. Пойдемте-ка.
Они миновали прямоугольник пустого чистого пространства, раскинувшегося перед входом, и вступили в тень не то халуп, не то шалашей, поделенных на большие жилые квадраты широкими дорожками.
Полосатых было почти не видно, а те, что все-таки решились выползти наружу в такую жару, при появлении раанов, отрывались от своих дел – плетения налапников и корзин – и склоняли гривастые головы. И все равно это было не то. Ун плохо помнил, какими были полосатыми на севере, но одно не смог бы забыть никогда: их восторженно-испуганные взгляды. Страх и восхищение перед чужим разумом. Местные же полосатые напоминали сытых котов. Они не проявляли дерзости, но и не испытывали уважения, а изображали его – причем крайне неумело.
«Это все местные порядки, – думал Ун, – корпус безопасности позволил им стать такими».
Если собака не воспитана правильно – виноват в этом только хозяин.
Как будто прочитав его мысли, доктор Рат вдруг спросил:
– Где вы раньше служили, Ун?
Спрашивал он явно не о конторе и не о годах в курсантской казарме.
– Это мой первый зверинец, – «И надеюсь последний»,– но я в детстве ездил посмотреть на макак в... в одном северном зверинце. Рядом с Благословением Императора. Там держали зверей для теплиц, ферм и фабрики. Но там все было не так. Рабочие полосатые жили в специальных таких домах, – он провел рукой в воздухе, словно хотел нарисовать эти дома, – и прямо рядом с ним жило другое зверье. Ну, дикое. Не как тут.
Ун потер обкромсанное ухо. Старые детские воспоминания всегда ускользали легко, но теперь одно из них вдруг стряхнуло с себя слой пыли, и он отчетливо увидел перекошенное тельце, измазанное залой, огромную голову, которая вот-вот оторвется и...
– Понятно. Зверинец комбинированного типа. Мало таких осталось. И как вам там понравилось? Ну, по сравнению с нашим зверинцем? – деловито спросил доктор.
– Если сравнивать, так тут выходит настоящий курорт, чисто, много места, тепло, – признал Ун. – Почти как на Бирюзовых озерах. Они едят до сыта и ничего не делают.
Ун не считал за работу те мелкие, примитивные ремесла, вроде шитья и лепки горшков, которыми полосатые здесь обустраивали свой быт. Пользу от этого не получал никто, кроме них самих.
– Курорт! Так нас еще не называли. Ха, – доктор улыбнулся. – Но мы как-никак лучший популяционный зверинец на юге, а...
– А детенышей все меньше и меньше, – холодно ответила Сан и скрестила руки на груди. – Если это называется лучший популяционный зверинец, то у меня для нас очень плохие новости.
