— Так не ждите, — резко сказал Снейп. — Вас никто не заставляет. Погулять сходите, если скучно.

— Блэк, тебя выгулять надо? — мрачно спросил Трэверс.

— Себя выгуливай! — так же мрачно огрызнулся Блэк.

— Жаль, что туда с ним просто так уйти нельзя, — со вздохом сказал Трэверс. — Я сходил бы...

— Зачем это? — Блэк глянул на него как на сумасшедшего.

— Интересно! — мечтательно проговорил Трэверс.

— Что там может быть интересного, — Блэк зашелся в приступе лающего кашля, — это же не на драконе кататься!

— Я не знаю, что, — ответил Трэверс. — И никто не знает. Это-то и интересно! Что дракон — такое любому драконологу под силу. А вот побывать там и вернуться...

— Иди ты к некроманту, — послал его Блэк и отвернулся к окну.

— Ходил уже, — вздохнул Трэверс. — Что ты злишься? — мирно спросил он. — Портрет сказал же — с Малышом всё будет хорошо.

Снейп вдруг молча встал и вышел.

* * *

Мальсибер шёл по сухой каменистой земле, серой, как и всё вокруг. Собственно, землю то, по чему он ступал почему-то голыми ногами, напоминало очень мало — просто у него не было иного слова, чтобы обозначить это. Воздух был сухим настолько, что, казалось, изнутри царапал ноздри и сушил горло так, что отчаянно хотелось пить. Страха не было — только странная, тихая, всеобъемлющая усталость и едва заметная тоска, серая, как всё вокруг. Впрочем, серым этот цвет, пожалуй, не был — он и вовсе не был цветом: в этом мире не было ни красок, ни запахов, ни звуков — ничего. И единственным ярким и неожиданно тёплым пятном был кадуцей, мягко светившийся золотистым тёплым цветом, и змеи, чьи головки, впрочем, постепенно начали сереть. Ойген знал, что этот свет — единственное, что у него есть, чтобы выбраться отсюда, и, если он погаснет прежде, чем он пройдёт весь обратный путь, то ему не выбраться — вот только для того, чтобы пойти назад, следовало сперва найти место для того клочка души, что крепко зажали в пастях змеи.

Но вот где его искать? "Ты поймёшь, когда увидишь", — это было всё, что он успел узнать. Но пока что он не понимал: вокруг была только бесконечная равнина, совершенно одинаковая на всём протяжении, и клубящийся туман.

Где-то здесь должна быть река... только чем ему платить Харону? Если он, конечно, будет здесь. Греки греками, но ведь загробный мир все видят по-своему... наверное. Или нет?

Мальсибер протянул руку ладонью вверх, и змеи, подчиняясь его беззвучному приказу, послушно положили на неё свою невесомую ношу, впрочем, не выпуская её из зубов. Она была похожа на обрывок прозрачной невесомой ткани, и казалось, что её края то ли слегка дымятся, то ли тают, истончаясь до небытия — а ещё Мальсиберу казалось, что это... нечто ощущает боль. Боль — и больше ничего, кроме, может быть, отчаянной тоски и одиночества.

— Я вас соберу, — прошептал он, накрывая её второй ладонью. — Обещаю — всё, что можно, я сложу назад...

Порыв ветра внезапно едва не сбил его с ног и разогнал туман — и Мальсибер, наконец, увидел реку, а на берегу — большие, местами выше человека, валуны.

И, едва увидев их, понял, что теперь знает, что должен делать.

Дойдя до берега, Мальсибер внимательно оглядел камни и нашёл между ними небольшое углубление — нечто похожее на чашу, за которой находилось место вроде маленькой пещеры. Подойдя к реке, он опустился на колени и, сунув кадуцей подмышку, зачерпнул ладонями воды — руки обожгло, словно бы он окунул их в кипяток, и заломило от пробравшего его тут же до костей холода. Но он выдержал — сжал губы и почти бегом вернулся к камням и вылил воду в ёмкость. А затем, перехватив вновь кадуцей непослушными руками, велел змеям опустить клочок души в ту самую пещеру.

Те послушались — и, едва оставили его там, немедленно обвили его руки. Боль ослабла, но холод никуда не делся — Мальсибер оглянулся, пытаясь понять, в какую сторону идти назад, а когда взглянул обратно, ни реки, ни валунов рядом уже не было.

Он снова стоял посреди бесконечной бесцветной равнины и не представлял, куда идти.

* * *

В серой пустоши, окружавшей его, словно мелькнул крошечный солнечный зайчик — а может, Ойгену это просто почудилось? Нет, зайчик появился снова — а потом, прыгнув ему на руку, взлетел невысоко над землей и полетел, то и дело замирая, направо и вперед.

— Ойген! — услышал он очень далекий и почти неразличимый голос. — Возвращайся назад!

Змеи на руках Мальсибера соскользнули с них и, дружно поглядев на огонёк, потянулись к нему и настойчиво потащили за собой хозяина. Тот пошёл, но каждый шаг давался ему словно через силу — и чем дальше, тем сильнее ему хотелось сесть и отдохнуть. Огонёк плясал неподалёку, и то разгорался, то почти что гас, и чем слабей он был, тем меньше сил оставалось у Мальсибера. Ноги теперь будто вязли в невесомой плотной пыли — и Мерлин, как хотелось пить! Он облизнул пересохшие, растрескавшиеся губы — и вдруг увидел почти рядом с ним родник. Крохотный родник, бьющий прямо из земли, с прозрачной, словно чистый воздух, водой.

Мальсибер опустился на колени и, не обращая внимания на оплетающих и тянущих его назад змей, потянулся к этому источнику.

* * *

Снейп открыл дверь и остановился на пороге хорошо ему знакомой спальни. Она почти не изменилась с той поры, как он в последний раз бывал здесь — разве что стала чище и немного более безликой: книги собраны на полках, на столе — ни перьев, ни журналов, ни пергаментов... Гарри сидел в кресле у кровати — в том самом, которое когда-то имел обыкновение занимать сам хозяин комнаты, болтая со своим товарищем. Если не валялся на кровати, разумеется.

— Мы дружили, — сказал Снейп, входя и закрывая дверь.

Гарри с трудом поднял на него глаза — И Снейп чуть не отшатнулся: мальчик смотрел так, как будто находился уже не здесь, а там, за Гранью, и чем дальше, тем глубже уходил туда, откуда смертным не было возврата.

— Дружили... — эхом отозвался он.

— В юности, — Снейп сел на край кровати и взял руку Гарри, на запястье которой так всё и светилась тонкая полоска, в свои. — В школе и потом. Его трудами, в общем-то. Ойген может быть... настырным. Уж не знаю, зачем ему это понадобилось.

— Солнце светит всем, — по губам Гарри вдруг скользнула странно взрослая, неуместная для четырнадцатилетнего подростка, усмешка, — не спрашивая, хотят ли этого люди, деревья или камни.

Он вновь уставился куда-то в пустоту, беззвучно повторяя короткое слово, а его рука становилась все холоднее — будто не июнь стоял на дворе, а промозглый ноябрь.

— Их девиз, — Снейп взял палочку и наложил на неё согревающие чары. Они не сработали, и тогда он, снова взяв её в свои ладони, наклонился и подул на пальцы Гарри, пытаясь отогреть их собственным дыханием. — Солнце согревает всё, по-моему... Я сам никогда не умел дружить — и никогда так до конца ему не доверял. Но я бы хотел, чтоб он вернулся. Действительно хотел бы.

Рука, лежавшая в его ладонях, кажется, слегка согрелась, а светящаяся полоска на её запястье стала чуть ярче.

— Ойген! — на этот раз громко позвал Гарри. — Возвращайся! Здесь твой дом — он слишком долго стоял пустым, а это плохо. Знаешь, как плохо, если тебе некуда возвращаться, но ведь еще хуже — когда возвращаться некому. Тебя же ждут здесь — ждут портреты предков, ждут твои смешные эльфы, да даже деревья в саду ждут… И люди, которым ты небезразличен. Возвращайся домой!

— Твоя комната почти не изменилась, — сказал Снейп, снова дуя тёплым воздухом на руку Гарри. — Ковёр этот девчачий... Только книжки, наконец, расставлены на место. И ты знаешь, — он усмехнулся, — мне это мешает. Ты бы посмеялся — мне, и вдруг мешает порядок. Но это слишком не похоже на тебя.

— Возвращайся, идиот, — вдруг раздался голос Сириуса, — я тебе с Хога мечтал физиономию начистить за все твои выходки, а тут такой удобный момент подвернулся!