Есть у лесников такое понятие: расчетная лесосека — норма вырубки за год, определяемая экономическими расчетами. Так вот, в этом районе тайги отброшены всякие расчеты и нормы. Долгие годы здесь берутся сверх расчетной лесосеки миллионы кубометров древесины. В добром десятке лесхозов — Заларинском, Тулунском, Черемховском, Зиминском, Усольском и других — пора прекращать рубку, однако разрушение природного таежного комплекса продолжается.
Хороший хозяин возьмет из кладовой нужное и разумно, полностью пустит его в дело. Как же берется из таежных кладовых Иркутии народное добро, как оно расходуется?
Основные способы лесных заготовок здесь — сплошная и неразрешенная, так называемая условно-сплошная рубка. Выбираются самые крупные, «кубатуристые» деревья, а все остальное, даже вполне пригодная деловая древесина, бросается. Вот Бирюсинский леспромхоз, что в районе Тайшета, выбранный мною совершенно произвольно. За год он оставил в лесу около двухсот тысяч кубометров покалеченных недорубков, в том числе больше половины деловой древесины; двадцать тысяч кубометров бросил у пня, то есть спиленными; почти тридцать тысяч «кубиков» заготовил без разрешающих документов, как самый настоящий браконьер.
В том же Бирюсинском леспромхозе возник прошлой весной пожар от костра, разведенного на лесосеке. Сгорело двести двадцать гектаров леса. Следом вспыхнуло еще сто восемьдесят гектаров, потом — новый большой пожар. И хотя огнем было уничтожено полтысячи гектаров живой тайги, шпалорезка, трактор и автолежневая дорога, за уничтожение всех этих ценностей никто не ответил!
И вот тут-то возникает вопрос, который меня уже давно волнует. Конечно, к виновникам пожаров, к людям, губящим на лесосеках огромные материальные ценности, какими-то очень сложными экономическими путями вернется малозаметной копеечкой такая недостача народного добра. Однако отдельный человек это едва ли заметит, потому что наше дружное, трудолюбивое общество, перераспределяя общенародный продукт, стократ перекроет ущерб. Но постойте, почему оно должно его перекрывать? Ведь есть же конкретный виновник, за чьи преступления отрабатывают честные труженики!
Так вот, при той системе хозяйствования, что принята сейчас в тайге, конкретный ответчик растворяется в общих понятиях «леспромхоз», «трест», «совнархоз». Ведь главное средство борьбы с расхищением и уничтожением таежных богатств — штрафы, а они налагаются не на человека-виновника, а на предприятия. Лесозаготовители в Иркутии дошли до того, что покушаются даже на особо ценные, охраняемые государством леса — на зеленые зоны городов, на водозащитные полосы. Руководители Усть-Удинского леспромхоза недавно дали команду свести сорок гектаров таких лесов вдоль Ангары. В объяснительной записке они просят не штрафовать предприятие и принять к сведению их обещание снова облесить запретную зону. Им даже в голову не приходит, что они должны нести личную материальную, если не уголовную ответственность за совершенное преступление.
За один лишь год леспромхозы Иркутии были оштрафованы на одиннадцать миллионов старых рублей, но эти миллионы — фикция, потому что за порчу государственного добра расплачивается государство же. А давно пора попробовать другой способ: пусть конкретный виновник вносит какую-то долю из своей зарплаты, чтобы он почувствовал, что общенародное добро — это добро и его собственное.
Еще в 1921 году В И. Ленин говорил: «Для того, чтобы охранить источники нашего сырья, мы должны добиться выполнения и соблюдения научно-технических правил. Например, если речь будет идти о сдаче леса, то надо предусмотреть, чтобы правильно велось лесное хозяйство». Эти ленинские слова не утратили своей силы и по сей день. Да, пока не поздно, надо спасать лесное хозяйство от тех бед, что навалились на него в последние годы. Хоть это звучит дико, но всюду в Сибири есть люди, даже заинтересованные в хищнической эксплуатации тайги, в том, чтобы лесное хозяйство велось неправильно, — ведь штрафы с банковских счетов совнархозов перечисляются в местный бюджет и даже… планируются. За десятки километров от Иркутска, Усолья, Зимы, Черемхова нет ни одного лесочка — не потому ли это, что горисполкомы в свое время получили дополнительные, как бы свалившиеся с неба денежки?
И еще одна беда подкашивает лесное хозяйство Сибири. Несколько лет назад тайгу передали совнархозам, лесопромышленникам. Работники лесного хозяйства — а их стало по штатам куда меньше — лишены самостоятельности: они трудятся и получают зарплату в системе совнархоза, подчинены его руководителям. Практически совнархоз сам себе отпускает в рубку леса, а может ли нарушитель научно-технических правил, о которых говорил Ленин, бороться за их соблюдение?
Предполагалось, что совнархозы, имея квалифицированные кадры, технику, солидное финансирование, станут не только по-хозяйски использовать леса, но и восстанавливать их, охранять. Противникам этой реорганизации говорили: «У лесного хозяйства что? Лопаты. А у леспромхоза? Тракторы, бульдозеры, машины. Кто будет лучше восстанавливать тайгу? У кого больше возможностей? Введем же принцип: кто рубит леса, тот их сажает».
Иркутские лесные инспектора — их всего несколько человек — сейчас подводят печальные итоги реорганизации. Тысячи гектаров вырубок, на которых ничего не приживается, гибнущие во многих местах посадки и посевы; кипы фиктивных нарядов, с помощью которых очковтиратели пытались пустые, голые земли превратить в облесенные. А как, интересно, помогает сажать леса совнархозовская техника? В первый год действия новой системы машинные работы по восстановлению лесов Иркутии составили 25 процентов, в следующий — 8,3, а в последний год — 4,3 процента. Ничего себе «прогресс»!
Лес молчалив, кроток и беззащитен, однако может наступить момент, когда он жестоко отомстит за грубое вмешательство в его жизнь, за незнание его природы. Если тайгу свести сплошь под корень, это обеднит землю, изменит климат и географический ландшафт. Позволю себе сослаться на свидетельство исследователя Сибири, этнографа и социолога Н. Астырева, проехавшего по Иркутской губернии семьдесят лет назад. Уже тогда он заметил вдоль Сибирского тракта в бассейнах Китоя, Белой, Оки большие безлесные пространства. После сплошной вырубки лесов, писал он, «один за другим стали чахнуть быстроводные ручьи и речки; исчез лес, явились степи». Что же это за степи? «Сухие, угрюмые, изрытые ложами почти безводных ручьев, едва одетые жалкой травяной растительностью…»
В наши дни тайга далеко подалась от этих мест, и рубят ее не в пример злее прежнего.
Больше половины сибирской тайги — это горные леса, и когда сплошные рубки оголяют склоны, то почвы с них смываются и тайга перестает сдерживать ливневые и паводковые воды. Все реки, текущие с Саян, взбухли в прошлом году, посмывали мосты, пораскидали заготовленный лес. Правильно ли убытки такого рода списывать только за счет «стихийного бедствия»?
Ученые давно предостерегают от чрезмерных рубок прибайкальской тайги. Это особые леса. Они держат на крутых хребтах тонкий почвенный слой, не пускают в Сибирь с юга сухие ветры и пески, регулируют водный баланс огромного края. Что же будет, если через несколько лет ринется сюда со всем своим железом совнархоз? Тяжелые тракторы станут размалывать слабую дернину, современная трелевка деревьев с кронами вспорет почву, по волокам потекут ливневые потоки, песок и камень… И не восстановить, не оживить здесь леса даже нескольким поколениям сибиряков. Оголи прибрежные горы — нарушишь режим моря, вызовешь стихийные паводки, которые потащат за собой в Байкал грязь и песок. Уже заметно помутнели такие реки, как Баргузин, Турка, Хара-Мурин, Голоустная, Снежная, Выдрина и другие Особенно тяжело смотреть на карту выноса паводковых струй у дельты Селенги. Засоренные воды отсюда уносятся течениями на многие километры, тянутся далеко на север. Нынче на Байкале тысячи гектаров отмельных мест — так называемых «соров». Не от глагола ли «засоряться» и переосмысленного народом существительного «сор» пошло это название? И что будет, когда засорение ускорится во много раз?
