Когда Галина нервничает, ее движения суетливы. Как сейчас: она быстро заходит на кухню, поправляет занавеску, садится на стул, подвигает к себе тарелку, отодвигает чашку чая, желает приятного аппетита, берет хлеб, откусывает, берет вилку (слишком близко к зубцам) и принимается за салат.

Сурен отмечает ее настроение, но продолжает молчать. Его томит вчерашний неудачный день, и сейчас он собирается с духом, чтобы об этом заявить. Очевидно, что Галина обо всем догадывается, потому что еще при выходе из спальни он промахнулся с интонацией. Повисшее молчание сейчас более чем красноречиво.

Он пробует салат. Вкус ингредиентов так смешался, что кроме гранатовых ядер одно от другого не отличить. Кусает хлеб. Выдохшийся, позавчерашний. Пережевывает. На выдохе:

– Ну что, мать: «мы вместе со звездами медленно па-адаем, па-адаем вниз». – Тянет мимо нот, лопаются «п» на губах.

Не прерывая движения, Галина доносит вилку до рта, жует. Теперь она делает это слишком медленно (злится), оттого еще больше раздражает Сурена.

– Вчера не заработал – сегодня заработаешь.

Двадцати пяти лет семейной жизни достаточно, чтобы читать друг друга без слов. Сурен слышит тон и интонацию ее голоса, видит, как она отрывает кусочек хлеба и подносит его к губам, как она держит спину, как моргает. Ему все ясно. Ему так же все ясно про свои движения и слова, которые, он это прекрасно понимает, Галина читает не хуже его. Они оба знают, что этот разговор в том или ином виде должен случиться, как утренний ритуал. Его нужно просто исполнить. В одно действие, без антракта. И дальше утро войдет в свою колею.

– Да, но только и позавчера, и позапозавчера, и уже всю неделю катаюсь, а результат – дырка от бублика, – даже вилку кладет, чтобы большим и указательным пальцами изобразить тот самый бублик.

Галина продолжает молчать. Выдерживает паузу в надежде, что Сурен сам ее прервет. Но и он молчит.

– И что ты предлагаешь? Не работать? Останься дома, отдохни день-другой, – наконец спокойно говорит она.

Он глубоко вздыхает. Продолжает жевать, держа в одной руке вилку, в другой хлеб. Обращает внимание на Кики, которая входит на кухню, след в след ставя лапы. Сытая, поэтому движения плавны. Глаза прикрыты, хвост опущен. Пришла за компанию.

– Что тут предложишь? – Он возвращает взгляд в тарелку. Помогает хлебом собрать салат на вилку. Мелко кивает, как бы демонстрируя глубину проблемы и собственную беспомощность перед ней. Говорит: – Если так пойдет и дальше, то скоро зубы на полку положим.

– Ой, только давай мы пока не будем от голоду умирать. – Голос Галины становится тверже. – Слава богу, ты не один работаешь в этом доме. Слава богу, у нас есть взрослые дети. Давай мы еще поживем немного, хорошо?

– Боюсь, что с твоей зарплатой мы долго не протянем.

Галина работает фельдшером на скорой помощи и получает пенсию. Они не раз поднимали разговоры о перспективах жизни на эти деньги. Удивительна трансформация, которая произошла в отношении этих доходов со временем. Если раньше Сурен мог такое говорить только с пренебрежением и ухмылкой, то теперь еще неизвестно, кто больше зарабатывает, ведь расходы работа Сурена тоже несет большие – бензин, ремонт, расходники… И все это они тоже не раз обсуждали.

Повисает еще одна пауза. Неловкая, в первую очередь для Сурена. Он бросает на жену осторожный взгляд. У нее восковое лицо с улыбкой Моны Лизы, что говорит о ее предельной концентрации. Ничто не может так вывести его из равновесия, как ее снисходительная улыбка. Пауза становится кричащей. Сурен сдается и меняет тему разговора:

– Сережка звонил?

Галине нужно время, чтобы переключиться. Она утвердительно кивает, делает глоток чая и только после этого говорит:

– Звонил. Вечером. Из общежития. Сказал, все хорошо. Учеба в порядке. Работой доволен.

– Не понимаю, какая может быть работа, когда ты учишься? – с облегчением Сурен цепляется за новую тему разговора.

Галина берет бутерброд и кусает его за «сырную» сторону.

– Что это за учеба такая? – продолжает он. – Не хватало еще, чтобы его отчислили.

– Говорит, на четвертом курсе можно. Все так работают. Университет поощряет.

Сурен качает головой. Он и сам обсуждал это с сыном. Пытался убедить его сосредоточиться на учебе, потому что второго шанса попасть на «бюджет» не будет. Сын с ним спорил.

– Ну, слушай, – говорит Галина, – у него голова есть на плечах. Думаю, он знает, что делает.

– Да кто бы спорил. Просто это как-то… – Сурен пытается подобрать правильное слово. «Глупо»? «Странно»? Все не то. Не может он дать сыну в этой ситуации совет. Только и остается, что полагаться на здравомыслие сына.

Так и не сумев закончить фразу, он переходит ко второму сыну – старшему:

– Стас звонил?

– Нет.

Сурен отпивает горячий чай, обжигается, с усилием глотает. Говорит:

– Мне звонил. Котел в доме стал тухнуть. Просил посмотреть. Сегодня заеду к нему, – примеряется к бутерброду, кусает со стороны горбушки, на которую приходится острый клин сыра. – Посмотрю. Либо клапан, либо труба поехала. Может, забилась. – Пауза. – Ну и посмотрю, что там к чему.

– Не сказал, когда заехать? Ты без него будешь смотреть?

Сурен понимает, к чему она клонит. Он своей паузой ее к этому и подталкивал. Это то, что волнует их обоих.

– Нет, просто спросил, в чем может быть проблема, а потом говорит: будет время, заедь, посмотри. Если сегодня с одиннадцатичасового не возьму, то сразу к нему. Он на работе будет, как я понял. – Кусает, запивает. – Так что секретов он там не хранит.

– На кухню зайди, в холодильник загляни. Он же не готовит совсем. Если там живет девушка – это будет понятно.

– Это если он там ночует.

– Получается, что вчера ночевал, раз заметил, что котел тухнет? Если он там не живет, это будет понятно.

Галина доедает бутерброд, берет обеими руками кружку, упирается локтями в стол и не спеша, с видимым удовольствием пьет чай.

– Я все равно не понимаю, что это за тайны. Ну, есть у тебя кто-то, скажи об этом, что за секрет-то такой от родителей? – возмущается Сурен.

Молчит Галина. Смотрит в чашку, дует на горячее, на плавающую половинку лимона, осторожно прикладывается к краешку губами.

Сурен вдруг вспоминает про зайца.

– Представляешь, – говорит, – вчера зайца сбил, не доезжая до Водораздельного. Прям почувствовал, как он ударился о днище. Вышел, начал искать и не нашел.

– Ночью?

– Ну да. Ходил с фонариком туда-сюда вдоль обочины, не нашел. Ему-то и спрятаться там негде было. Кругом пусто. Удрал засранец.

– И слава богу. Пусть себе живет на здоровье.

– От волка бежал, на медведя напал. Судьбу не перехитрить. Значит, не суждено было под колесами погибнуть.

Галина делает последний глоток. Достает ложечкой лимон, берет его пальцами за капающий край и впивается в кислую – до зажмуренных глаз и морщин на переносице – цитрусовую плоть. Сурен видит это и отворачивается. Жена всегда это делает некрасиво. Слишком некрасиво для человека, который любит лимоны. Ему не нравится это со времен ее первой беременности, когда она закрывалась на кухне, обливалась слезами, но ела лимоны килограммами. Его раздражали и ее слезы, и ее искаженное лицо, и маниакальная потребность в лимонах.

Лоскут цедры падает на дно тарелки. Галина встает из-за стола и собирает посуду. У Сурена остается лишь то, что он держит в руках, – кружка и бутерброд. Она начинает мыть посуду.

– Знаешь, о чем я вчера подумал? – говорит Сурен, перебивая шум воды. – Я подумал сходить на охоту.

– Не смеши меня, – без намека на иронию отвечает Галина.

Он оборачивается:

– Я серьезно. Вчера почувствовал острое желание пойти в лес с ночевкой. С костром, спальным мешком… Просто пойти на природу с мужиками.

– А охота здесь при чем? Кого стрелять собрался?

– Есть в аэропорту у нас старый таксист, охотник, вроде нашего соседа…

– Может, мы тебе фоторужье купим?