Бедняга Перет до моего рождения работал грузчиком в порту под началом моего отца и его товарищей, вечно ходил голодным и тратил все деньги на выпивку. Когда он стал слишком стар, чтобы поднимать тяжести, его взашей прогнали из товарищества за попойки и леность. У него была длинная морщинистая шея и лысая голова стервятника. Оставшись без работы в порту, он занялся продажей сластей на барселонских бульварах, но по его постоянно скрюченной спине можно было подумать, что бедняга ищет грибы. Мой отец привел его к нам домой и поручил ему заниматься домашним хозяйством и моим воспитанием за жалкое вознаграждение и право поселиться в одной из пустых комнат.
Перету приходилось несладко. Думаю, что никогда еще дети не мучили так своих наставников. Когда он отправлялся спать, я наполнял его башмаки навозом, и на следующее утро он обнаруживал это, когда обувался. Однако, пока бедняга не выходил на улицу, ему было невдомек, что вдобавок к этой проказе я еще и покрасил красной краской его крючковатый носище. Стоило ему попытаться пригрозить мне поркой, как я обещал ему нажаловаться отцу, что он запускает руку в кошелек с деньгами, оставленными на ведение домашнего хозяйства.
Несмотря ни на что, Перет был единственным существом, заменявшим мне мать. Я не мог не испытывать нежности к человеку, который меня причесывал, застегивал пуговицы на моей сорочке и ласкал меня куда чаще, чем мой отец. Глаза у Перета всегда были на мокром месте, и защищался он от моих вымогательств и мучительства только плачем.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец стал думать, как поступить со мной дальше. Самым простым решением было бы поместить меня в барселонскую школу кармелитов, но сами монахи убедили его, что сына следует послать во Францию, потому что французская школа могла бы мне дать гораздо больше. Старик согласился, потому что эта школа и вправду была хорошим заведением для сына члена торговой компании, и к тому же я перестану мозолить ему глаза. Мне не пришло в голову корить его за это, ибо расстояние облегчило жизнь нам обоим. В двенадцать лет я выглядел на все семнадцать и в один прекрасный день мог бы ответить на оплеухи и тумаки.
О том, что произошло в школе французских кармелитов, вы уже знаете. Поскольку на протяжении двух последних лет наши с отцом отношения ограничивались только перепиской, оказавшись в Базоше, я изложил в письме все мои новости и дал ему свой новый адрес. (Я, естественно, не стал описывать, как меня выгнали, только этого не хватало, а просто сообщил, что это было мое обдуманное решение, принятое для обеспечения более достойного будущего, и так далее, и тому подобное.)
Папашин ответ не заставил себя ждать:
О каких еще замках и паршивых маркизах ты толкуешь? Какого черта ты вдруг решил учиться на инженера? Мостами в море служат корабли, и у нас в товариществе этого добра в избытке. Мне казалось, что ты там учишься вести счета, и не смей меня обманывать, не то я с тебя шкуру живьем сдеру.
Далее следовала самая нежная часть письма:
Ты у меня молодой да ранний, наверняка у тебя уже встает. Берегись! Если тебе кто попытается впарить какого-нибудь бастарда, не жди от меня ни гроша. Все тебе ясно, cap de lluç?
Переводу выражение cap de lluç не поддается. Если перевести его дословно, получится «щучья голова», но по-каталански оно означает нечто вроде «круглый дурак».
Однако неожиданно доброжелательный тон его послания меня вдохновил. Если бы старик, чей скверный характер был мне прекрасно знаком, по-настоящему рассердился, он бы велел мне немедленно возвращаться в Барселону и поджидал бы меня там с ремнем в руках, чтобы задать мне знатную порку. Вместо этого он приложил к посланию деньги на оплату моего обучения на несколько месяцев вперед. Я ему написал, что в Базоше берут за обучение вдвое больше, чем в школе кармелитов, просто для того, чтобы прощупать почву, а папаша выложил денежки и глазом не моргнув.
Скорее всего, он заподозрил обман и, естественно, попал в точку. В первый же день я спросил у братьев Дюкруа, какую плату в Базоше рассчитывали получить за мое обучение. Это был единственный раз, когда мне случилось видеть их оскорбленными.
– О чем вы говорите, кандидат?! Неужели вы воображаете, что маркиз нуждается в ваших деньгах? Это вы будете получать от него стипендию на протяжении вашего пребывания здесь. Таким образом, если вы, покинув эти стены, начнете их поносить, в глазах всего света такое поведение будет выглядеть низостью.
Столь благородная идея никаких возражений у меня не вызвала. Если честь аристократов позволяет нам на ней наживаться, то какие тут могут быть возражения? Пребывая в Базоше, я получал денежки от Вобана и от моего папаши, который выкладывал вдвое больше, чем раньше платил канальям-кармелитам. Мне даже удалось сделать заначку, как говорят каталонцы. (Если бы только знать, как обернется моя жизнь и куда денутся эти денежки!)
Я тут долго распространялся о своих страданиях, но уверяю вас, что не хочу выглядеть нытиком в ваших глазах. У меня хватило ума быстро сообразить, что Базош был неким подобием Ноева ковчега, только населенного не разными животными, а блестящими идеями.
Под солнцем Бургундии я превратился в крепкого и красивого юношу. Мои мышцы закалялись под звон лопаты и кирки (да и сок лимона – бррр! – тоже тому способствовал). После нескольких месяцев, проведенных в моей траншее, я орудовал саперным инструментом, словно это были чайные ложечки. Но главное заключалось в другом: в моем мозгу накапливались уникальные знания.
В целом мире, наверное, нашлось бы только сто или двести человек, которые могли превзойти меня в необычных науках Базоша. Братья Дюкруа умели пробуждать в учениках неравнодушное отношение к занятиям, и очень скоро я сам требовал от них, чтобы они научили меня всем своим секретам. Моя усталость сменилась жаждой знаний. Чем меньше сил у меня оставалось, тем сильнее мне хотелось перейти к следующему уроку. Только я освоил основы инженерного дела, как уже горел желанием внести усовершенствования в решения задач. Добавлю ко всему сказанному следующее: мало кто, говоря о благах любви, вспоминает, что это чувство пробуждает в нас тягу к знаниям.
Ибо Жанна была второй причиной того, что я не погиб и был способен постоянно быть начеку. Чтобы доказать вам пользу любовной страсти для процесса обучения, я приведу вам один пример.
Однажды я прогуливался с Арманом в окрестном лесочке. В Базоше развитие «внимания» не ограничивалось упражнениями для зрения. Иногда, шагая по полю, я должен был называть все звуки, которые слышал. Люди не уделяют достаточного внимания слуху, и им невдомек, сколько самой разной информации способны предоставить нам уши. Дуновение ветерка, звон струй скрытого от глаз источника, жужжание невидимых для нас насекомых, удары молота о наковальню где-то вдали…
Арман стукнул меня по затылку:
– А эта птица! Вы ничего о ней не сказали. Вы что, глухи?
– Я только что перечислил вам трели шести различных птиц!
– Вы забыли седьмую!
– Где она была?
– Слева от вас и сзади, метрах в сорока четырех.
Иногда его требования выводили меня из себя.
– Как я могу услышать слабый звук, который раздается у меня за спиной и на таком расстоянии?
– Настроившись именно на него. Для этого вам и даны уши.
И тут уши Армана развернулись в сторону этой невидимой птички, которая сидела где-то в «сорока четырех метрах», и проделал он это с такой же легкостью, с какой настораживает уши собака!
– Учитесь использовать свои мышцы, – сказал он, увидев мое недоуменное лицо. – И если они у вас атрофировались, то это отнюдь не значит, что их свойства нельзя восстановить. А ну-ка попробуйте.
Дюкруа заставил меня начать тренировку. Мы довольно долго стояли в этом лесочке, не говоря друг другу ни слова. Я пытался двигать ушами, а Арман за мной наблюдал. Дело оказалось нелегким. Попробуйте сами, если не верите! Я надувал щеки и морщил лоб, но уши не двигались, только лицо перекашивалось смешными гримасами. У меня ничего не получилось.
