Портфель Я несу в портфеле надоевший день, Надоевший праздник, шарик немоты. Я ловлю снежинки, радуюсь воде… Я ещё не умер, но уже остыл… Перелётной правдой выпорхнет вчера. Я его не помню, значит, правды нет. На проспекте пробка, строится парад Ярко-красных бусин фонарей-планет. Ледяное время. Солнечный узор — На снежинках искры продолжают бег. В отраженьях лица. Праздничный сезон. Шарик мчится в космос, близится рубеж. Что осталось в мире, кроме тонких слов В этой бесконечной мировой строфе? Только этот камень, только этот слог, Только снежный полог, да ещё портфель. Луч расплавленной звезды Пронзает луч расплавленной звезды Ночную тьму на листьях жёлтых окон. Окрашенные млечные потоки Стекут, оставив стёклам только дым. И лист домов, и люстры фонарей, И нити точек солнечной вселенной — Всё тлен, как снег, упавший на колени, В божественной рассеянной игре. Мы видим свет, а звёзды видят нас! Ведь боги лгут, а небо бесконечно! Окрасит кровью утренний возничий На окнах потаённый чёрный знак… Жаль, ночь слепа, как слепнет человек, В потоке тьмы повенчанный с богами. Чернеет мир с годами и веками, Смывая свет небесных тонких вен. Осеннее небо Небо просолено, Горькое до немоты, Скалится рваной прорехой Осеннего холода. Солодом пахнет от листьев, А мне бы остыть, Выдохнуть, Вычертить, Выкрасить улицы золотом, Выбелить мысли и летнюю тягу к теплу — Глупой надежды посмертную оду о прожитом. Проповедь осени высветит солнечный луч, Вымокший в луже, под взглядом шального прохожего. В отблесках солнца – последняя кроха тепла — Лакомый свет под нависшими клочьями вереска. Въедливый холод накинет поношенный плащ. Осень стучится, и мне остаётся довериться. Мир поглотила мышь Мир поглотила мышь, Выела в сердце камень. Кто же такие «Мы»? Память. Всего лишь память. Тонкий белёсый лист, Рифмы казнили строчку. Небо в глазах болит. Точки притянут точки И, оборвав абзац, Скомкают камень в шарик. Нас не вернуть назад — Мир поглощён мышами. Брошенный город
Вены города тянутся ввысь, И стучит по бордюрному крошеву: «Брошенный! Я такой же, как вы, сирота. Брошенный…» Через шелест листвы, Через точки на белом листе Наша память о нём Утекает по шёлковой скатерти. Скатимся, Словно осень в пучину разлук, Скатимся. Тонкий запах листвы, Тонкий запах промокших дорог, Тонкий слог. И любовь Истончилась под действием осени. Бросили! Этот город без солнца и сна Бросили! И сгорает листва, Прогорает холодный рассвет, И по чёрным рукам растекается вечность, и кажется, Жёлтый город обнимет дождём. Кашицей. На дне строки Не пишите, когда не пишется, — Получается всякий бред. И стекает строка по книжице В обаятельной мишуре, Словно кофе пролил холодное, Словно музу швырнул на стол, Словно с ветром, листвой поломанным, Запад движется на Восток. Так не видится. Так не дышится. И не будет так по-людски. То, что брошено, а не выжжено, Разобьётся На дне Строки. Мы были там Смотрите, люди, – ангелы над нами! Оглаживают небо снежным пухом, И здания, Как трепетные знаки От белой крошки ангельских признаний, Протягивают к ним печные руки. И тянется морозная молитва Из серых труб навстречу белой пыли… Мы были там, Где ангельские лица, Где слёзы Бога снежные разлиты. Мы были там… Но все о нём забыли. Вечер вечности А трамвайное слово гремит по самарской земле, Наступая на пятки закатам, баюкая вечер. Между рельсами тянется в небо неоновый след, Через время и вечность, мой друг, через время и вечность… Эта музыка слова аккордами уличных струн Наполняет проулки, уснувшие в хаосе звука. Чтобы город вздохнул, оборвав наконец-то игру, А разлившийся мрак разогнали фонарные руки. Но трамвайное слово гремит по самарской земле, Наступая в зеркальных канавах на звёздные свечи. И всё так же по небу Стекает неоновый след… Через время и вечность, Мой друг…. Через время И вечность… |
