Правда, была и здесь своя красота. Птицы. Желтые, ярко-красные, пурпурные и синие. С хохолками, раздвоенными хвостами и даже когтями на сгибах крыльев. Ун никогда и нигде не видел таких удивительных птиц. Чем дальше поезд пробирался на юг, тем чуднее и чуднее встречались пернатые, а вот четвероногие наоборот становились скрытнее и опаснее.

На одном полустанке обходчик – старый, седой раан – погрозил Уну пальцем, когда тот собрался отойти в лес по нужде:

– Не ходите далеко. У нас тут недавно видели черного кота. Задерет – глазом моргнуть не успеете, – потом обходчик проводил его к высохшей луже у самого края зарослей и показал застывший в окаменелой грязи след звериной лапы, в котором легко помещалась ладонь.

Ун слегка покраснел, вспомнив, как сидел потом и дулся на судьбу, которая в очередной раз чужими руками сохранила ему жизнь и, одновременно с тем, продлила его неизбывный позор.

В начале путешествия он вообще часто впадал в крайности, и как-то даже решил, что навсегда останется в южных провинциях, но потом пришел в себя.

Его ведь не изгнали – не дождутся, сволочи, да и на Столице свет клином не сошелся. В старой Раннии было множество городов, где он сможет найти себе место, пусть бы и последним счетоводом. Да кем угодно, лишь бы не оставаться до конца своих дней в корпусе безопасности. Тем более, если подумать, через четыре года у него уже могут появиться племянники, надо будет их обязательно увидеть. А до тех пор можно ни о чем не думать. Кару теперь, считай, пристроена, и что до второй... со второй тоже все будет хорошо. И за матерью эта вторая присмотрит. «С таким-то заступником и покровителем, что ей будет», – мысль была горькой. Перед внутренним взором, точно откликнувшись на зов, возникло вытянутое лицо с бледными пятнами, обрамленное красными, зачесанными назад волосами… Ун попытался прогнать образ господина Ирн-шина, а тот как будто назло стал только ярче и живее и даже начал открывать свой лживый рот, но, к счастью, слов было не разобрать за стуком проносящегося мимо поезда.

Надо было подумать о чем-нибудь хорошем. Только не так-то много этого хорошего происходило в последние месяцы. Разве что вот позавчера... Ун вспомнил, как во время очередной стоянки поднял глаза, щурясь от жалящего солнца, и увидел в небе маленькую черную точку. С земли казалось, что железная птица плыла неповоротливо и неспешно – иллюзия эта свела в могилу многих врагов Раании. «Пойди я в летуны, – думал Ун, следя за бесконечно далекой и великой машиной, – и сейчас бы не волновался ни об отце, ни о матери…». Для летунов не существовало иной верности, кроме верности империи, и о своих былых привязанностях они забывали, как только приносили присягу.

В век прадеда железных птиц было много, что скрывать, без них Объединительная война закончилась бы, скорее всего, по-другому, теперь увидеть хотя бы и одну – считалось большой удачей. «Это добрая примета», – подумал Ун, и пока еще ощущал легкий прилив даровой смелости, решил разобраться с одним пустяковым, но неотвратимым и отвратительным делом.

Он забрался в свой вагон, достал из ранца и вспорол ножом тугой сверток, обмотанный хрустящей мясницкой бумагой. В прорези мелькнула серая ткань штанов. Ун поморщил нос. Нет, все же он еще не смирился с суровым приговором Совета. Цвет формы казался ему теперь еще более пыльным и мерзким, чем прежде.

Переоделся он быстро, привычным движением заправил рубашку за пояс, одернул короткие рукава, и даже сразу нахлобучил кепку – лишь бы глаза не мозолила своей кокардой с оскаленной собачьей головой. «Ничего, приноровлюсь и к такому виду», – с мрачной уверенностью подумал Ун, и вздрогнул, когда раздался негромкий стук по деревянной стенке. Это был Зар.

– Отправляемся через пять минут. Ничего не забыл? А то я запирать буду.

– Нет, все мое при мне.

Тяжелая створка медленно, натужно зашуршала шарниром и заслонила дверной проем, пожрав свет и без того тусклого, утреннего солнца, скрежетнули ручки запоров.

Ун надеялся, что следующие три часа растянутся в вечность, но они пролетели быстрее, чем удар сердца. Он сидел и смотрел, как в широких щелях между досками вагона, мелькали желтые и зеленые пятна, но вот они начали замедляться, превращаться из пестрого месива в ветки и кривые стволы, поезд еще подрагивал, по инерции катясь вперед, но все с большей неохотой, и, наконец, глубоко вздохнул и совсем остановился.

Не прошло и минуты, а снаружи уже послышались торопливые шаги, помощник машиниста очень спешил. Оно и неудивительно, все стоянки в их долгом путешествии были строго рассчитаны. Ун не собирался никого задерживать, и когда тяжелая створка отъехала в сторону, позволил себе только одну вольность: не стал спускаться сразу, а потратил несколько секунд на то, чтобы оглядеться. Зрелище, открывшееся ему, было печальным. Они остановились даже не на полустанке: здесь не было ни платформы, пусть бы и самой разбитой, ни единого здания, ни запасных путей. Страдай он паранойей, так и вовсе подумал бы, что его решили выбросить черт знает где, как ненужного котенка.

Но такая свобода была бы слишком щедрым подарком.

Ун помог запереть вагон. Зар стер пот с красной шеи, отогнал муху, взглянул на карманные часы и указал на стену леса, вплотную прижавшуюся к рельсам:

– Во-о-он тропа. Пойдешь по ней, увидишь указатель, там и жди. Мы на обратной дороге будем в зверинце, надо забрать кой-чего, может, свидимся. Мы туда к вам часто ездим. Ну, в добрый путь.

– Бывай.

Ун думал, что ему придется идти по тропе час, а то и два, но лес здесь оказался не лесом, а разросшейся посадкой, шагов в сто шириной, прямо за которой начинался долгожданный простор. Нет, это была не равнина, всего лишь поле, разрезанное надвое полосой укатанной дороги и тоже упиравшееся вдали в проклятый лес, но и оно вселяло непонятную и упертую надежду, что все еще поменяется к лучшему. Ун огляделся, заметил облупленный ветрами и дождями указатель, о котором сказал Зар. Ему показалось, что указатель этот подпирал какой-то камень, но, присмотревшись получше, понял, что ошибся. Это был не камень, а раан в широкой соломенной шляпе, сидевший на туго набитом походном мешке.

Из вежливости, и чтобы не пугать его, Ун окликнул незнакомца еще издали:

– Добрый день!

Живой камень шевельнулся, поднял голову, потом встал и выпрямился, отбросив красную косу с плеча за спину. Это была молодая женщина, может, на год или два старше Уна. Она была невысокой и плотной. Два пятна на ее правом щеке располагались так близко, словно были кусочками так и не соединенной мозаики, а желтые глаза в тени шляпы казались красноватыми. Судя по походному дамскому костюму, где и черт бы не взялся сказать, штаны это или юбка, и по грубым мужским ботинкам, которые носила эта раанка, она была здесь не случайно и совершенно точно не заблудилась.

– Здравствуйте, – сказала она тихим и ровным голосом. Ун невольно вспомнил госпожу Диту. Не потому что в двух этих раанках было нечто общее, скорее наоборот, потому что они были совершенно не похожи.

«И что это я о ней вдруг вспомнил?»

– Вы тоже в зверинец? – спросил Ун, и обругал самого себя за глупый вопрос. Почему бы еще она здесь торчала посреди ничего? Его вторая сестра непременно бы воспользовалась возможностью ввернуть ему в ответ шпильку-другую, но эта раанка обошлась даже без снисходительного взгляда.

– Да, я ветеринар. А вы, должно быть, из охранного отделения.

– Так точно. Корпус безопасности. Меня зовут Ун.

– Сан, – ответила Сан, и протянула ему руку, покрытую аккуратными серо-рыжими пятнами. Ун даже растерялся в первый момент, но потом спохватился, вспомнив, где находится. Конечно же, руки здесь никто не целовал. И он просто мягко пожал протянутую ладонь.

– Жарко ведь на солнце. Вы бы отошли под деревья.

– Далеко, – ответила Сан, – я боялась, что водитель меня не заметит.

– Разумно. А вы, значит, едете ставить эксперименты на макаках?

– Макаках? – Сан, сощурилась, точно что-то вспоминая .– Вы о полосатых, да? Фактически они не макаки... они... хм... Неважно. Вы, наверное, с севера. Здесь их так не называют.