За станцией Сейда на многие километры потянулись высокие деревянные заборы. Вровень с телеграфными столбами поднимались мощные, подпираемые толстыми укосинами становые бревна. Длинные и прочные деревянные брусья были прикреплены к ним крепкими ржавыми болтами и скобами. «Великая китайская стена, — думал Николай, с изумлением рассматривая заборы. — На какой же ветер это рассчитано?»

Серое небо окрашивало тундру в тусклые тона. Тоскливо стало вдруг на душе Николая.

В Котласе он обработал свои записи. Вместе с Ятченко посидел денек в архиве дороги. Федор Иванович заражал своей энергией. Куда девался его обиженный вид, так поразивший Николая при первом знакомстве! Время от времени Ятченко отрывался от бумаг и рассказывал Николаю истории из своей многолетней лесоводческой практики. О дереве он говорил так, будто сейчас находился рядом с ним, гладил его кору, бережно раздвигал ветки. Вставали под солнцем крепкие коренастые дубки, радуя глаз здоровьем и молодостью, шумели на ветру заросли лещины, которой все равно — пятьдесят градусов жары или пятьдесят градусов мороза, разносился нежный смоляной аромат лиственницы, чудо-дерева.

Николай и не подозревал, что лесоводы-железнодорожники воздвигают вдоль путей такие заслоны. Конечно, говорил Федор Иванович, эта работа велась и до революции, но тогда не было никакого простора. Вдоль путей шла узкая полоса отчуждения. Надо зайти с деревом за нее — плати огромные деньги помещику или общине.

И до сих пор обидно, что многие большие руководители на железной дороге думают лишь о том, что висит на шее сейчас, — план перевозок, график, безопасность движения.

Дистанция живой защиты считается на дорогах тихой заводью, учреждением, никак не влияющим на работу дороги. А когда начинаются метели, гоняют по линиям и станционным путям снегоочистители различных конструкций, загружают дороги, сбивают те же графики. Ругают конструкторов, что они не могут придумать безупречной снегоуборочной машины. А нужно, говорил Ятченко, думать не о том, как убрать снег, а о том, как не пустить его на рельсы. Почти десять миллионов переносных щитов выставляется вдоль Печорской дороги каждую зиму. Это дорогое удовольствие. Больше ста тысяч кубометров хорошего дерева идет на них ежегодно. А ведь их нужно сделать, завезти на линию, несколько раз за зиму попестовать в руках, поднимая над снежными валами, потом ремонтировать. И все-таки щит пропускает на путь тридцать процентов снега. Другое дело — зеленая защита. Дешево, культурно, и к насыпи долетают лишь самые бойкие снежинки, из тысячи одна…

— Ох и заболтался же я! — спохватился Федор Иванович, в первый раз за все знакомство улыбаясь. — Это, так сказать, общий взгляд. Давай концы подбивать по нашей дороге. Бери счетную линейку.

Взяли для примера Печорскую дистанцию пути. Каждую зиму здесь выставлялась двадцать одна тысяча переносных щитов. Тысячу отбросили — мелочь. Стоит щит пятнадцать рублей десять копеек. Гривенник отбросили — мелочь. Итак, тридцать тысяч рублей. Да ежегодный ремонт сорока процентов щитов по полтиннику за штуку. Всего почти пятьдесят тысяч рублей. Да каторжный труд на перестановке щитов. И все равно пути задувало, и по ним приходилось пускать снегоочистители. По работе этих машин экономические данные заготовил Ятченко. Сплюсовали. А один погонный километр постоянного забора, поразившего в тундре воображение Николая, оказывается, стоил сто тридцать тысяч рублей!

Подвели окончательные итоги. Дорога, как оказалось, каждую зиму тратила на борьбу со снегом десять миллионов рублей. Николай поднял усталые глаза. Десять миллионов. Народные деньги! Николай представил себе поезд, идущий в снежной траншее, огромные белые валы вдоль путей, в которые обратились народные рубли. Весной эти деньги малыми копейками растекаются по ручьям, речушкам, речкам и рекам, уносятся на север, бесследно пропадают в океане. А через несколько месяцев, после короткого северного лета, — те же затраты…

— И смотри сюда, — перебил его мысли Федор Иванович. — Пять миллионов, то есть половина, уходит на две северные дистанции — Хановейскую и Си-вомаскинскую…

Назавтра их вызвал тот же начальник.

— Придется все же открывать ваш отдел, — сказал он, глядя в окно. — Знаете, некогда вникать во все мелочи…

Отдел защитных лесонасаждений в управлении Печорской дороги оформился юридически. Помогла, очевидно, телеграмма в Москву. Но отдел — это, собственно говоря, канцелярия. Нужны были люди, которые практически занялись бы посадкой леса, выращиванием саженцев, заготовкой семян, — рабочие, мастера, инженеры, бухгалтеры и в первую очередь начальник дистанции.

Дистанция — значит протяжение, расстояние. Но она в то же время — учреждение, имеющее центр, организующее всех лесоводов дороги в один коллектив. Где сделать центр? Конечно, не в Котласе, а поближе к основным лесопосадочным работам. И тут же рядом должны расти деревья — нужны семена и питомник. По цифрам выходило, что надо смотреть на север — там главные заносы и там же исчезает естественный лес.

— Печора? — предложил Николай.

— А что? — подумав, согласился Федор Иванович. — Пожалуй, подойдет. Собирайся.

— Как! Я?

— А кто же?

— Я же ничего не умею!

— Ты воевал?

— Ну, воевал.

— И не сможешь временно исполнять обязанности начальника какой-то несчастной дистанции? Собирайся.

Николай получил документы, печать, захватил чемоданишко — и на поезд. Неделю жил в гостинице небольшого старинного городка Канина, что неподалеку от Печоры, потом снял угол. Вскоре Ятченко прислал инженера и бухгалтера, а мастера для шестого северного участка дистанции нашел сам Николай. Постепенно подбирались кадры и для южных участков. С грехом пополам добился комнаты в бараке, где разместилась контора дистанции, завез в нее кое-какую мебель. В Печоре он уже наметил место для питомника, запланировал первые производственные посадки. По настоянию Ятченко привез с юга и до заморозков посадил на границе тундры десятка два различных саженцев. Путевые обходчики смеялись над ним, да и сам Николай ни капельки не верил, что саженцы примутся.

Николай никогда не подозревал, что даже такой маленький начальник, как он, должен столько уметь, и сейчас буквально «плавал» в самых простых вещах. Директор банка, например, страшно поразился, когда Николай ему честно признался, что он не умеет открывать счет. Директор тщательно просмотрел документы и спросил:

— Вы такой молодой — и уже начальник дистанции?

— Нет, я только врио, — улыбнулся Николай, так и не разобравшись, лестный или неприятный вопрос задал этот финансист.

— Это все равно. Садитесь, учить буду.

Николай учился. Темными и длинными вечерами просиживал у лампы. Федор Иванович прислал ему книгу по живой защите железных дорог, опись древесных и кустарниковых пород Печорской поймы, Полярного Урала и лесотундры. Николай сейчас клял себя за то, что в институте не нашел времени заняться хотя бы теоретическим изучением северных лесов, растительности, живущей на вечной мерзлоте.

Тысячи загадок стояли перед ним. Почему не растет в тундре дерево? От морозов, студеных ветров или от чего другого? Может быть, корни губятся подземными льдами? А может, виной всему прохладное полярное лето с коротким вегетационным периодом? Или осадки? Границу тундры точно определить нельзя. И все же лес где-то кончается. А что, если сто метров севернее последнего дерева — выемка, которую позарез надо защищать от снегов? Вырастет тут дерево или куст? Может вырасти. А еще на пятьсот метров севернее? Как взяться? А на тысячу метров еще?..

Николай уже загорелся новым делом, хотя не знал, как приступить к нему, и не сделал пока ничего.

Лес в тундре! Главное, никто в мире еще не затевал такого. И это не красивая мечта, не самоцель. В одной брошюре Николай вычитал, будто северные ветры, свободно разгоняясь по Большеземельской тундре, так давят на бока поездов, что приходится намного снижать вес состава. Сколько же еще миллионов рублей выдувает этот ветер из народной казны! А ведь их можно сэкономить, поставив на пути ветра живую защиту.