– Добрый день, господин... – Ун замешкался.

– Не удивлен, что вы меня не помните. Мы с вами виделись, кажется, раз или два, на приемах. Но вы тогда были ребенком. Я Ирн, волей его величества – советник по вопросам дворца и протокола.

Господин Ирн-шин позволил себе улыбнуться, и сделал это с таким горьким сочувствием, что на душе стало еще отвратительнее. Что могло понадобиться императорскому советнику от него, Уна? Все вопросы можно было обговорить с отцом, который... Неясное, невысказанное словом и даже мыслью подозрение больно ужалило.

– Мне кажется, что нет смысла оттягивать неизбежное, – тем временем продолжил господин Ирн-шин. – Не буду притворяться: я принес вам не добрые вести. Мужайтесь, мой мальчик.

Советник не то похлопал, не то погладил Уна по плечу, и тот пообещал себе, что третий раан, который вдруг вздумает снисходительно пожалеть его таким вот жестом, получит в морду. Что этот высокородный тянет? Почему не скажет прямо, что случилось?

– Ваш отец был арестован.

– Что? – Ун резко развернулся к советнику, и встретился с пристальным, очень внимательным взглядом. – Что вы сказали?

– Вы все верно услышали. Ваш отец участвовал в заговоре. У него нашли письма и бумаги, в которых...

Разумеется, советник не мог вдаваться в подробности, что было в тех документах. Разумеется, он не имел права говорить, кто сообщил об этих бумагах, разумеется, он не сомневался, что доказательства подлинные и неоспоримые. А Ун слушал этого раана и едва-едва понимал отдельные слова. Его отец – заговорщик? Выступивший против Совета? Против императора? Чушь какая! Как может кто-то поверить в такую чепуху, а потом еще и произносить ее с таким серьезным лицом?

– Не хочу врать: ваш отец не был мне близким другом, скорее приятелем. Мы долгие годы работали вместе, я часто полагался на него, и он никогда меня не подводил. Тем больнее было узнать правду. – Господин Ирн-шин доверительно подался к Уну и заговорил в полголоса: – Скажу только одно, Ун. Пусть Рен и предатель, но всех вас, свою семью, он любил, и я знаю, что он не втягивал никого из домашних во всю эту историю. Ни вас, ни ваших сестер. Это делает ему честь. Многие в Совете в это не верят. Они полагают, что как минимум вы-то точно знали. Только доказательств нет. Они возмущены, Ун. Они требовали крови, и некоторые все еще настаивают, что вас тоже нужно арестовать и хотя бы сослать в каменоломни.

Господин Ирн-шин замолчал, словно чего-то ожидая. Ун же только краснел, окаменев.

Его отец – предатель? Быть такого не может. Да всего этого быть не может! Ун был уверен, что просто получил по голове в драке и теперь лежит где-то и бредит. Иначе ничего и не объяснишь.

На лице господина советника промелькнула неясная тень не то досады, не то разочарования, поняв, что ответа сейчас не дождаться, он продолжил:

– Другие предлагали компромиссный вариант: отправить вас с сестрами в отдаленные провинции. Но сам император отверг такую идею, он сказал, что это было бы неуважением к вашему прославленному прадеду. Конечно, к сожалению, вы не можете продолжать обучение и получить офицерское звание. Это невозможно. Все прошлые договоренности с вашей семьей, в том числе свадебные сговоры, с сегодняшнего дня более не имеют силы. Неприятно, но выносимо. И все-таки не надо отчаиваться, Ун. Вам предоставят место с неплохим окладом. Если потребуется помощь, знайте, я всегда...

– Отец никого не предавал, – голос Уна прозвучал сухо и четко. – Я уверен, что его оклеветали, а бумаги подбросили. Мне нужно с ним увидеться.

– Я понимаю, почему вы хотите встретиться с вашим родителем. Это естественное желание, мой мальчик. Естественное и очень, очень неблагоразумное. Даже если это было бы возможно – что бы подумали о такой встрече? Вам теперь надо заботиться о своем имени и мнении общества с двойным усердием. Если не ради себя, то ради сестер.

– Даже если это было бы возможно? – насторожился Ун. – Что с отцом? Когда будет суд?

Спешивший тут и там вставить слово-другое господин Ирн-шин откинулся на спинку сидения, чуть повернул голову на бок и помолчал с полминуты, прежде чем ответить:

– Вот оно что, вы меня не услышали, мой мальчик. Или, возможно, еще не поняли, насколько все серьезно. Ваш отец не был в Совете, но служил в его высочайшей канцелярии и должен был участвовать в выборах в Совет через два месяца. Раанов, служащих почти у самого трона, не судят в больших залах перед стаями мелких чиновников и сворами любопытных кликуш. По крайней мере, пока его величество так не пожелает. Расследование идет тихо. Либо подозрения не подтверждаются и об этом никто никогда не узнает. Либо, – он сделал короткую паузу, – все заканчивается неожиданно и быстро, и об изменнике уже никто никогда не вспоминает.

У Уна словно что-то переломилось внутри. Он согнулся, молчал и глядел на свои ботинки и на дурацкий заплечный мешок.

А что сказать, что делать? Требовать? Умолять? Грозить? Бесполезно. И не только потому что в его руках нет ни силы, ни власти. Просто с повешенным нельзя поговорить. А его отец именно что повешен. Расстрел изменникам не полагался.

Господин Ирн-шин покровительственно-дружески не затыкался весь остаток дороги. Говорил, что на него можно положиться, и что если нужна будет помощь – двери его приемной всегда открыты для Уна. Говорил, что не в его власти исправить нынешнее положение Уна и сестер, родство с обвиненным в измене нельзя отмыть за год или два, но что сам Ун со временем сможет добиться гораздо более высокого положения, если будет упорно работать и демонстрировать всем, что такое настоящая преданность империи. Потом опять повторил, что в пору испытаний не бросит и поможет, если то будет в его силах, и даже сочувственно приобнял Уна за плечи, желая придать своим словам больше веса.

Ун слушал. Думать обо всем случившемся он сейчас просто не мог – это было слишком тяжелой ношей, и теперь отстраненно гадал, что от него ждет внезапный высокородный доброхот. А господин Ирн-шин явно чего-то ждал. Скажет свое пустое, ничего не стоящее обещание и замолкает. Ждет. Снова говорит. И снова замолкает. И так по кругу.

Даже как-то неудобно за него стало что ли. После очередного не то совета, не то пожелания Ун смог наконец-то выдавить из себя:

– Спасибо, господин Ирн-шин. Надеюсь, что я справлюсь. Но если будет совсем плохо, обязательно с вами свяжусь.

Автомобиль остановился на какой-то узкой улочке.

– Что ж, Ун, – господин Ирн-шин похлопал его по колену. – Вам с сестрами и матерью выделили пятнадцатый дом. Обустроитесь, попривыкните... Первые полгода аренду платить не надо, потом посмотрим. Насчет работы, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт, – здесь все подробности, куда явиться и кого спросить. Приходите в себя и не делайте глупостей, мой мальчик. Тише воды, ниже травы. И не забывайте, один друг у вас есть.

Ун вышел на заплеванный тротуар, огляделся, щурясь из-за пыли, которую поднял уносящийся автомобиль. Глаза защипало от слез. «Нет, не теперь». Дверь одноэтажного, чуть кособокого дома была не заперта, он втиснулся в прихожею, стукнувшись больным плечом о вешалку, поморщился. Тут же на него налетела Тия, обняла.

Она была бледная, испуганная, но не опухшая от рыданий и, к счастью, не сошедшая с ума. Только руки ее показались Уну холодными, как у мертвеца.

Она все причитала, торопливо глотая слова и фразы, перескакивая с одной мыслью на другую, а под конец выдала что-то насчет Кару, и Ун пошел проведать вторую сестру. Идти пришлось не далеко. Пять шагов по истерично скрипящему полу – и он оказался в маленькой комнатке с единственным окном, затянутым с угла узором пыльной паутины.

Кару сидела, забившись в угол замызганного, тронутого следами черной плесени диванчика, тело ее содрогалась – слез больше не было, но она никак не могла перестать всхлипывать. В первый момент Ун с ужасом подумал, что с ней происходит то же самое, что было и с матерью в самом начале ее болезни, он сел рядом, обнял сестру, поцеловал в макушку. Кару доверчиво прижалась к нему и заговорила. Сначала слов ее было совсем не разобрать, но потом слог за слогом она разговорилась. Ун выдохнул. Разум ее не оставил. Просто, несмотря на все, что было и что могло быть, она любила отца, и горевала, и тоже не верила в его измену.