Русановский с нетерпением ждал приезда Ятченко — тот по телефону обещал серьезный разговор.
Федор Иванович привез в Печору приказ о назначении Николая начальником дистанции. Помещение конторы ему не понравилось. Окна с кривыми подоконниками, гнилой пол, обшарпанные стены. Для того чтобы включить настольную лампу, надо было долго дергать за шнур.
— Строиться будем, — сказал Ятченко.
Обещанный разговор он начал издалека, с воспоминаний о делах лесоводов-железнодорожников. Когда, например, приехал один энтузиаст на Астраханскую дорогу, то над ним все смеялись — там, на солончаках, испокон веков ничего не росло. Мертвая, истомившаяся без воды земля выделяла бурую пыль, закрывала в ветреные дни солнце. А сейчас? Поднялся вдоль пути зеленый вал. Дорогу перестало заносить снегами, а летом, въезжая в лесопосадки, пассажиры открывают в вагонах окна… Наступают пески на Ашхабадскую дорогу. Рушат станционные постройки, засыпают рельсы. И туг живая защита из саксаула преграждает путь пескам… А то образуются в земле глубокие раны — подступают к полотну железной дороги овраги. Зовут нас, лесоводов. Мы оплетаем корнями деревьев края оврагов, делаем бетонный водоспуск — и порядок! Или режут узкое приморское побережье оползни, угрожая железнодорожной насыпи, станциям, санаториям, жилым корпусам, пляжам. А деревья, если их правильно развести, не пустят воду-смазку к пласту-скользуну, остановят оползень…
И вот тундра. Пятнадцать процентов территории страны. Свободно разместятся Англия, Франция, Испания, Италия, Норвегия, Швеция и еще полдюжины мелких государств. В недрах тундры полезные ископаемые, в озерах и реках рыба, много здесь промыслового пушного зверя. Но земля эта неприветливая, голая.
Почему здесь не растут деревья? Ни Ятченко, ни Русановский этого не знали. Будет ли расти искусственно посаженный лес? Неизвестно. Давно уже пришли в Заполярье овощи, картофель, некоторые злаки. Но ведь эти культурные растения здесь не зимуют. А может быть, деревьев тут нет просто потому, что их никто не разводил?
Не жалко жизни, чтобы увидеть, как по пустым улицам заполярных городов зашагают высокие сосны и ели, заполонит палисадниками черемуха, зашепчет листвой шиповник, поднимется стройная рябина, покорная самому слабому ветерку. И может, наиболее выносливые и упрямые деревья дойдут до берегов северных морей. Лес приведет за собой устойчивое земледелие, повлияет на климат, на Севере станет больше людей…
Но это были лишь мечты. Практически — ничего. За что ни возьмись — загадка. Лесоводы даже не знали, есть ли где-нибудь на земле опыты посадок в тундре, не знали, как смотрят на эту проблему ученые. Надо было с чего-то начинать. Решили так: Ятченко едет в научно-исследовательские институты и библиотеки Москвы и Ленинграда, а Николай поищет лесоводов-любителей в заполярных городах, позаимствует у них какой ни на есть опыт.
Прошло несколько недель. Результаты поездки Николая были неутешительными. В Воркуте он нашел людей, делавших опытные посадки. У них приживались ели, но на следующее лето все гибло. Возможно, это происходило из-за неумелой пересадки, когда обрывались мелкие, но самые важные для жизни молодого дерева сосущие корни. Некоторые сочли первые неудачи за доказательство невозможности разведения леса в тундре и бросили свои затеи. Самые настойчивые не отступали — пробовали разные породы, доставали новые и новые семена, опять сажали ель и, не жалея сил, холили слабые ростки. Говорили: «На «Седьмом небе» растут, и у нас будет!»
Побывал Николай и на «Седьмом небе», вблизи Воркуты. Здесь были особые условия. Весной вода заливала кустарники, оставляя у корней речной ил, осенью крутой высокий берег защищал ивняк от губительных ветров, зимой кусты прятались под многометровый слой снега. Создать такие условия в голой тундре невозможно.
И в Воркуте, и в Лабытнанги, и в Салехарде было немало оранжерейных и парниковых хозяйств. В открытых почвах выращивались редиска, капуста, картофель. Но ни один человек не вырастил еще дерева. «Очевидно, в этом не было пока особой нужды, — думал Николай, не слишком огорченный бесплодными поисками. — Вот привезет Федор Иванович научные данные, обобщение какого-либо опыта, тогда будем думать».
Но Ятченко ничего не привез. Был он в институте полярного земледелия, в институте мерзлотоведения, в лесном и ботаническом институтах Академии наук. Кое-где на него махали руками — пустые, мол, это фантазии. Некоторые ученые лишь глубокомысленно поджимали губы, а один крупный специалист даже не принял посетителя, как ни добивался Ятченко с ним встречи. Федору Ивановичу приходилось благодарить, если ему в общей форме обещали помощь и консультацию. Никто не посоветовал, с чего начинать, никто даже не сказал точно — может расти дерево в открытой тундре или нет. Не было ответов и в специальной литературе. Федор Иванович вникал в бесконечные споры о причинах безлесья Крайнего Севера и увидел огромное число разнообразных и противоречивых толкований, основывающихся на предположениях. Вспоминали вечную мерзлоту и морозы, особенности испарения влаги и губительные сфагновые мхи, короткий вегетационный период и теорию «физиологической сухости почв». Никто даже не знал в точности, лес ли наступает на тундру или тундра теснит лес. А самое главное — все лишь объясняли, констатировали существующее положение, но ни один автор не отвечал на вопрос: может ли расти в тундре дерево и что надо сделать, чтобы оно росло?..
— Ну почему вот так все получается, Федор Иванович, а? — с тоской спросил Николай.
— Очень просто — институты в Москве и Ленинграде, а тундра в Воркуте и Салехарде.
— Что будем делать?
— Изучать край, искать, воевать. Пусть у нас будут неудачи, даже сплошь неудачи, но мы сделаем первые, младенческие шаги. А вообще говоря, я извлек кое-что ценное из своей поездки. Ты слышал, конечно, о трудах академика Эйхфельда?
Да, конечно. Николай читал. Сразу после Октябрьской революции И. Г. Эйхфельд, тогда еще молодой ученый, поехал на Кольский полуостров и вырастил первую в тех краях редиску. Потом появилась опытная сельскохозяйственная станция, зачатки производственного земледелия, а сейчас мурманские колхозы и совхозы выращивают устойчивые урожаи различных овощей, овса, ячменя, ржи, трав, даже пшеницы. На основании своих многолетних опытов академик Эйхфельд сделал вывод, что земледелие возможно всюду, где светит солнце.
— Вот этот вывод я и имею в виду, — подхватил Федор Иванович. — Но почему мы считаем, что цель земледелия — выращивание только овощей и злаков? Улавливаете? И вот еще одно положение — если на растение воздействовать холодом, то оно в последующих поколениях будет нуждаться в холоде. Нам нужно, во-первых, двигаться на север постепенно и, во-вторых, приучать дерево к новым условиям со дня его рождения, то есть когда оно еще в семени. А ну, расскажи-ка подробнее о «Седьмом небе»! Нельзя ли там провести опытные посадки? Может быть, часть пород акклиматизируется, а потом мы возьмем семена.
Наступила весна. День стал бесконечно длинным. На поверхности снежного наста проступили, поднялись песцовые следы. Сухой, зернистый, по утрам шуршащий под ногами снег к полудню наливался влагой, становился тяжелым, липким и словно струил из себя какой-то бесцветный прохладный газ. До самого заката солнца вращались в воронках ручейков блестящие тарелочки льда. С крыши барака, где разместилась дистанция живой защиты, сплошь нависали огромные белые сосульки, будто скалил зубы чудовищный зверь.
Как только сошли талые воды, Николай Русановский приехал в тундру, к прошлогодним предснежным посадкам. Саженцы, конечно, пропали. Тополь, клен, ирга, яблоня сибирская, жимолость — все погибло. Этого следовало ожидать. Посаженные «на счастье», без всякой агротехники и удобрений, юные деревца, завезенные из района Котласа, «с юга», не могли вынести суровой зимы. А может быть, главная причина заключалась в вечной мерзлоте? Ведь стоило чуть копнуть, как лопата натыкалась на твердую, убивающую все живое, смерзшуюся землю. В высоких болотных сапогах Николай целыми днями ходил вдоль путей с лопатой, специальным термометром и ящиком для отбора почв. Разгребая мягкий мох и тонкую тундровую подстилку, он копал, копал, копал.
