— Но без убийства и смерти.

— Кто знает?

Возражение звучало странно серьезно. Чтобы стряхнуть неприятное впечатление, Травин вымолвил шутливо:

— Зачем такие романтические предположения? А еще вы, Ревекка Семеновна, говорили, что в хорошем настроении сегодня.

— Настроение приходит и уходит. Что мы можем?

— Теперь прошло?

— Да. Я очень устала.

— Вы часто устаете.

— Разве? По-моему, не очень часто. Впрочем, самой судить трудно.

— Но вы все-таки повидаетесь с Яхонтовой?

— Да. Я сказала уже, что повидаюсь и даже, если хотите, приведу Стремина.

— Не знаю, зачем это нужно.

— Может быть, и понадобится.

Ревекка перестала говорить, но не принялась за шитье, а сидела, опустив руки и бесцельно глядя в голубое окно. Действительно, лицо ее выражало усталость и болезненную сонливость. Травин вышел на цыпочках, как от больной.

Анна Петровна явилась с таинственностью и тревогою. Густой вуаль придавал ей старомодный вид, и волновалась она, словно пришла тайком от мужа на свиданье. Но известная суетливость мешала полной романтичности. Притом оба: и она, и Травин — вели какую-то игру, притворяясь хозяином и гостьей. Положим, Яхонтова в первый раз была в комнате Павла Михайловича, но как-то дико все-таки было с ее стороны так интересоваться обстановкою скромного помещения, а Травин с такою готовностью давал пустяшные объяснения. Он даже предложил ей чаю и стал развертывать стоявшие на подоконнике печенья и сласти. Почему-то Анна Петровна вообразила, что чай принесет Ревекка, и, когда горничная ушла, спросила шепотом:

— Это ваша горничная?

— Конечно, а то кто же? — удивился Павел; но, взглянув на переконфузившуюся гостью, понял ее предположение, и ему сразу стало неловко и стыдно. Чтобы загладить, Яхонтова стала весело хвалить его хозяйственность, угощенье. Травин молча смотрел на нее. Поймав этот взгляд, Анна Петровна снова смутилась и неловко проговорила:

— Что же, она придет? Выйдет довольно глупо, если я приехала только для того, чтобы выпить у вас чая.

— Конечно, это не очень мне лестно, то, что вы говорите, но я понимаю ваше волнение. Ревекка Семеновна обещала прийти и, вероятно, придет.

— Разве вы говорили ей?

— Да.

— Какая неосторожность! Я же вас просила не подчеркивать.

— Так вышло.

— В сущности, конечно, все равно, но лучше бы более просто сделать.

В двери постучались. Анна Петровна снова заволновалась:

— Боже мой, может быть, это она, а я ничего не помню, все перезабыла, даже не посоветовалась с вами!..

Она зачем-то открыла и закрыла сумочку, вынула платок, опять его спрятала, опустила вуаль и затихла.

— Нельзя же так волноваться! — шепнул ей Травин и добавил громко: — Войдите!

Он сам почти не узнал вошедшей. Скромно и лукаво потупясь, в переднике, с тарелкой в одной руке и сухарницей в другой, вошла девица Штек, сделала книксен гостье, поставила домашнее сладкое печенье двух сортов на стол и, сказав: «На здоровье любезной гостье», — сделала движенье уйти. Даже волосы заплела на две косы.

— Постойте немного, Ревекка Семеновна, посидите с нами. Выпейте чаю, будьте гостьей. Только напрасно вы меня так балуете, печенье принесли.

— На здоровье, оно еще теплое.

Ревекка снова быстро присела.

— Позвольте вас познакомить: Ревекка Семеновна Штек, Анна Петровна Яхонтова.

Ревекка быстро вытерла руку передником, будто она была у нее еще запачкана в муке или сахарной ванильной пудре, и протянула ее Анне Петровне, которая даже не привстала с дивана. Яхонтова смотрела с удивлением, почти с негодованием на эту процедуру, но пожала протянутую руку и что-то пробормотала. Ревекка села на кончик стула и начала болтливо угощать принесенным печеньем. Даже Травин несколько раз тревожно взглядывал на девицу Штек, но та, казалось, ничего не замечала и продолжала безоблачно лепетать всякий вздор. Наконец гостья довольно мрачно заметила:

— У вас очень сухая, кажется, квартира.

Ревекка обрадовалась.

— Сухая, очень сухая — даже мебель трескается. Онкель любит, когда сухо. Всякий любит, когда сухо. Он старый, очень старый человек, онкель. Его фамилия Сименс. Есть много людей, которым фамилия Сименс. Это очень обыкновенно. Мы — мещане. Что же скрывать? Не правда ли? Смешно, если бы мы держали себя, как бароны, — тогда незачем комнаты сдавать. Ваш знакомый, г<осподин> Травин, — очень спокойный господин. У нас все жильцы спокойные. И офицер был спокойный. Только г<осподин> Стремин и ходил к нему в гости. Раньше онкель разводил кенареек, но они подохли. Оклеили стены зелеными обоями, было очень красиво, как ломберный стол, но птицы-дурачки думали, что лес, бились-бились и околели. Сименс закопал их всех на Суворовском проспекте утром. Его чуть не арестовали, думали — бомба. Они были в сигарном ящике, восемь штук, попарно, четыре пары, самец и самочка, самец и самочка. Была пятая самочка, но самцы дрались, а ее кошка съела. Она была ручная (птичка) и умела сидеть у онкеля на плече, когда он играл. Я ее не любила, потому что завидовала онкелю, а потом ее кошка съела, и я себя корила. Г<осподин> Стремин жалел, что не повесил кошки. Я ему рассказывала и плакала.

Яхонтова зло и громко рассмеялась. Ревекка вдруг остановилась, как идиотка. Во время ее болтовни на Травина напал ужас и он серьезно начал думать, не сошла ли она с ума. Очевидно, что и сама она волновалась, потому что все чаще и чаще пролетали в глазах ее морковные живчики. Анна Петровна, просмеявшись без стесненья, сказала презрительно и ласково:

— Спасибо, душенька, вы очень добры и милы, я думала, вы совсем другая.

— Все думают, что я совсем другая. А я — я, больше ничего. Чего им надо? Г<осподин> Стремин.

— Что Стремин?

— Ах, он такой веселый, такой веселый, все танцует в два па — извращенье! Я в три, а он в два, в пять па.

Анна Петровна, вспыхнув, воскликнула:

— Ну, это вы, милочка, простите, просто врете! Никогда Андрей Викторович не танцует вальса ни в два, ни в три па.

— Значит, это был другой.

— Вероятно, это был другой.

— А разве в вас влюблен не Андрей Викторович?

— Что такое?

Анна Петровна строго и пристально посмотрела на девушку.

— Повторите, что вы сказали?

— Зачем же?

— Я не дослышала.

— И хорошо. Ganz gut. Я — непроизвольно.

Яхонтова вдруг поднялась с дивана и с какой яростью обратилась к девице Штек:

— Полно дурить! Я вам запрещаю говорить об Андрее Викторовиче, слышите ли, запрещаю.

Ревекка слегка побледнела, но, оправившись, сказала, как и прежде, со странною болтливостью:

— Хорошо, я не буду о нем говорить. Я не знала, что вас это так рассердит. Только неудобно, что вы мне говорите «запрещаю», вы мне не мать, не тетя, я вам не служанка и не виновата, что г<осподин> Стремин любит не вас. Я бы очень хотела, чтобы это было так, как вы желаете, но ничего не могу поделать. А это было бы куда спокойнее нам всем.

Анна Петровна несколько секунд, не садясь, смотрела молча на говорившую, словно не понимая ее слов, наконец чуть слышно произнесла:

— Подлая!

Очевидно, это донеслось до слуха Ревекки и странно ее обрадовало. Быстро и ласково пересев на диван, рядом с Яхонтовой, она взяла ту за руку и почти насильно опустила обратно на подушки. Глаза ее весело и зло блестели, но голос звучал по-прежнему чисто и простодушно.

— Вы любите Достоевского, не правда ли? Я так рада, потому что сама его обожаю! И вы так похожи на его героинь, на разных генеральских и губернаторских дочек!.. Напрасно вы на меня гневаетесь: я не ищу вам зла.

Она не выпускала руки Анны Петровны, то слегка подымая ее, то снова опуская себе на колени. Яхонтова, казалось, начала серьезно бояться. Несколько раз она пыталась освободить свою руку, но Ревекка держала крепко. Наконец гостья будто сломилась и заговорила без напряженности, просто и горестно:

— Что вы со мной делаете? Я вас умоляю сказать: безумны ли вы или надо издеваетесь? Может быть, я сама сошла с ума или вижу сон? Скажите, любит ли вас Стремин и что вы сделали, чтобы так привязать его к себе? Видите, я совершенно откровенна с вами. Будьте и вы со мною такою же! Вы добрая девушка, иначе к вам не стал бы так хорошо относиться Павел Михайлович. Конечно, вы со странностями, но вы добрая, я это вижу, и вы скажете мне, разрешите мое сомненье. Я ведь за этим и приехала сюда, чтобы видеть вас, спросить…