— Ах ты дьявол беззубый! Вот дает! Сейчас я тебе скулу подставлю. Н-на-на!.. Семь! Верных семь баллов… Надолго к нам на Байкал?.. Ишь лупит! Да, семь будет!..

Зеленые валы зыбились, вспухали, метались, вода била в рубку и заливала ее. Нет, в лесу мне как-то уютнее…

Часа через три показалась Бугульдейка. В капитанской рубке появился механик Сергей Востоков, взял штурвал у капитана и пошел прямо на лесины, затопленные на рейде. Толстенные лиственницы комлями уходили в зыбучую пучину, а вершинами угрожающе покачивали над волнами.

— Винт не сломаете? — спросил я, поглядывая на побелевшие скулы механика.

— Быват, — отозвался он. — Быват, что и медведь летат, однако со мной ишо не бывало. — Сергей повернул штурвал и корпусом судна потиснул к ряжу пучок бревен. — Ишь выделыват! Чистый рок! Буги-вуги!

У ряжа разгулялся настоящий шабаш. Огромные связки бревен подымались на бугристых мускулах моря, сталкивались, расходились, терлись друг о друга, сдирая с себя кору. Тяжелые лесины, плававшие по рейду, всасывались в бездну, потом их выстреливало оттуда, и они невесомо повисали на тугих валах, мылились грязной пеной.

— И такое безобразие до зимы, — говорил на прощание Землянский. — Посудите сами, как мы будем лес возить на заводы. За четыре месяца навигации надо на целый год им леса по Байкалу натаскать — это не один миллион кубометров. Сколько в горячке рассыплем, потопим, сколько погноим на берегах!

Это он о чем? Об этих целлюлозных заводах?..

Бугульдейка. Нелегко тут брать лес.

«Баргузин». Можно ли купаться в Байкале.

Трагедия на озере.

Как возить лес для заводов?

Бугульдейка — смешное название, словно для детской игрушки, однако тут нелегко всему живому, не до игрушек. Поселок лесозаготовителей и сплавщиков лежит в широком распадке, образующем, как говорят сибиряки, «трубу»: ветер с гор рвется к морю бешеными порывами либо тянет ровным и плотным током. Деревья, что растут в «трубе», кривые, угнетенные, ветры мешают им расти, не дают взобраться на гребень хребта, и он совсем голый. На западном склоне Бугульдейской трубы лес вырубили, и камень победил живую природу, посыпался, позатрусил все травинки, и семени негде прижиться. А восточный, облесненный склон уже начал краснеть, желтеть и оранжеветь — осень подходит…

Вечные ветры выдувают тут все тепло из домов — не натопишься, скотину держать трудно — не наготовишься здешнего мелкого, как зеленый чай, сена, а лес валят за сорок-пятьдесят километров отсюда, на притоках речки Бугульдейки. Чистят, трелюют к дороге тракторами и на машинах вывозят сюда. Просто? А вы представьте себе извилистую горную дорогу с грязью, каменюками, с такими подъемами, где «сам бы в мотор вскочил», со спусками, на которых шипят не нашипятся тормоза, а машина ползет по жиже, как на лыжах. Я далек от воспевания «покорителей тайги», но сколько же в наших лесах замечательных людей, что живут и работают без трепа и нытья!

Побывал я и на сплавном рейде. Дул сильный холодный ветер, море по-прежнему зыбилось. Десятка полтора сплавщиков молча и расчетливо орудовали баграми, загоняя лес в щеть — огороженный бонами участок моря.

Назавтра потянул с моря «баргузин» — знаменитый байкальский ветер. Он пришел сюда еще ночью. Перед сном я выходил на улицу и застал, верно, тот момент, когда «баргузин» встретился с «горным». В поселке крутило так, что трещали стропила крыш. Звезды мерцали, погасая и снова разгораясь зеленым огнем, луна размывалась, куделилась на ветру. В коридоре рабочего общежития я долго отплевывался — на зубах скрипел песок.

А утром «баргузин» тянул уже ровно, плотно, и верилось, что он действительно мог быстро доставить с того берега молодца на омулевой бочке. У рейда ветер сильно раскачал прибойную волну, и мы гадали, зайдет ли пароход в Бугульдейку, а если зайдет, пригонит ли шлюпки, чтобы взять нас на борт.

Пароход зашел, бросил якорь далеко от берега, начал спускать шлюпки. Вместе с группой мужчин я храбро вызвался плыть «для пробы» первым рейсом. К счастью, шлюпки подняли обратно на палубу — их било о борта. Нас бы, конечно, опрокинуло на такой волне, а в Байкале больше ста метров не проплывешь: холод сведет руки и ноги, остановит сердце.

Пассажиры ринулись к катеру, что стоял у щети. Пожилая женщина с узлами и двумя детьми замешкалась на шатком переходном боне, какой-то парень с рейда кинулся помогать ей, подхватил ребенка на руки и… обрушив плахи, провалился в воду. Все обошлось благополучно, только одежда у парня сразу закалянела на ветру.

— Не простынете? — спросил я.

— Ишо чего! Я же в нем купаюсь.

— Ну! Я южные моря не люблю — ныряешь как в суп. А тут воду чуешь. Только в тапочках надо, чтобы ноги не сводило. А ишо лучше — в ботинках…

Вышли в море. Да, «баргузин» ладно пошевеливал вал! Несколько раз волна переливалась через палубу, плакали дети, визжали женщины. Потом катер долго терся у борта двухпалубного «Комсомольца» и так клевал носом, что казалось — он вот-вот зароется в волну или пробьет обшивку парохода.

Беда, если в такую штормягу попадет буксир с лесом. В Бугульдейке мне рассказывали, как прошлым годом налетел на море бешеный шквал. Грузовые суда прижались к берегам, и только один теплоход не успел этого сделать. Он шел с восточного берега, из Турки, и на тросах у него было в «сигарах» пять тысяч кубометров леса. Теплоход почти пересек море, но не смог подойти под прикрытие западного берега — «горный» взял его в работу. На крутой волне «сигары» потекли, а это уже гиблое дело. На сигнал бедствия примчал «Комсомолец», стоявший неподалеку. Он много раз подходил к теплоходу, примерялся, разворачивался, шел навстречу, нагонял, но сильная зыбь мешала перебросить буксирный трос. Наконец зачалились, однако тросы лопнули. А «сигары» все текли. Освобождавшийся от древесины каботаж — тросы, цепи, стяжные муфты — стал тонуть. Опасность возрастала: каботаж не мог удержать от расползания бревна, а лес уже не держал железо на плаву. Общий вес каботажа — сорок-пятьдесят тонн, и это чудовищное грузило могло опрокинуть и потопить корабль.

«Комсомолец» ничем не мог помочь: были порваны все тросы на обоих судах, помят нос теплохода. Измученным морякам оставалось единственное — рубить рабочие тросы, топить каботаж. Целый железнодорожный эшелон строевого леса пустили тогда гулять по Байкалу, однако спаслись.

А еще у всех в памяти трагедия 1956 года. Тогда капитан одного буксира, застигнутый штормом с гирляндой «сигар», не успел обрубить концы. Освободившийся от леса каботаж перевернул судно, утащил на дно, и никто не знает места погребения судна и людей — тут почти везде километровые глубины…

И в Бугульдейке, и на «Комсомольце» мне говорили о тех самых целлюлозных заводах, что начали строиться в устье реки Солзан и дельте Селенги. Я пытался представить себе, как эти заводы будут возить по грозному морю свое основное сырье — балансы. Ведь навигационный период останется прежним: восемьдесят-сто дней в году. Причем в любой из этих дней может неожиданно заштормить, как это не раз бывало. Кроме «горного» и «баргузина», с гор прорывается к Байкалу много других штормовых ветров: «култук», «ангара», «сарма», «шелонник», — их не обойдешь, не предскажешь. Значит, Байкал будет расшвыривать, топить, прибивать к берегам много бревен, и этот гиблый лес начнет заражать Байкал. Кстати, не потому ли с началом лесных перевозок число микроорганизмов в прибрежных водах резко возросло?

По приезде в Иркутск я пошел по различным организациям и учреждениям. К сожалению, здесь никто толком не подумал о том, как смогут заводы за короткое сибирское лето доставлять на юг Байкала по нескольку миллионов штук бревен. Более того — с пуском целлюлозных предприятий перевозки леса должны возрасти в четыре раза. Следовательно, надо вчетверо увеличить байкальский грузовой флот. А он восемь-девять месяцев в году будет бесполезно стоять.