Сопровождаемый своей неплотной тенью, любопытно тянущейся по сторонам, Сурен по диагонали идет через перекресток. Плюет в тень и попадает. Осторожно оглядывается по сторонам – никого, мертвая тишина.

Сразу за проспектом стоит его дом. Вечный вопрос, как подойти к подъезду: спуститься ниже и пройти вдоль двора или пойти параллельно дому по аллее Ветеранов между статуй двух львов, а потом спуститься по аллее прямо к подъезду. Расстояние одинаковое, но каждый раз выбор как будто зависит от настроения.

Идет ко львам. Они даже не симметричные, а одинаковые, что делает их максимально фальшивыми и неуместными. Но сейчас, наверно, стало лучше, чем раньше, когда на этом месте стоял крытый базарчик, на котором в любую погоду бабки торговали семечками и иногда местные фермеры торговали молочными продуктами и свежим мясом. Переделали тут все буквально пару лет назад.

В доме напротив, на балконе, курит женщина. Далеко впереди, у отделения МВД, автомобиль с включенными фарами. Полгода назад там застрелили полицейского. Убийца прятался в кроне елок, плотной, как женская юбка. Его так и не поймали, но после этого елки оголили на два метра над землей.

Поворачивает направо. Семь ступеней вниз. Двор темный и грязный. Газоны заезжены колесами припаркованных автомобилей. На этом месте, ровно под своим балконом, он и сам часто парковался, но два года назад перестал, после того как машину дважды пытались то ли угнать, то ограбить. Красть в ней нечего (нет даже магнитофона), а угнать было невозможно, потому что стоял замок на педали. Собственно, после второго случая, когда старший сын ночью выскочил и стал избивать грабителей, а Сурен увидел это из окна и побежал ему на помощь… После второго случая и перестал оставлять машину на ночь.

Из грязи – в гравий, насыпанный соседом по случаю свадьбы дочери. Цель была победить вечные лужи, которые не всегда успевали просохнуть даже в летние дни. В результате гравий так смешался с грязью и мелкие камни так разнеслись по округе, что двор стал похож на строительную площадку. Ночь к лицу этому двору. Гравий скрипит под ногами, как песок на зубах.

Подъезд. Из подвала тянет сыростью и теплом. Узкие лестничные пролеты на первом этаже скупо освещены меченной краской лампочкой. Хватаясь левой рукой за перила и придавая инерцию свободной правой рукой, он буквально влетает на каждую из следующих девятиступенчатых лестниц. Поворот, перехват руки, на вдохе – ух! – второй этаж. Здесь и на третьем этаже света, как правило, не бывает. Проблема не в том, что соседям жалко лампочек, а в проводке. Несколько лет некому вызвать электрика. Последний пролет. Перехват руки, на вдохе, с шагом через две ступеньки, – раз, два, три. Выдох. Четвертый этаж. Квартира номер двадцать девять. Достает связку ключей, отделяет тот, что от квартиры, как можно тише вставляет его в личинку и проворачивает. Два оборота. Жена всегда закрывает на два оборота, думая, что так безопасней.

Осторожно открыть дверь и впустить в квартиру дохлый свет 20-ваттной подъездной лампочки занимает не больше пяти секунд, но этого достаточно, чтобы Кики, в какой бы поздний час он ни пришел и в какой бы комнате та до этого ни находилась, непостижимым образом успела добежать до кресла, вскочить на него, поставив передние лапы на коричневый лакированный подлокотник, и быть готовой ко встрече. Он много раз думал о том, что такое возможно, только если она начинает бежать прежде, чем он вставляет ключ в замок. Например, слышит шаги в подъезде (неужели узнает?) или звон связки ключей (в этом случае у нее есть дополнительные пара секунд). Так или иначе, но по ночам Кики встречает его всегда.

Вот и сейчас Сурен открывает дверь, а она уже на месте, щурит спросонья глаза.

Он тихо закрывает за собой дверь. Включает свет. По квартире разлит запах еды – главный компонент уюта. Дверь в зал открыта, в темной глубине комнаты в стекле часов блестит отраженный свет. Оттуда же слышно глубокое дыхание жены.

Кладет связку ключей на столик, под зеркало, придерживая пальцами, чтобы не звенели. Бросает взгляд на свое отражение и вдруг замирает. Показалось, что увидел другого человека. Померещилось, что их движения – с тем, в отражении, – были не синхронны: он поднял глаза снизу вверх, а тот повел слева направо.

Это усталость. Вздыхает. Максимально широко себе улыбается, так, что усы растягиваются, как меха гармошки, а по краям глаз прорезаются десятки мелких морщин. Отпускает улыбку. Делает максимально безучастное выражение. Смотрит на себя.

Что-то незнакомое появилось во внешнем виде. Как будто бы сейчас видит себя впервые за долгое время. Наклоняется ближе, присматривается. И седина в усах, и эти морщины – каждый день видит их по нескольку раз. Но все-таки появилось что-то чужое. Лицо стало слишком… старым, что ли. Нет, не то слово. Оно как-то потяжелело.

Отклоняется назад. Делает полоборота в одну и другую стороны, ловя свет под разным углом. Гладит себя по щекам, и тактильные чувства пальцев совпадают с видимым в зеркале прикосновением.

Кики едва слышно мяукает. Точнее, издает скрипучий звук, как старая дверца шкафчика (она так и не научилась мяукать): зевает своей маленькой звериной пастью.

Сурен отвлекается от отражения. Расстегивает куртку, снимает ее и вешает. Сгибает колено, расстегивает молнию на внутренней стороне ботинка. Сгибает второе колено, расстегивает вторую молнию. Цепляясь носком противоположной ноги за пятку, по очереди снимает оба ботинка, убирает их на полку. Расстегивает браслет часов и кладет их на тумбочку возле кресла. Под тумбочкой подбирает край провода и ставит телефон на зарядку. И только теперь берет ждущую его кошку под передние лапы и размашистым движением плюхает ее спиной на изгиб локтя, прижимает к себе. Кики тут же начинает урчать. Он выключает в коридоре свет и, касаясь локтем стены, проходит сквозь темноту на кухню, где опять включает свет.

На столе, поверх соломенной корзинки, тканевая салфетка – там должен быть нарезанный хлеб. Рядом блюдце с щепоткой мелко нарезанной зелени. Тут же пустая стеклянная салатница – подсказка жены, что в нее что-то можно положить. На плите казан, накрытый полотенцем. Пальцами свободной руки Сурен зажимает через полотенце ручку его крышки и приподнимает, стараясь не допустить загиба края, чтобы не испачкать полотенце или не замочить конденсатом. Внутри соус: в пузырчатом желтоватом бульоне смесь крупных картофельных кусочков и жирного мяса. Блюдо еще теплое, но приготовлено было больше часа назад. Следя за краями свисающего полотенца, он аккуратно возвращает крышку на место.

Без десяти полночь. Хочется и есть, и спать, но усталость такая, что не хочется ни накладывать в тарелку, ни идти в спальню. Садится на стул, облокачивается на край стола и начинает просто гладить кошку. Еженощный ритуал. Кики его ждала. Она требует ласки. Ее тело – сплошная эрогенная зона. Он ее гладит грубо, а ей только это и нужно. На каждое движение взрывается новой волной урчания, и стоит только остановиться, как она открывает глаза, скрипо-мяукает (продолжай!) и с силой трется вибриссами о ладони и пальцы.

Кики появилась в доме около четырех лет назад. Против их с женой воли ее принес старший сын. С лотком и запасом корма на ближайшую неделю. Она стала жертвой разбитых романтических отношений. Про таких можно сказать: кошка сложной судьбы. Сначала маленьким котенком была подобрана у помойки. Потом несколько месяцев наблюдала короткую историю любви хозяев. А после их расставания быстро стала неудобным сожителем холостяка.

Они с женой были против кошки и много раз об этом сыну говорили. Это было связано с давней историей про другую кошку – Мурку, которую, после того как она стала бесконтрольно гадить на мягкую мебель в квартире, на семейном совете было решено отнести к теще в сарай, где она в первый же день и пропала, а скорее просто погибла. Жена тогда (и теперь) сильно переживала по этому поводу. Долго корила себя. Это была настоящая семейная трагедия.