В тундру прилетел комар. Работать на воздухе стало тяжело. А дело надо было ускорять, чтобы до осени солнце успело отогнать подземный лед от поверхности. Каждый день готовил новые неизвестности. Как защитить нежные саженцы от губительных ветров? Какие удобрения применить? Где брать семена?..
Николай полюбил тундру. Разве просто уехать из тех мест, где ты мерз и потел, спал на кочках и на конторском столе, жрал всякую дрянь, а тебя жрали комары? Разве можно теперь бросить начатое? Ведь вдоль насыпи, несмотря ни на что, растут, упрямо не хотят умирать елочки, рябинки, березки. Они цепляются еще слабыми корешками за эту мачеху-землю, податливо гнутся под ураганными ветрами, прячут от жестоких морозов в своих клетках чудесные соки жизни. И может быть, многие из этих пионеров погибнут в неравной борьбе с суровой природой, но рядом непременно встанут их братья, потомки северных старожилов, расправят плечи, остановят снега.
Все так же мчатся поезда, а вдоль их пути поднимается, набирает силы молодая поросль. Ее уже не страшит ни мороз-трескун, ни ветер-снеговей, ни дождь-косохлест. Корни все глубже уходят в покоренную землю, а ветки все ближе становятся к солнцу.
Большеземельская тундра, 1954–1956
Послесловие
В очерке «Тихая заводь» — давняя правда, о которой я рассказал в первой своей книге, вышедшей более четверти века назад… В Большеземельской тундре не был вот уже тридцать лет. Все как-то недоставало времени, наплывали другие важные дела и заботы, в том числе связанные с охраной природы, с проблемами рационального использования ее возможностей для нужд человека — об этом читатель узнает из последующих страниц настоящей книги.
Начало всего, в котором я со временем узрел некий символический смысл, однако, не забывалось, и я с радостью читал информационные заметки в центральных газетах о продолжении опытов Н. С. Русановского, о производственных посадках лесных полос вдоль заполярной железной дороги, о том, что они растут и набирают силу.
А в начале 1981 года я получил письмо от кандидата сельскохозяйственных наук, старшего научного сотрудника ВНИИ лесоводства и механизации лесного хозяйства Ю. А. Орфанитского. Приведу его полностью: «Уважаемый В. А.! Обращаюсь к Вам по поводу темы, поднятой Вами в свое время в очерке «Тихая заводь», и по поводу судьбы героя этого очерка Н. С. Русановского.
В 1966–1970 гг., во время моей работы во ВНИИ ж. д. транспорта, мы с Русановским проводили наблюдения в старых посадках (1954 г.) и закладывали новые полосы. В результате этой работы я убедился в целесообразности снегозащитных железнодорожных полос в южной тундре, а также смог оценить почин Ятченко и Русановского, о чем Вы писали.
Но теперь эти работы заброшены. Мы с Русановским не смогли их отстоять. В 1975 г. участок в Сейде был закрыт, Русановский ушел на пенсию. Еще раньше (в 1970 г.) была закрыта соответствующая тема во ВНИИ МПС.
А посадки в тундре растут! Они выдержали даже исключительно суровую зиму 1978 г. Сейчас строятся в тундре новые железнодорожные линии, их надо защищать от снежных заносов, надо озеленять новые северные города и поселки.
Пора снова выступить в защиту северных лесных посадок, чтобы пробить косность и незнание чиновников и ученых в МПС и на Северной ж. д.
Н. С. Русановский 25 лет отдал делу создания лесных полос в тундре. Военные раны и суровые условия жизни и работы в Заполярье сделали свое дело. В прошлом году Николай лишился ноги. Нынче ему исполняется 60 лет. Человек физически ослаблен и морально подавлен — дело его жизни прекращено, его труд (Вы согласитесь, что он граничит с подвигом?) не оценен по заслугам. Не следует ли обратиться в МПС с предложением как-то отметить заслуги Н. С. Русановского? Он сейчас переехал на Украину. Напишите ему, спросите о подробностях нашего и Вашего дела, у него должны быть материалы, да и вспомнить он много чего может интересного и поучительного».
Написал я Н. С. Русановскому, в Винницкую область послал свою книгу с очерком «Тихая заводь» и вскоре получил письмо:
«Пишут Вам жена и дочь Н. С. Русановского. Спасибо за книгу. Будет нам память о нем. Вот уже полгода, как его не стало. После операции он прожил полтора года. Остались мы вдвоем с дочерью и старенькая свекровь. Дочка работает на хлебокомбинате, я на сахарном заводе. В памяти все то, как мы жили на Севере и как дорогой наш муж и отец работал, не жалея себя, чтоб прирастить деревья и кустарники в тундре. 3.XI.81 г. Р. Русановская».
1981
Месяц в Кедрограде
Если день смерк,
если звук смолк.
Все же бегут вверх
соки сосновых смол. Н. Асеев. Реквием
Дорога в Кедроград.
Сто тысяч рублей в моем рюкзаке.
Дождь. Ночевка в тайге.
Дальние дороги по нынешним временам часто начинаются одинаково, с аэродрома, а кончаются по-разному.
Внуково. Бетон под самолетом рванулся назад, вдали пошло кругами зеленое поле, но это ненадолго — не успевает во рту воздушного пассажира растаять карамелька, как земля проваливается глубоко вниз, становится такой неподвижной и огромной, что ее уже как-то неудобно называть с маленькой буквы. Я знал, что первые три тысячи километров возьмут у меня всего пять часов. Знал и другое. Новое в наш скорый век мерило для расстояний — время — могло в конце пути родить привычный уже парадокс: чем ближе подступаешь к цели путешествия, тем дальше от нее…
Главное — последние тридцать километров. Сколько времени я затрачу на них? Сутки? Двое? Мне хотелось поскорей в тайгу, подальше от газа, гама и прочего добра, которое наваливает на нас город, не терпелось встретиться с товарищами-кедроградцами.
Кедроградцами? Что за слово новое? Должен сознаться, что название «Кедроград» я придумал, когда первый раз писал о ребятах, к которым ехал сейчас. Слово понравилось, прижилось, и сейчас даже из-за границы идут письма по адресу: «USSA. Kedrograd». И доходят!
Горно-Алтайск — последний город на моем пути. Из Москвы он видится в такой несусветной дали, в такой таежной глухомани, что за ним будто бы уж и людей-то нету. Однако тайга тут давно вырублена, и вислые хвосты туч никак не могут прикрыть наготу окрестных гор. А народу на посадочной площадке было погуще, чем на Бийском вокзале, и все летели дальше, волокли за собой мешки, чемоданы, везли детишек — махоньких, чуть ли не месячных.
Нина Михайловна, кассир кедроградцев, которою я встретил в обкоме комсомола, поручила мне тугой рюкзак.
Осторожнее… — шепнула она, озираясь. А что? — спросил я и тоже огляделся. — Что в нем? Деньги. Много? Порядочно. Больше сотни. Чего? — не понял я. Тысяч.
Такой суммы я сроду не видывал и подумал, что неплохо бы на всякий случай переложить в карман свой дорожный нож. Однако вскоре подрулил Як — он шел в нашу сторону, и мы погрузились. Под крылом тайги не было, всё вырубки да выпасы, и лишь на гребнях невысоких гор лохматились гривы — первый лес, можно сказать, от самого Подмосковья.
В Кара-Кокше, последнем поселке лесорубов, застряли Впереди были те самые тридцать километров. Расхлюстанная тракторная дорога до половины пути вся в грязевых ямах и мелких поперечных ручьях, а дальше, через перевал, таежная тропа. Мы сорвали голоса, крича в телефонную трубку, но кедроградцы нас плохо слышали. Утешились тем, что и мы не разобрали ни словечка, сели на свои рюкзаки и задумались. Эти три тяжеленных рюкзака нам не сдолить. С одним-то я как-нибудь управился бы, но эти сто тысяч рублей, будь они прокляты! Я с наслаждением сейчас отдыхал на них, перетаскав наш груз. Особенно тяжелым был личный рюкзак Нины, набитый консервами в стеклянных банках. Пока он не залязгал, я был убежден, что в нем кирпичи.
