Три, ответил он. А потом, осмелев, спросил, почему.
Потому что этот замок никогда не должен был быть открыт.
После почти десяти лет, проведенных в поисках четвертого ключа, он пришел к выводу, что его мать говорила правду. Но он верит, что есть и другой выход. Если бы это было не так — если бы он думал, что он и все Старлинги после него навсегда застрянут в этой глупой войне, — он не уверен, что встал бы утром с постели.
Артур осторожно выдыхает.
— Ты украла ключи. Из моей комнаты. — Он не знает, почему его голос звучит так растроганно. Он знал, кем была Опал: утопающей девушкой, готовой на все, чтобы удержаться на плаву, воровкой и лгуньей, которая не должна ему ничего.
Опал не отвечает, но кожа на ее горле шевелится, когда она сглатывает. Его пальцы подрагивают.
— Ты отправила им все эти фотографии.
— И что с того?
Артуру не нравится выражение ее лица — виноватое и сердитое, но все еще, даже сейчас, не совсем испуганное, — поэтому он закрывает глаза.
Опал продолжает, набирая скорость.
— Ну и что, что у людей есть вопросы об этом месте? У меня самой есть несколько вопросов.
— Не надо. Пожалуйста. — Он не уверен, произносит ли он эти слова вслух или просто думает о них.
— Например: Куда, черт возьми, ведет эта дверь? Почему она приснилась мне раньше, чем я ее увидел? Почему ты только что чуть не обезглавил меня?
— Я не хотел тебя…
Она подается вперед, голос высокий.
— Зачем тебе вообще этот чертов меч? Что случилось с твоими родителями? Что случилось с Элеонорой Старлинг?
— Откуда, черт возьми, мне знать? — Мать Артура с раннего детства учила его хранить секреты. Как отгонять вопросы и любопытные взгляды, как отгонять любопытных и умных. Она не подготовила его к встрече с Опал. — Как ты думаешь, Элеонора все объяснила? Она исчезла и не оставила наследнику ничего, кроме меча и чертовой детской книжки.
Он с удивлением обнаружил, что снова стоит очень близко к Опал, нависая над ней. От вызывающего выражения ее лица его голос срывается.
— Я не должен был пускать тебя в Дом. Я просто подумал… — Он говорил себе тогда, что его заставило сделать это чувство вины, воспоминания о своем втором провале и о том, чего он ей стоил, но это была детская ложь: он просто не хотел больше оставаться один.
Ужасная нежность пересекает лицо Опал, та мягкая полоска, которую она так старательно пытается скрыть.
— Артур, мне очень жаль. Насчет фотографий. Я не хотела, но они сказали мне…
В этот момент Артур слышит еще один звук: тонкое царапанье, словно гвозди с той стороны двери.
Его левая рука сжимает в кулак поношенный хлопок рубашки Опал. Он чувствует, как раскалывается плоть его ладони. Она смотрит на его руку и обратно, и он отказывается понимать ее выражение, отказывается думать о том, как расширились ее зрачки или как бесконечно мало наклонилось ее лицо к нему.
Он тащит ее мимо себя, прочь от каменной двери, и грубо пихает на лестницу.
— Ладно, какого черта…
— Убирайся. Иди домой. Не останавливайся и не оглядывайся. — Он достает меч и встает на ноги, повернувшись лицом к двери с наполовину поднятым клинком.
Опал не шелохнулась. Она смотрит на него такими же побитыми глазами, какие он помнит с той первой ночи, когда нашел ее за воротами, словно не знает, что будет дальше, но готова переломать костяшки пальцев. На ее рубашке — пятно его крови.
Во второй раз он собирает всю злобу и безумие, на которые способен, и говорит:
— Беги.
Второй раз он смотрит, как она убегает от него, и не жалеет об этом.
ПЯТНАДЦАТЬ
Я еду слишком быстро и неудачно паркуюсь, срезая по косой два места на стоянке мотеля. Я сижу, прислушиваясь к тиканью двигателя и приглушенному крику сверчков, и слегка дрожу. Я тихонько говорю:
— Какого черта. — Мне становится приятно, и я повторяю это еще пару раз с разным акцентом. — Какого черта. Какого черта.
— Эй, ты там в порядке? — Это Бев, стучащая по капоту, в боксерских трусах и рваной майке. Туман стелется по ее голым лодыжкам, быстро сгущаясь.
Я думаю о том, чтобы сказать ей правду, правда, но в этот момент потребуется многоуровневый список, чтобы описать все то безобразие, которое я устроила и пережила за последние восемь часов.
1) Мой младший брат наорал на меня, что было хреново, но он был прав, что было еще хреновее;
2) Я не выполнила задание, которое поручила мне Бейн, что означает:
A) Она собирается сделать что-то мерзкое и ужасное, что может лишить меня опеки над Джаспером, а это значит:
i) мне придется планировать убийство в дополнение ко всему остальному.
3) Артур Старлинг чуть не убил меня, а потом чуть не поцеловал, а потом отбросил в сторону, как использованную жвачку, и я не уверена, что из этих вещей расстраивает меня больше.
Я остановилась на:
— Я в порядке. Возвращайся в постель.
Бев еще секунду смотрит в лобовое стекло.
— Ладно. — Она снова стучит по капоту. — Учись парковаться, дебилка.
За дверью меня ждет пластиковый ящик с липкой запиской, на которой аккуратным почерком Шарлотты написано: Коллекция Gravely, Коробка № 1. Я открываю дверь и пинаю коробку через порог.
В комнате 12 душно и плесень. В воздухе витает слабый гормональный запах, который говорит мне о том, что Джаспер заходил сюда в какой-то момент, чтобы помириться или забрать свои вещи, но я была занята тем, что взломала дом, попалась и, возможно, потеряла работу. Мысль эта внезапна и леденяща. Как Артур мог продолжать платить мне деньги после того, как поймал меня на краже ключей и шпионаже на стороне? Как он вообще мог позволить мне снова войти в Старлинг Хаус?
Мне приходит в голову, что у нормального человека не возникло бы столько сильных эмоций, если бы он потерял работу домработницы. Я говорю себе, что просто деньги были хорошие, и я не знаю, как буду платить за обучение Джаспера в следующем году. Просто я собиралась вымыть ступеньки и подстричь лианы, повесить свежие занавески и подправить сломанные куски молдинга. Мне будет не хватать теплой тяжести стен вокруг меня и раздражающего звука шагов Артура на лестнице.
Я хочу вернуться в Старлинг Хаус и бить Артура головой об стену, пока он не простит меня, или не извинится, или не прижмется своим ртом к моему, только чтобы заткнуть меня. Я хочу поехать к Логану и устроить большую, громкую ссору с Джаспером, на глазах у Бога и всех. Я хочу прислониться лбом к маминой груди и плакать, и чувствовать, как скользкий лак ее ногтей прижимается к моей щеке, когда она мне врет. Все в порядке, малышка.
Вместо этого я открываю коробку для хранения и роюсь в нем наугад. Каким-то образом я оказываюсь со скрещенными ногами и семейным фотоальбомом Грейвли на коленях. Я медленно переворачиваю страницы, чувствуя, как что-то острое и зеленое собирается в моем горле. Зависть, наверное. У нас никогда не было семейного фотоальбома. Я пробиралась к маминому телефону и прокручивала в памяти все ее фотографии, но там не было ни одной, сделанной до моего рождения. Она словно вынырнула из черепа мира, полностью сформировавшаяся и смеющаяся, женщина без истории.
У Грейвли есть история. Весь город до сих пор рассказывает о них, а в фотоальбоме я вижу парад семейных собак, рождественских елок и праздничных тортов. Двоюродные братья и сестры, дяди и угрюмые бабушки и дедушки — все они стоят перед большим новым домом.
Последняя фотография в книге — девочка-подросток, прислонившаяся к машине цвета мараскиновой вишни92. У нее длинные веснушчатые ноги, скрещенные у лодыжек. Ее лицо выглядит по-другому, моложе и мягче, чем я когда-либо видела, но в ее улыбке есть дерзкий, безрассудный наклон, который я знаю лучше, чем тыльную сторону своих собственных рук, а ее волосы — вы не можете забыть такие волосы. Они рыжее, чем автомобиль, в золотом ореоле от солнца, так что она похожа на женщину в огне.
