В августе 1970 г. в Таллинне, на третьем Международном конгрессе финно-угроведов, языковеды многих стран стремились записать речь старой камасинки с Саян, гостьи этого научного форума. Она была последней представительницей своего народа, еще говорящей на родном камасинском языке. Это было событие сложное и впечатляющее, эмоционально очень сильное.

К этому времени я уже несколько лет работала в Институте языка, литературы и истории. Начинала писать диссертацию. Частыми были поездки в тверские карельские деревни. Я могла уже достаточно хорошо оценивать состояние и функционирование языка у тверских карел. Была уже более доступной и статистика по переписям населения. Но тенденции в плане владения родным языком, сферы его применения, демографическая картина в деревнях явно обозначались в худшую сторону. Мне еще хорошо помнились первые мои поездки в деревни Рамешковского и Лихославльского районов в студенческие годы (1956-57 гг.). Хотя жизнь тверской карельской деревни и без особых научных обобщений мне была хорошо знакома изнутри, с детства.

А в 1990 г. в валдайской деревне на Новгородчине мне уже самой привелось записывать последнюю носительницу этого карельского говора. Ей было 90 лет, но рассказывала она живо и интересно. Вечерами мы сидели на лавочке в последних лучах уходящего сентябрьского тепла и просто молчали. Она проводила меня до деревянных ворот, сухонькая, босая. Я уходила и все оглядывалась, а на душе щемило. Это было больше, чем прощание только с человеком.

В январе 1966 г. я была принята на работу в Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН (тогда Карельского филиала АН СССР). Мне предстояло заняться подготовкой словаря тверских говоров карельского языка. В структуре института сектор языкознания — один из старейших. Основным направлением научных исследований его сотрудников является изучение прибалтийско-финских языков: карельского, финского, вепсского, а также саамского. Одним из первых директором института был член-корреспондент АН Д.В. Бубрих. Под его руководством в начале 1930-х годов в институте была начата планомерная работа по изучению диалектов карельского и вепсского языков. В послевоенные годы эта работа была продолжена.

В последние десятилетия в секторе языкознания шло интенсивное накопление лексического материала карельского, вепсского языков, проводилась большая по объему лексикографическая работа над диалектологическими словарями, имеющими большую научную ценность. Когда я пришла в институт, была близка к завершению рукопись словаря ливвиковского диалекта карельского языка, составленного Г.Н. Макаровым. Словарь опубликован в 1990 г. уже после смерти автора.

Одновременно со сбором лексики, в Институте шла запись бытового материала образцов речи на магнитофонную ленту. На основе этих материалов был опубликован ряд сборников текстов, в том числе и по тверским говорам карельского языка («Образцы карельской речи», составитель Г.Н. Макаров (М.-Л., 1963)). Следует назвать также очерк Г.Н. Макарова «Карельский язык» в пятитомном издании «Языки народов СССР», т. 3 (М., 1966). Этот грамматический очерк, опирающийся на толмачевский говор тверских карел, и сборник текстов были моей первой академией. При приеме меня на работу речь шла о сборе лексики к намечаемому в перспективе словарю тверских говоров.

Характер и объем предстоящей работы были пугающими. Когда я смотрела на уже переплетенные тома рукописи словаря Г.Н. Макарова, мне хотелось быстрее ехать в деревню, долго-долго идти пешком, настраиваясь на беседы и встречи. Да, дороги были большей частью пешими, а магнитофоны тяжелыми и не очень надежными. Накапливающийся языковой материал осмысливался уже глубже: более четко виделись определенные грамматические закономерности, а также говорные отличия. Неоднократно побывав в самых дальних деревнях толмачевских и весьегонских карел, я поехала в неизвестный для меня угол области за Зубцов. В последующие годы я всегда с радостью ехала к этой самой южной группе карел на стыке с Московской и Смоленской областями. В словарь лексика этого говора не вошла, но держинский языковой материал оказался самым своеобразным в моей диссертационной работе. Значительно позднее опубликованы также тексты, образцы речи носителей этого говора. С большой теплотой вспоминаю А.С. Гуманову (д. Васильевское), М.М. Лепчикову (д. Семеновское), Ф.Н. Михайлову (д. Новое) и других, чьи интересные рассказы о быте старой деревни, о праздниках, развлечениях молодежи и многом другом можно прочесть в сборнике «Слушаю карельский говор» (Петрозаводск, 2001).

А тогда, в 1970 г., я получила добрые и очень ценные советы по теме диссертации от П. Пальмеос, доцента Тартуского университета. У нее был большой опыт экспедиционных работ к тем же держинским карелам, она ездила со студентами своей кафедры, а ранее — к валдайским карелам. Ее исследование и тексты по этому говору, довольно близкому к тверским, существенно помогли мне в понимании форм именного словоизменения собственно карельских говоров. В последующем руководитель диссертационной работы проф. К.Е. Майтинская порекомендовала шире привлекать при анализе именных категорий языковой материал других карельских диалектов и близкородственных языков.

В секторе существенную помощь своими советами и наставлениями оказывали Г.Н. Макаров, М.И. Муллонен, Г.М. Керт. В.Д. Рягоев готовил серьезное исследование по тихвинскому говору карельского языка и его мнение по тому или иному вопросу карельской грамматики для меня было весьма важным. По тверским же говорам из опубликованного к тому времени было: в трудах Карело-Финского филиала АН за 1954 г. статья А.А. Белякова «Морфологическая система собственно-карельского диалекта (Калинин. Наречие)» и его же «Фонетика карельского диалекта с. Толмачи Калининской обл.» в сборнике «Советское финно-угроведение» за 1949 г. Статья по морфологической системе диалекта довольно развернутая и содержит ряд вопросов исторической морфологии карельского языка.

К моему приходу в Институт А.А. Беляков в секторе уже не работал, был на пенсии. Но именно он положил начало картотеке словаря тверских карел. Им был составлен довольно добротный словник будущего словаря (конечно, в последующем существенно дополненный). Мне довелось общаться с ним, слушать воспоминания о Д.В. Бубрихе, ведь А.А. Беляков длительное время работал с ним. А тот период для исследователей карельского языка был жестким. Исключительно велика роль Д.В. Бубриха в создании карельской письменности, первоначально функционировавшей среди карел Калининской области (1931-38 гг.), а затем и в Карельской АССР. И когда к 1936 году встал вопрос о едином карельском языке и выработке языковых норм письменности, Д.В. Бубрих подготовил нормативную грамматику карельского языка (Д.В. Бубрих «Грамматика карельского языка», 1937). Здесь в письменном обозначении карельских звуков использовался новый алфавит, созданный на основе русской графики. Применительно и к фонетике, и к морфологии отбирались наиболее общие черты карельского языка, свойственные всем его диалектам. Этому труду Д.В. Бубриха требуется современная, уже не поспешная, а глубокая лингвистическая оценка. Думается, что взвешенный спокойный взгляд на суть этой работы может дать позитивные результаты для развития карельского языка.

После смерти А.А. Белякова его дочь Н.А. Белоусова, передала мне его экземпляр «Грамматики карельского языка» и несколько учебников на тверском карельском. Часть из них — официальные, а некоторые — переводные.

Как я уже упомянула, в секторе языкознания в те годы шла интенсивная подготовка ряда диалектологических словарей. М.И. Зайцева и М.И. Муллонен завершали работу над рукописью «Словаря вепсского языка». Опыт этого словаря для меня был исключительно полезен. С большой благодарностью вспоминаю беседы с М.И. Муллонен, ее доброжелательные замечания и советы. Профессор М.И. Муллонен, языковед, много сделавший для исследования прибалтийско-финской филологии в Петрозаводском государственном университете.