Я беру деньги и собираюсь уходить, но задерживаюсь, провожу кончиками пальцев по узорчатой обивке и смотрю, как лес становится золотисто-серым.

— Это для Джаспера, — резко говорю я. — Моему брату. Он очень яркий, очень смешной, и большинство школьных работ просто постыдны, но его видео действительно так хороши. Он хорош. Слишком хорош для Идена. — Правда дается легко, сладкая, как жимолость, и от нее так же трудно избавиться. — Ему предложили место в этой модной частной школе, и я подумала, что если смогу отправить его туда… Его первый семестр уже оплачен.

— О. — Артур выглядит так, будто ему очень хочется встать и резко уйти в тень, но чертовка издает небольшой предупреждающий звук. Его руки несколько раз размыкаются и смыкаются, прежде чем он произносит с видом шпиона, участвующего в официальном обмене информацией: — Я уехал в старшую школу.

— Да? — Я не могу представить его нигде, кроме как здесь, спрятанным за железом, камнем и костями платана, но я помню последнюю, незаконченную строчку письма: В ту ночь, когда ты сбежал.

— Мои родители не хотели этого, но я хотел… — Нетрудно представить, чего хотел четырнадцатилетний Артур: друзей, видеоигр и записок, передаваемых на уроках, столов в кафетерии, полных смеющихся детей, а не замороженных ужинов в пустых комнатах. Я тоже этого хотела, пока не разделила свою жизнь на два списка. — Я пробыл там всего два года, прежде чем стал нужен дома.

Я изучаю его лицо, крючковатую тень от носа, кожу под глазами, похожую на синяк. Я не должна спрашивать, потому что это не мое дело, но он выглядит одиноким, усталым и изможденным, а я уже давно всем этим обладаю.

— Нужен для чего? Что этому дому нужно от тебя?

Он вдыхает, выпрямляя спину на стуле.

— Тебе пора идти. Уже поздно. — Мне кажется, он пытается холодно отмахнуться, но в его голосе звучит грусть.

— Ладно, пусть будет так. Спокойной ночи, Баст, богиня мусорных баков. — Я кланяюсь чертовке и ловлю белый отблеск зубов Артура. Я начисляю себе очко, не желая задумываться, в какую игру мы играем и почему я получаю очки за то, что заставил его улыбнуться. — Спокойной ночи, Артур.

Белый блеск исчезает, и он смотрит, как я ухожу, в ледяном молчании. Доски пола извиняюще стонут под моими ногами.

Вечерний воздух наполнен весенним гулом, тихим звуком разворачивающихся, появляющихся, всплывающих, прорастающих живых существ. Я веду машину с опущенными окнами, позволяя дикому запаху наполнить меня, вытесняя неловкую боль в груди. Не знаю, почему я думала, что теперь все будет по-другому, после того как я блевала на его ботинки, водила грузовик его мертвого отца и защищала его дурацкие секреты. Мама всегда пыталась превратить лягушек и зверей в прекрасных принцев, но у нее это никогда не получалось. Я должен знать лучше.

* * *

Я не еду сразу в мотель. Вместо этого я резко поворачиваю направо, потом еще и еще, пока мои фары не проносятся над жутко ровными лужайками и бетонными ванночками для птиц.

Логан — единственный ребенок, усыновленный, говорят его родители при каждом удобном случае, наше маленькое чудо! — но живут они в четырехкомнатном сплит-уровне на повороте тупика. Окна занавешены кружевными занавесками, так что с крыльца видны лишь размытые квадраты семейных портретов на стенах, бежевые фигуры людей за столом. На коврике написано Блаженны размашистым курсивом.

Я стучу, может быть, даже слишком сильно. Наступает пауза, прежде чем я слышу укоризненный звон поставленного столового серебра и шаги по коридору.

Мама Логана — симпатичная блондинка с голубовато-белой улыбкой риелтора или рекламы зубной пасты.

— Опал! Мы тебя не ждали!

Иденский этикет требует добрых семи минут любезностей туда-сюда, прежде чем кто-то из нас перейдет к делу, но сегодня мне не до этого. Может быть, Артур меня подводит.

— Привет, Эшли. Можешь сказать Джасперу, чтобы он взял свои вещи?

Очень легкое сжатие мышц вокруг ее рта.

— О, но Дэн приготовил чили! Почему бы вам не присоединиться к нам?

— Нет, спасибо.

— Но мальчики так хорошо проводят время! Они работали над его маленькими фильмами… Логан всегда так рад видеть Джаспера у себя. — Не сомневаюсь; если Логан и закончит школу, то только потому, что мой брат пронес его через все классы, как крошечную обкуренную птичку. — И мы тоже. Ты знаешь, что он может оставаться здесь столько, сколько захочет.

Ее глаза широкие и искренние. Они всегда приглашают Джаспера на семейный отдых и выкладывают фотографии в Facebook («у вас такие большие сердца

", комментирует кто-то) или случайно заходят на церковные мероприятия и демонстрируют его вместе с детьми, которых они взяли на воспитание в последнее время, как вещи, выигранные на благотворительном аукционе. Джаспер говорит, что это стоит того ради высокоскоростного интернета и полноразмерных шоколадных батончиков в морозилке; он также говорит, что я должна заниматься своими делами.

Я пожимаю плечами, глядя на Эшли.

По тому, как она слегка передергивает плечами, я понимаю, что она хотела бы повести себя со мной холодно-императивно — никто на свете не умеет так холодно-императивно, как девушки из офиса окружного клерка, — но она никогда не была уверена, где я нахожусь в ее личной системе подчинения. Я не ребенок и не родитель, а неловкий взрослый сирота, существующий вне утешительной иерархии церкви и города, ежегодных сборов средств и вечеринок в Эйвоне.

Я неловко прислоняюсь к дверному косяку и молчу. Она перебивает.

— Я просто… — Она убегает, зовя Джаспера. Подростковые стоны поднимаются в двухчастной гармонии. Стулья угрюмо скрипят.

Эшли возвращается. — Он как раз собирает вещи. Мы можем отправить вас домой с остатками? — Она протягивает тарелку с агрессивной щедростью.

— Нет, спасибо.

— Ты уверена?

— Да.

Она выходит на крыльцо, пощипывая золотой крестик на своем ожерелье. Она кивает на грузовик, криво припаркованный у дороги.

— Это твой?

— Да.

— О, он такой милый! Мы с Дэном просто обожаем винтаж. Знаешь… — Ее голос переходит от бульканья к просто бульканью. — Знаешь, это выглядит как-то знакомо.

— Правда.

— Один из Старлингов — тот, что был до мальчика, который сейчас там, — ездил на таком же синем Шевроле.

И я знаю, что должна дать ей какой-нибудь неопределенный ответ, типа так и было , но вместо этого я встречаю ее взгляд и говорю:

— Я знаю, — только чтобы посмотреть, как она бледнеет.

— О, милая, надеюсь, ты не имеешь ничего общего с этим местом. Мой дядя сказал мне, что это какое-то тайное общество, вроде секты. Я имею в виду, что там не может быть настоящей семьи — он говорит, что в свое время там поселилась китайская пара!⁷⁹

— Итак… — Я растягиваю слова. — Я не должна иметь ничего общего с этим домом, потому что твой дядя сказал, цитата, что там жила китайская пара, без кавычек. Это так?

На ее щеках появились неровные пятна красного цвета.

— Это не то, о чем я — ты же слышала истории. — Я моргаю большими бесхитростными глазами, пока она не наклоняется ближе, и ее голос становится злобным шепотом. — Послушай. Ты можешь не верить всему, что говорят люди, но мой Дэн видел кое-что своими собственными глазами. — Она делает паузу, словно надеясь, что я попрошу ее продолжить. Я не спрашиваю, но это не имеет значения. — Это было в ту ночь, когда взорвалась турбина — одиннадцать, двенадцать лет назад. В то время Дэн работал в компании Frito-Lay's — это было еще до того, как мы начали встречаться, — и заправлял торговые автоматы на заводе. И вот он заканчивает работу, пересекает парковку и видит тот самый Шевроле. — Она бросает на мой грузовик враждебный взгляд. — И тут бум. Турбина взорвалась.

Я помню этот бум. Это был такой звук, который слышишь скорее костями, чем ушами, — огромное беззвучное колебание атмосферы. Джаспер проспал, а я просидела несколько часов, наблюдая за тошнотворным оранжевым цветом неба над станцией и гадая, сколько похорон это означает (четыре).