А потом оно прилипло к его коже — и словно растворилось. Существо издало удовлетворённый звук — а потом внезапно вновь расплакалось.

— Как всё просто, — прошептал Мальсибер, убирая чашу и коробку с ядом и поднося создание к расщелине в камнях.

Ничего не происходило. Мальсибер обескураженно потёр лоб — и, присев на корточки и усадив свою странную ношу к себе на колени, вычерпал из небольшой лунки принесённую им сюда воду. А затем снова поднёс существо к щели.

А потом, словно заворожённый, Мальсибер наблюдал за тем, как из расщелины один за другим выплывают крохотные почти прозрачные облачка, впитываясь без следа в явно радующееся им создание. Которое менялось, всё отчётливее приобретая черты и очертания обычного, только небольшого, человека. Только вот его возраст Мальсибер так и не мог определить: тот казался ему разом и младенцем, и почти что стариком, и взрослым, в расцвете лет мужчиной.

— Если б и дальнейшее было так же просто, — прошептал Мальсибер, поднимая непонятное создание на руки — и только сейчас понимая, что совсем не ощущает его веса. — Что ж, пойдём искать, — сказал он, оглядываясь и встряхивая кадуцей.

Сколько странствовал Мальсибер по здешней серой пыльной тверди, он не знал. Яркие огоньки капель его крови отмечали его путь, так что заблудиться он не опасался — однако никаких следов оставшихся обрывков существа, что он так и нёс на руках, не было.

— Так слоняться можно вечно, — сообщил он обвившим его руку — ту, что держала Лорда — змеям. — Надо как-то приманить их... только я не представляю, как. Позови их, что ли, — попросил он странное создание, так и обнимавшее его своими ручками. — Я замёрз донельзя — меня надолго так не хватит.

Существо у него на руках зашевелилось и забормотало что-то странное, и в этом его лепете отчётливо слышались страдальческие и обиженные нотки.

— Погоди-ка, — вдруг сказал Мальсибер, осенённой неожиданной и, говоря по правде, дикой мыслью. — Давай мы вот что с тобой попробуем...

Он взял нож и без предупреждения полоснул им по руке создания. Оно громко и отчаянно заверещало, змеи зашипели, вытянулись и вдруг потянули его куда-то в сторону.

Мальсибер подчинился и двинулся туда. Шёл он долго, существо на его руках тихо хныкало, и Мальсибер совсем заледенел от источаемого им холода, когда увидел, наконец, парящие впереди него уже хорошо ему знакомые крошечные облачка. Сразу оба. Он пошёл быстрее, и когда оказался совсем рядом, те подплыли ближе, а затем, прилипнув к созданию на его руках, растворились в нём.

— Вот и всё, — сам себе не веря, прошептал Мальсибер — и, обернувшись, почти без удивления увидел совсем рядом с собой тёмную широкую реку, у берега которой стояла лодка.

Пустая.

Никакого перевозчика там не было.

Впрочем, может, так и должно быть?

Оглядевшись, Мальсибер подошёл к лодке и, в очередной раз сдавив свой палец, выдавил пару капель крови. Они упали на самый край берега, почти попав в воду, и Мальсибер почему-то испугался. Но нет, кровь осталась на земле. Постояв ещё немного, Мальсибер с усилием оторвал от себя свою странную ношу и осторожно опустил громко и испуганно зарыдавшее создание в лодку.

— Не бойся, — попросил он ласково. — Всё хорошо. Всё правильно. Так, как должно быть. Тебе пора.

Он попытался оттолкнуть лодку от берега, но ту будто что-то удерживало. Он толкнул ещё раз, и ещё — а потом вдруг увидел на дне длинное весло, которого, он мог поклясться, только что здесь не было.

— Но я не могу, — прошептал он растерянно. — Мне туда нельзя!

Лодка покачнулась. Змеи тихо зашипела, и в голове Мальсибера прозвучали сказанные им слова: "Я всё сделаю". Что ж, пообещал — так делай...

Он в отчаянии оглянулся на сияющие алым цветом капли крови и ступил в лодку. Едва он взял в руки весло, лодка тронулась, мягко и совсем бесшумно, и ему лишь оставалось перемещать весло, выдерживая направление.

Прочь от берега — и прочь от жизни.

Глава 43

На рассвете Гарри, чутко всматривающийся в одну ему видимую дверь, отчаянно вскрикнул и рванулся вперёд — но Эктор и Сириус, с двух сторон вцепившиеся в него, не пустили.

— Всё, — голос Гарри был мёртвым и тихим. — Дверь закрыта. Он остался на той стороне.

— То есть как? — пробормотал Снейп со смесью отчаяния и растерянности. — Но...

Он умолк, с силой стиснув пальцами собственные колени, но, похоже, даже не заметив этого.

— Он жив, — ободряюще сказал Гарри Трэверс, — он же сказал, что придёт не скоро и сумеет открыть дверь оттуда. Ты же не почувствовал его смерть?

— Зеркало! — напомнил Сириус, — Гарри, позови его!

Но зеркало, торопливо вынутое из чехла, отражало только самого Гарри. И никого больше.

— Я его не чувствую, — тихо сказал Гарри. — Совсем. Его... его нет. Совсем нет, понимаете?

— Ты и не можешь почувствовать, раз дверь закрылась, — авторитетно заявил Трэверс. — Проводит душу — и тогда придёт. А ты зови, как он сказал. Каждый день, в одно и то же время. Лучше на закате.

— Почему на закате? — тускло спросил Гарри.

Он не справился.

Не смог.

Не смог справиться с первым серьёзным делом.

— На закате и на рассвете грань между мирами истончается, — объяснил Трэверс. — Дозваться проще. Так что зови, теперь вся надежда только на тебя.

— Я буду, — тихо сказал Гарри, а потом встал и молча ушёл прочь, к океану.

Эйвери, который тоже сидел с ними, карауля ушедшего друга, молча смотрел на море, не замечая, как по его лицу текут слезы.

Снейп, посидев ещё какое-то время, тоже встал и ушёл куда-то, оставив Трэверса в компании Эйвери и Блэка.

* * *

Так и потянулись дни на острове — Гарри на закате звал Ойгена, сидя на берегу, Блэк и Трэверс стояли рядом, а Снейп и Эйвери, чуть поодаль, напряжённо всматривались вдаль. Тщетно.

Дни сменяли друг друга, собираясь в недели, недели складывались в месяцы, а потом — в годы.

Разросся разбитый на острове странный сад с голубыми и чёрными вишнями и поющей яблоней, каждый год на Рождество падал снег в радиусе десяти метров от роскошной пушистой ели, цвело белыми цветами и покрывалось алыми ягодами земляничное дерево...

Но никто не откликался на зов.

Обитатели соседнего острова, тем временем, тоже обжились, отстроив себе весьма своеобразные дома. Так, жилище Роули и Джагсона представляло из себя приземистый и простой дом, основательный и напоминающий обитель зажиточного британского фермера.

Вокруг дома Лестрейнджей вырос яблоневый сад — очень похожий на тот, что они оставили в Британии. Там не было экзотики вроде абрикосов на яблонях или поющих яблонь, зато все остальные деревья хорошо прижились и радовали обитателей обильным урожаем.

Руквуд, Долохов и Гиббон жили поодиночке, но если для двух первых это было их личным решением, желающих оспорить которое не нашлось, то последний с радостью разделил бы с кем-то кров. Но его не звали. Он вообще выглядел в здешней компании человеком лишним и случайным, и его присутствие, похоже, никого особенно не радовало.

А ещё среди обитателей второго острова гуляла сомнительная шуточка — "нас здесь семь человек и Гиббон!"

Гиббон делал вид, что ничего не слышит, однако же навряд ли это было правдой: с чем с чем, а со слухом у него не было никаких проблем.

Более того: в какой-то момент неожиданно для всех выяснилось, что Гиббон — музыкант.

Выяснилось это совершенно случайно, когда Трэверс купил где-то укулеле и решил научиться играть, но, поскольку музыкального слуха у него не было никакого, то репетировать он решил на втором острове.

Бывших коллег было не жалко, в отличие от Малыша.

Когда Трэверсу в очередной раз надоело мучить ни в чем не повинный, но на удивление капризный инструмент, и он оставил его в тени и ушёл курить под пальмы, Гиббон тихо подошёл и, уселись на песок, взял укулеле в руки, что-то где-то покрутил — и заиграл.