Письмо сестре Ун отправил сразу, с подачей прошения решил обождать, тут же попросился в завтрашний патруль, с другим отрядом, и чтобы добиться положительного ответа впервые за всю службу здесь гражданским помощником надавил на офицера-норна своим раанским происхождением.

Поиск троп в лесах, протягивание нитей-ловушек, установка ракетниц, долгие переходы и ночные стражи помогали забыться. Они не оставляли времени на напрасные вздохи и бестолковые слезы. Думать надо было о другом. О подозрительных следах, которые снова заметили на дороге в половине дня пути от их лагеря, о том, как бы суметь добиться назначения на одну из сторожевых вышек в лесу, а лучше – на берегу, прямо у самого великого моря. Но напоминания о прошлом все не оставляли его, как цепкий клещ. Так, через полторы недели после новостей от сестры, ему снова пришло письмо из Столицы. Ун даже не сразу вспомнил, кто такой этот господин Ирн-шин, и лучше бы так и не вспоминал – только зря разозлился на этого высокомерного урода и на свою наивность и глупость. Никакие писульки от этого раана читать не хотелось, и не будь он в Совете, следовало бы выбросить его послание, не вскрывая, но Ун вовремя вспомнил, куда привела его вспыльчивость, заставил себя быстро пробежаться глазами по изящным строчкам и удивленно почесал подбородок. Его бывший покровитель в каждом своем слове разбрасывался если не лестью, так заверениями в вечной дружбе.

«Неужели до него дошли все мои слезливые письма?» – подумал Ун с отвращением, скомкал и выбросил пропахшую цветочной водой бумагу в мусорную кучу к объедкам, окуркам и сношенным обмоткам.

Но это происшествие не заняло его мысли надолго. Вскоре с моря пришла буря, и хотя лагерь стоял не в низине, его все равно затопило, а по лесу стало просто невозможно ходить, земля там обратилась в болота, где безобидные, на первый взгляд, лужи скрывали целые овраги и провалы, в которых можно было утонуть, только дороги остались безопасны, хотя и там приходилось расчищать завалы из рухнувших деревьев. Бывалые солдаты качали головами и ворчали: «Теперь придется менять все эти чертовы ракетницы», – а Ун был этому рад. Только одно его немного опечалило, рассказывали, что та вышка у моря эту непогоду уже не пережила.

Когда вода сошла, Ун вместе с отрядом Варрана отправился менять сигнальную систему на пятом южном маршруте, а потом на шестом и девятом, убаюкивающий поток дел был как будто бесконечным, правда, и здесь в конце концов возникла заминка. На целую неделю их перевели в двадцатый пограничный лагерь, где требовалась срочная помощь, и не успели они еще обжиться на новом месте, как Уна вызвали к лейтенанту. Он удивился, не понимая, что происходит и прикидывая, где и какую допустил ошибку, но ответ стал понятен сразу, стоило только войти в офицерскую палатку.

Лейтенант Ет оказался молодым рааном, Ун уже и сказать не мог, когда в последний раз видел настоящего раана, наверное, только того полковника, который заезжал из крепости, но когда это было? – и видеть перед собой собрата было теперь сравни какому-то чуду. Его новый знакомый, судя по всему, испытывал точно такие же чувства и немедленно на целый день отстранил Уна ото всех работ и вылазок. Он расщедрился на дорогой восточный чай и вино «Северный свет», которое Ун пробовал в доме Диты, послал какого-то несчастного рядового-норна за закусками, пригрозив ему всеми карами мира, если тот где-то задержится.

– Как тебя угораздило оказаться под командованием норна? Кто это такое учудил? – возмущался лейтенант Ет, открывая бутылку.

В ответ на все уверения, что Ун напросился в это дело сам, и что никто его не заставлял и не наказывал такой службой, раан лишь смотрел с недоверием, а при упоминании майора Вица победно хлопнул рукой по столу:

– Ага! А я знал! Это наш господин майор тебя сюда загнал! Очень в его стиле, – сказав это, лейтенант осушил свой бокал. – Он тут иногда появляется, орет, как будто мы что-то можем сделать. Поиграем в карты, а? Играешь в «Семь дверей»? Норны тут ничего не понимают в картах, играть с ними – как воровать у младенца.

Ет отставил бокал, подошел к небольшому платяному шкафу, стоявшему в углу палатки, и принялся копаться в нижнем ящике.

– Где-то они были у меня... Я кстати тут ненадолго, знаешь? Мне осталось на этом пустыре просидеть полгода, это самый больший срок. Потом перевожусь на север! А там, кто знает, может быть, и до Столицы дорасту. Ты тоже ушами не хлопай. А то помрешь в этих лесах от скуки.

Ун, к своему стыду, тысячу раз думал про себя, что почти весь их труд здесь, вся эта возня с сигнальными ловушками и все походы – лишь иллюзия дела, но услышать, как об этом говорит не майор Виц, знавший побольше прочих, а какой-то сопливый карьерист – оказалось неприятно. Если у Уна еще и осталась гордость, то теперь по ней как будто хорошенько потоптались.

– Такой ли уж тут пустырь? Один норн показывал мне место, где пару лет назад выбросило островную «Водомерку», прямо на скалы. И у нас тут видели странные следы, которые...

Лейтенант поднялся, помахивая стопкой мятых, едва не разваливающихся карт, и повернулся, снисходительно и одновременно с тем довольно улыбаясь, да так широко, что рыжее пятно под правым глазом перерезало несколько морщин.

– Следы? Выяснили мы тут все про эти следы. Идем, покажу.

Больше лейтенант Ет ничего не сказал и на все вопросы только многозначительно кивал. Он провел Уна через весь лагерь, тоже изрядно потрепанный после потопа, а потом – по тропе прочь от него, вдоль сливной канавы.

– Вот и твои бродяги, – сказал лейтенант, когда они вышли на небольшую поляну, хотя никаких пояснений уже и не требовалось.

Ун увидел все сам.

Увидел полосатого, подвешенного за задние лапы на суку старого криволиста, а это точно был полосатый, бело-бурые полосы на коже виднелись даже из-под почерневших трупных пятен, покрывавших всю тушу. Увидел чуть в отдалении сорена, привязанного к столбу. Серошкурый был тонок, как высохшая на солнце рыба, к его ногам присосалась пара земляных пиявок, лоснящихся, склизких, разбухших от высосанной крови и гнили, и он бы совсем сошел за мертвеца, если бы иногда его голова не качалась из стороны в сторону, вспугивая облачка жадных мух. А был ли мертв полосатый? Нет, с такой дырой в затылке...

Ун начал пятиться, но в последний момент остановился, выпрямился, напомнив себе, что не должен превращаться в слабовольного идиота. Как будто это первая мертвая туша, которую он видит. Как будто это его трогает. Вот еще. С чего бы вдруг? Ему плевать и на полосатых, и на соренов, которые недалеко ушли от животных. Ун разжал пальцы, но крови на ладони не почувствовал. Шрам давно затянулся. И все остальное затянется вот также и пропадет без следа. И сны, и мысли, и воспоминания.

– Запах что надо. Но как есть. Мы отправляли запрос в крепость насчет этого сполосатого, там поузнавали, говорят, сбежал откуда-то с Каменных шахт. Серомордый из тех же краев, таскал мешки и вот, пожалуйста. Что ему только не жилось?

«Серошкурым нельзя верить, они коварны, они хотели убить моих сестер. А полосатые макаки...»

Ун потянулся к нагрудному карману, чтобы достать платок и закрыть нос, но и теперь вовремя опомнился, завел руки за спину и поспешил заговорить, чтобы скрыть свою растерянность:

– И куда они бежали? К морю?

– К морю. Только разве серомордый знал, что там море? Небось думал, что материк у нас бесконечный и тянется до самих островов, – лейтенант Ет подошел к сорену и слегка пнул его по бедру. Умирающий застонал. – О, живой. Хорошо бы, чтобы он еще денек продержался. У нас тут идет отличная охота на мелких грифов, а они любят, чтобы добыча немного трепыхалась. Охотимся не с винтовками, конечно. С винтовкой каждый сможет. Ты стрелял когда-нибудь из норнского лука? Отличная вещь, если к ней приноровиться. Думаю, сегодня на закате эти пернатые уродцы опять налетят. Хочешь попробовать?

Туша полосатого медленно поворачивалась, и теперь Ун как будто начал различать на его боках и ребрах следы птичьих когтей и клювов. Глаза зверя оказались открыты, они, к счастью, были черными. Или это все мухи? Присматриваться не хотелось.