Наконец Ун забрался в люк и нерешительно ступил на покатый пол. Если бы шторма не случилось, если бы вышка стояла прямо, как раньше, он бы все равно чувствовал себя здесь неуверенно. Не нужно было быть плотником, чтобы увидеть, как сильно прогнили доски, и чувствовать, как они пусть и слега, но прогибаются под каждым шагом.

«Лучше тут не задерживаться», – подумал Ун и взялся за широкобокую грузовую корзину. Сначала он собрал все самое важное: смотровой линзовый аппарат, чуть помятый от удара о стену, журнал наблюдений, три ящика сигнальных ракет и два сигнальных пистолета, бумажные упаковки винтовочных патронов – потом пристроил рядом остальные мелочи, какие смог уместить: одеяла, подушки, посуду.

Сторожевые башни в зверинце тоже были забиты всяким личным хламом. Хотя это и запрещалось, каждый пытался припрятать там что-нибудь свое, чтобы скоротать душную скучную смену... Ун отмахнулся от мыслей о прошлом, нервно постучав кончиками пальцев по фляге с настойкой, и продолжил укладывать вещи в корзину, слушая, как ветер, играя, щелкает занавесями из тонких деревянных реек. Он несколько раз проверил, что крепления корзины надежны и плотно закрепились в пазах, открыл грузовой люк, запустил лебедочную машину, понаблюдал немного, как она начинает дрожать и разматывать трос, медленно опуская ценный груз к земле, а потом поднялся на ноги.

Все в нем разрывалось между страхом и любопытством, но Ун все-таки пересилил себя, аккуратно прошел по покатому полу к стене, смотрящей в сторону моря, поднял занавесь на широком окне и застыл, боясь даже вздохнуть.

«Хорошо, что я поднимался спиной к воде, а то бы не долез...»

Море лишало его слов и поражало красотой, но отсюда, из-под самого неба, оно выглядело другим. Нет, море не стало казаться жалким или беспомощным, напротив, только с такой высоты можно было понять, насколько же оно бескрайнее, и насколько же повезло Империи иметь такой щит, стену, надежно отгораживающую их землю от дикарей.

Ун оперся руками о раму, подался вперед, пока пронзительный ветер гнал слезы по его щекам. Далеко внизу, в волнах, мелькнула серебристая спина с острым плавником. Эта рыба была гигантской, наверное, с вагон поезда, а то и два, и могла бы проглотить любого разумного, если бы захотела, но в море она была лишь незначительным и незаметным мазком.

«А может, там уже и нет никаких островов?»

Глядя на море отсюда, а не с берега, Ун больше не был уверен, что где-то там, за горизонтом, существовала еще хоть какая-то земля. И то что сама Империя не затоплена – казалось милостью и чудом,..

Деревянная рама под ладонями измучено заскрипела, вторя тяжелым вдохам всей вышки, Ун пришел в себя, отпрянул назад, начал боком подниматься к люку и пустился в обратный путь. Спускаться оказалось не многим легче, чем подниматься – приходилось чаще смотреть вниз, борясь с головокружением и дрожью.

Когда Ун наконец-то оказался на твердой земле, то почувствовал, что сердце его бешено колотилось, затылок взмок и пот катился по спине. Но это было неважно. Перед глазами его стояло море во всем своем великолепии, скрывающем еще нерожденные бури в черных глубинах, и...

Стоило только Уну повернуться и встретиться взглядом с Ганнаком, как от воодушевления камня на камне не осталось. Хуже того, старик Тамман, возившийся с корзиной и грузами, тоже теперь посматривал на него с подозрением. Неужели одному болтливому норну достаточно какого-то получаса, чтобы заразить другого норна своим сумасшествием? Ун бы снова отвернулся и сделал вид, что ничего не замечает, но ноги сами собой понесли его к Ганнаку. Тот уже было собрался в который раз начать «отгонять» от себя зло, Ун схватил его за запястье, крепко сдавив, и медленно сказал, перейдя на норнский, чтобы этот пустоголовый дурак смог все как следует понять:

– Сделаешь так еще раз, и я сломаю тебе пальцы.

Он сам не ожидал, как убедительно прозвучит угроза, и еле удержался, чтобы не состроить удивленное лицо – испортил бы все дело. И эти волшебные слова подействовали.

Весь вечер, что они провели на берегу, всю ночь и следующие полтора дня, пока возвращались прямым путем к главным пограничным дорогам, Ун больше не замечал, чтобы норн болтал с кем-то или выделывал свои фокусы и обряды. Да и что ему было говорить? Он со своими приметами, мертвыми оленями и древними богами был посрамлен, до лагеря они добрались без всяких происшествий, кошмары больше не возвращались, и даже рука Миррака как будто уже совсем зажила.

Стоило им войти в лагерь, как Ганнак тут же поспешил скрыться с глаз долой. Оставалось надеяться, что в следующий поход им не придется работать вместе.

Зевая в кулак и прикидывая, сколько времени осталось до обеда и успеет ли он перед этим помыться и вздремнуть, Ун побрел к палатке своего отряда, когда позади раздался бодрый голос:

– С возвращением, господин раан! Меня просили присмотреть за вашим письмом. Оно пришло позавчера.

Ун принял конверт, поблагодарил рядового норна, постаравшись, но так и не сумев вспомнить его имени. Второй сестре он все-таки написал, нет, не ради нее самой, а чтобы выяснить, все ли хорошо с племянником, и не ожидал, что ответ прибудет так быстро. Хотя разве могло быть иначе? Эта тварь знала, что только мальчишка и позволяет ей получать часть его жалования, а не проклятия. И это письмо, конечно, будет таким же заискивающим и жалобным, как и все прочие.

Раньше Ун злился на нее, но теперь не чувствовал ничего, кроме любопытства. Было забавно наблюдать, как ловко она умеет делать вид, будто ничего страшного не произошло и старший брат ее ни о чем не знает. Он дошел до своей кровати, на ходу вытаскивая письмо из конверта, сбросил на землю мешок и плащ, завалился прямо на покрывало, начал неспешно читать, но после первых же строк сел, ударившись макушкой о лежак верхней койки, вцепился в бумагу с такой силой, будто ее кто-то пытался отобрать, иперечитал письмо дважды, хотя этого и не требовалось. Он понял все с первого раза. Понял и не поверил.

– Чертов Ганнак...

Найти бы этого урода и вколотить ему в глотку все до последнего его слова о приметах, о знаках, обо всем! Хотя, конечно, Ганнак тут был не при чем. Мама умерла на сегодня, не вчера и не в то утро, когда Ганнак увидел несчастливую птицу.

Она умерла три недели назад. Когда он приучал своего нового капитана-норна обращаться к себе не «господин раан», когда доказывал, что приехал сюда не за тем, чтобы отсиживаться и протирать штаны, когда только привыкал к местным комарам и десяткам прочих мелочей… Вот когда она умерла.

Или это произошло еще раньше?

Ун не хотел, но вспомнил, как мама сидела в кресле на колесах, вспомнил тупую улыбку и тонкую струйку слюны, тянувшуюся из приоткрытого рта на подбородок, а оттуда – на колени...

Он поморщился, чувствуя дурноту. Какие там три недели! Она умерла давным-давно. Да, мама – раанка, и раанка не из последней семьи, она многие годы верой и правдой служила Империи, помогая отцу и взращивая детей, но разве таким должен видеть мир настоящего раана? Разбитым? Лишенным даже самой тусклой искры разума? Ун с раздражением посмотрел на мокрые пятна, расползавшиеся по письму, стер их пальцем, чуть размазав чернила. Веки задергались, и он провел локтем по лицу, шумно втягивая носом воздух.

Бестолковые слезы по давно мертвому возвращались снова и снова, надо было занять себя делом. Сперва наперво Ун написал ответное письмо, потребовав прислать ему указания, на каком именно кладбище прошли похороны, и заверив вторую сестру, что деньги для племянника Зима он будет присылать как и прежде, потом начал составлять прошение, которое так долго откладывал. Был ли в этом смысл? Позволят ли ему остаться здесь и не возвращаться в Хребет? Дело, наверняка, бесполезное, они обязательно обратятся к майору Вицу, а тот придумает, как все испортить. Точно прикажет ехать назад, назло. Но если повезет, то этот гордый раан махнет рукой и скажет что-нибудь вроде: «Пусть делает, что хочет, мне плевать». В последнюю их встречу, во время того приема, они поговорили не так и плохо.