Дорога делает длинный поворот налево. Изгиб плавный и безопасный, непримечательный, но позапрошлой зимой вылетел тут Сурен на обочину. Дело было в феврале, приблизительно в это же время суток, бушевал буран. Трасса была плохо очищена, песком дорожные службы еще не прошлись.

Ездить с превышением скорости по гололеду ему нравилось всегда – устраивать контролируемые заносы, играть рулем, чувствовать силу ветра. Адреналин бьет из ушей, рука крепка, реакция мгновенна. «Люблю дать ей под зад, – часто хвастался он при случае, кивая на машину, – и уйти в точку». – «Все равно будь аккуратней», – предостерегали окружающие. «Дурак», – отреза́ла жена. А он смеялся.

В ту ночь, как обычно в плохую погоду, он гнал от Минвод на скорости выше допустимой. Возвращался домой «пустой», поэтому «морально мог себе это позволить». На том повороте пошел на очередной обгон. Полез через снежный гребень сначала на встречную полосу, потом обратно, и, уже вернувшись, в последний момент дернул рулем, чтобы хвастливо вильнуть задом. Автомобиль послушался и потерял сцепление с дорогой. И дальше инерционным движением его понесло вперед боком. Он выкрутил руль в сторону заноса, но без толку. Изгиб дороги плавно ушел влево. Сурен вспомнил, что не пристегнут, схватил крепче руль, представил, как сейчас боком влетит в канаву и перевернется через крышу. Но не тут-то было. Пролетел через канаву, засыпанную снегом, и не заметил ее. Автомобиль даже смог выровнять положение, и все могло бы закончиться без потерь, если бы в нескольких метрах от дороги не ударился днищем в пень. Откуда он там мог взяться?

Сразу после удара, засыпанный снегом по самую крышу, оглушенный, ни живой ни мертвый, Сурен вспомнил жену. Подумал, что она сейчас мирно спит под теплым одеялом. Увидел ее осуждающий взгляд. Увидел, как она утром выслушает его объяснение и отвернется, кусая от злости ноготь, потому что – поделом! – будет винить в аварии именно его. Вспомнил обоих своих сыновей. Старшего – помощь которого прямо сейчас очень бы пригодилась, но он как минимум в восьмидесяти километрах. И младшего, который только пару месяцев назад обнимал его на перроне в Невинномысске и просил перестать гонять.

Откуда-то издали доносились крики и свисты идущих на помощь…

Это была не первая авария в жизни Сурена. В жизни всяко бывало. В том числе кувыркался через крышу на заре своей шоферской карьеры, да еще и с тестем в салоне. Но именно теперь – улетев в снежное поле, онемев от шока – он принял окончательное решение, что это было в последний раз.

Сейчас же был бесснежный март. Дорога, несмотря на среднюю видимость, в хорошем состоянии. Внимание Сурена фокусируется на том самом пне. Его можно видеть только осенью и весной, когда нет снега и травы. Хотя, проезжая мимо дважды в день, Сурен может определить его более-менее точное местонахождение по главному ориентиру – мерзнущему неподалеку трехволосому электрическому столбу.

Свет фар скользит по обочине, нащупывает пень, облизывает его и возвращается на выпрямившуюся трассу. Увидеть пень для Сурена что-то вроде ритуала.

До поселка остается не больше трех километров, но они уже ощущаются как родные. Пара мгновений, и впереди затеплились огни дорожного освещения, тоже щедрого, но по справедливости. С правой стороны появляются очертания лесного массива, который непропорционально своим грозным размерам трусливо замер перед трассой, боясь через нее перешагнуть. Слева вырастает бетонный колосс в советском стиле, сообщающий о принадлежности земли совхозу «Кавказский».

Все, что слева, – безлюдно. Там поля и лесополосы, которые упираются в Кубанское водохранилище, расположенное в километре от дороги.

Все, что справа, – поселок. Летом он скрывается от дороги в зелени парка, зимой просвечивается, как плохо заштрихованный карандашом. Вот эти огни – это пятиэтажка, в которой живут тесть с тещей. В следующей (зовется «олимпийским домом», по дате завершения строительства) они с женой непродолжительно жили тридцать лет назад. Следующий дом – «аптечный», хотя та аптека закрылась черт знает когда.

Появляется проспект Ленина – главная достопримечательность поселка. Сюда Сурен и поворачивает.

В ночи проспект безвкусно и ярко украшен огнями цветов российского флага, с доминированием синего. Посередине строгая симметрия гирлянд создает удивительно ровную для этого асимметричного края пешеходную перголу, которая поднимается от трассы к зданию администрации. Проспект широк, строг и монументален, как и подобает улице имени вождя мирового пролетариата.

В этот поздний час поселок крепко спит. Спят здания районного суда и военкомата. Со светом, как ребенок, спит строящаяся мечеть. Напротив нее без света церковь, в легком – не по погоде – куполе. Рядом пыхтит паровую сигару котельная из красного кирпича с мозаичным изображением Ленина на фасаде.

Сурен живет в той четырехэтажке по правой стороне в центре поселка. В редких окнах дома теплится свет огней. Еще три года назад, когда младший сын учился в школе, свет в детской комнате горел до часа ночи непременно. Окно не перепутать даже издали, потому что оно находится между двух характерных соседских балконов – один без козырька, другой со спутниковой антенной.

Ночные огни, темные ели вдоль дороги, царапающие низкий туман обрубки недостроенных минаретов, вывеска «Аллея Ветеранов» и бетонные львы под ней, незнакомцы на углу улицы, заросшие кусты казацкого можжевельника, памятник ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС – эти виды родного поселка лишь отражаются в зрачках Сурена, но он не фокусирует на них внимание. Он думает о своем: о том, что устал от бесконечной, ежедневной и однообразной дороги, в которой дом и аэропорт замкнули круг и превратили жизнь в пародию на движение, в грустную карусель, дарящую иллюзию вращающегося вокруг тебя мира. Когда-то давно акценты сместились, и дорога стала приоритетом. С тех пор, много лет подряд, он возвращается домой не для того, чтобы остановиться и насладиться жизнью, а чтобы выспаться и двинуться в обратный путь.

Он думает о том, что устал от гонки за завтрашним днем, в котором будет покой, счастье и деньги. В гонке за клиентом, ведомый памятью о денежных для таксиста девяностых годах и по траектории наименьшего сопротивления, он примчал аккурат к пятидесятилетнему юбилею в положении седовласого и седоусого таксиста, у которого за душой балансирующая на грани самоокупаемости работа, заурядный жизненный опыт, жена и два взрослых сына.

Поднявшись до конца проспекта, сразу за пушистыми голубыми елями, Сурен поворачивает налево на улицу Старикова. Она длинная, но освещена всего двумя фонарями, которые делят ее на три приблизительно равных темных отрезка. Ночью этого света мало, поэтому местные жители ориентируются тут по памяти и лунному свету.

Сама по себе Старикова не примечательна, хотя замашки у нее чиновничьи – здесь и здание администрации района, и почтовое отделение, и банк, и Пенсионный фонд. Чуть дальше – микрорайон из пяти пятиэтажек с неофициальным названием «Новые дома». Потом – гаражи и сараи. А там и конец поселка.

Сурен проезжает через всю улицу и сворачивает к гаражам. Свет фар следует за движением руля и ныряет в черный прогал в одноэтажной стене, освещая внутренности кирпичного комплекса. Там пусто, как в кишечнике: длинный проезд убегает в темноту, на сколько хватает ближнего света. В стене с левой стороны дюжина ворот. С правой стороны несколько ниш – гаражных рядов. Он заруливает в первый ряд и накатом, придерживаясь колеи, движется в самый низ.

Зимней ночью, когда снег отражает лунный свет, пусть это снег грязный и рваный, истоптанный и изъезженный, гаражи выглядят не так мрачно, как в любое другое время года, например, как сейчас. Атмосфера здесь соответствует тому, что это окраина поселка, что ночного освещения здесь не бывает, что это гаражи, такие же как и в любом другом городе России, влекущие лунным светом простого мужика напиться здесь и в радости, и в горе, одному и со товарищи.